Пожилая регистраторша была мне знакома, она приходилась приятельницей моей покойной маме, и поэтому я говорил с ней почти доверительно.
– Дорогая Даша! – обратился я к ней, сунув голову в полукруглое окошко. – Мы к тебе с несколько необычной просьбой.
Дарья Тихоновна высунула голову в окошко, узнала Колю и обрадовалась.
– Поздравляю тебя с первенцем! – сказала она. – Пускай растет богатырем на радость нашей Родине. Пускай им будет гордиться наш город, как новым Павликом Морозовым.
Дарья Тихоновна всю жизнь провела в пионерах. Сначала председателем совета дружины, потом пионервожатой, затем инструктором райкома комсомола по пионерским вопросам, а постепенно, через гороно и совет ветеранов, превратилась в почетную пионерку нашего города. Поэтому ей были свойственны восторженность и громкий голос.
При упоминании об отце Павлика Морозова Коля сразу слинял, сгорбился, исчез, а я затолкал лбом обратно голову Дарьи и перешел на другой, понятный ей тон:
– Слушай, Даша, у нас проблема.
– Давай, дружок, слушаем, – ответила Дарья.
– Ты, наверное, слышала по телевизору, что начался отбор в школу передового пионерского опыта?
– А что? Где?
– В самой Москве, – ответил я. – Записывают с рождения, с первого дня.
– Ну уж они в Москве перегибают палку! – заявила Даша.
– Актив, – прошептал я. – В наши тяжелые времена актив надо готовить с пеленок. Ты же знаешь, какие проблемы с активом.
– Не актив, а сплошная пассивность, – согласилась со мной Даша. Она тряхнула головой, и коротко остриженные скобкой седые волосы рассыпались по лбу.
– Решено создать при центральном совете пионерской организации спецшколу. Отобранных детей фиксируют с момента рождения, а затем подвергают специальному облучению. Нет, не пугайся, все под контролем. Облученные развиваются лучше других детей…
– Какое еще облучение! – рявкнул за моей спиной Коля. – Не позволю моим детям делать облучение.
– Но вот, ты же понимаешь. – Я сурово нахмурился, и Даша послушно прикрыла глаза.
– Сейчас ты дашь нам историю болезни Клавы Стадницкой. Мы спишем все данные на ребенка. Ведь на него отдельную карточку еще не завели?
– Сейчас посмотрим, – сказала Даша.
Конечно, у нас в больнице все попроще, чем в каком-нибудь московском родильном доме, но все документы подшиты как положено.
Коля жужжал мне в ухо:
– Какое еще облучение?
Даша сказала:
– Видно, история болезни еще в родильном отделении или в консультации у Дины Иосифовны. Ты там, Сеня, посмотри.
– А Дина Иосифовна пришла?
– По расписанию с девяти.
– Ну тогда – будь готов! – Я сделал ей ручкой пионерский салют, и старая пионерка серьезно сделала мне ручкой в ответ:
– Всегда готов!
Я велел Коле сидеть внизу и ждать, а сам пошел в родильное отделение. Там была только сестра, незнакомая, она сказала, что документов на рожениц они не держат. Мне ничего не оставалось, как отправиться к Дине Иосифовне.
Я постучал.
Дверь открылась, и из кабинета вышла высокая рыжая худая женщина. Она уколола меня зеленым взглядом и пошла, хромая, прочь по коридору.
– Простите, – спросил я, – вы Дину Иосифовну не видели?
– Я теперь Дина Иосифовна, – сказала женщина.
– А у вас нет истории болезни Клавдии Стадницкой? – спросил я.
Не оборачиваясь, та женщина помахала тетрадкой, которую держала в руке, и сказала:
– Получите в регистратуре.
Я все-таки заглянул в кабинет. В кабинете было пусто.
Конечно, та женщина не была Диной Иосифовной, но, с другой стороны, она уже не первый раз претендовала на место Дины Иосифовны. И, конечно, она была связана с тайной близнецов.
Размышляя, я спустился на первый этаж. Коля все еще сидел на стуле у гардероба.
– Ты никого не видел? – спросил я.
– А кого я должен был видеть? – спросил Коля.
Я не успел ответить, как меня окликнула Дарья:
– Сеня! Дина Иосифовна вернула мне Клавкину историю болезни. Она тебе нужна?
Дарья протянула мне в окошко историю болезни.
Мы с Колей отошли к окну.
Я перелистал страницы. Оказывается, Клава переболела свинкой, у нее была грыжа и некоторые неприятности с менструальным циклом, – но я не стал задерживаться на мелких деталях – я листал и листал, пока не дошел до последней записи: «25 апреля 1968 года родила двух близнецов мужского пола, вес идентичен – четыре кило двенадцать граммов, длина тела…»
– Ну вот, – сказал Коля, который читал через мое плечо. – Я же говорил, что она родила их вместе.
Он вытер со лба выступивший пот.
– Спасен, – пробормотал он.
– Да, ты спасен, – сказал я без убеждения. Ведь я-то был уверен в том, что еще позавчера у нас был лишь один близнец. А второй появился с опозданием.
Я сел на стул и перелистал все данные о близнецах. При этом я внимательно посмотрел, не был ли вырван лист и заменен другим. Но следов подмены я не обнаружил. Да и не ждал особенно. Ведь если они самого младенца смогли нам подкинуть, неужели они страницу не смогут сделать чисто, как шпионский паспорт.
Я вернул историю болезни Даше, и она по моей просьбе выписала нам справку для ЗАГСа. Ведь нам надо получить на детей метрики.
Как мы вышли на улицу, Коля сразу отобрал у меня справки на близнецов. Он на глазах распухал от гордости.
Смешная вещь – судьба. Она на моих глазах играла человеком.
Навстречу нам шли два мужика в подпитии, они, видно, работали или учились вместе с Колей. Один из них сказал:
– Говорят, ты богатыря родил?
– Не богатыря, – ответил Коля искренне, – а двух богатырей.
– Неужели близнецы? – спросил приятель.
Коля вытащил из бумажника справку, и они втроем начали ее читать.
– Это надо обмыть, – сказал другой приятель.
– Давай справку назад, – сказал Коля и неуверенно поглядел на меня.
– В свете обстоятельств я бы вернулся домой. Порадовал бы Клаву.
– А чего Клавку радовать? Она уж свое отрадовалась, – сказал приятель.
– Мы тебе, дядя Семен, парня не отдадим.
– Тогда отдай справку.
– А что же мы тогда обмывать будем? – удивился второй приятель.
– Коля! – сказал я строгим голосом.
Коля раздумывал. Потом протянул мне справку и сказал:
– Дядя Семен, вы справку домой отнесите, а мы с ребятами пойдем по пиву шарахнем.
– По пиву шарахнем, – поддержали его друзья. – Бочковое привезли, «Бавария», рязанского розлива, не то что наша бурда.
Только мы Колю и видели.
А я принес справку и положил ее перед Клавой.
Конечно, ее беспокоило исчезновение Коли в такой день, но справка ее утешила.
Она стала допрашивать меня, как удалось ее добыть? Кого я подкупил?
– Никого я не подкупал и никого не обманывал, – ответил я. – В твоей истории болезни и в самом деле написано, что ты родила близнецов.
– Но ведь я второго не рожала, – сказала Клава, правда, не очень уверенно.
Вот так на глазах и создаются легенды.
– А в справке написано, что рожала, – сказал я.
– Может, во сне? – спросила Клава. – Может, был наркоз?
– Значит, одного ты родила без наркоза, – съязвила моя жена, – а второго через несколько минут под наркозом. Может, ты его и зачинала под наркозом?
– Нет, что вы, Нианила Федоровна! – покраснела Клава.
Клава всегда хранила верность Коле, впрочем, на ее верность никто и не посягал.
Малыши лежали в кроватке, они казались здоровыми мальчиками, крупными, розовыми, нормальными детьми.
– Но один из них ненормальный, – сказал я Нианиле Федоровне, когда мы остались одни и пили чай.
– И должно же быть этому объяснение, – сказала Нианила. – Скорее всего мистическое.
В этом и заключалось наше противоречие. Я оставался на точке зрения, что все события в природе имеют объективное и научное объяснение. Однако Нианила как более эмоциональная натура допускала существование в природе мистических сил и даже колдовства. И если я, идя по улице VI Съезда комсомола, видел приклеенное к столбу объявление о том, что в Веревкине начинаются выступления члена Международной академии черной и белой магии, излечивающей заговорами и взглядом от онкологических и гинекологических заболеваний, а также наводящей и снимающей порчу, всемирно почитаемой Марьяны Форсаж, я лишь скептически улыбался, а моя жена, хотя на сеансы не ходила, задумчиво замечала:
– Что-то в этом должно быть. Дыма без огня не бывает.
– Так рассуждали обыватели и палачи в тридцать седьмом году! – резко отвечал я, но Нианила не вступала со мной в дискуссии, а принималась вязать мне очередной свитер.
– Надо понять, кому это выгодно, – сказал я.
– Вернее всего, дьяволу, – ответила моя супруга.
– Чепуха! – возмутился я. – Ты знаешь, что дьявола нет. Это научный факт.
– Научных фактов не существует, – отвечала Нила. – Они опровергаются высшими силами.
Таким образом, наша дискуссия зашла в тупик.
– Я полагаю, – произнес я, отступая на заранее подготовленные позиции, – что в этом деле может быть замешана американская разведка.
– Зачем ей замешиваться? – спросила Нианила Федоровна.
– Чтобы внедрить своего агента, – ответил я.
– С такого-то возраста у них агентами работают? – засмеялась моя жена. – Что у них, повзрослее нету?
– Они его будут растить, – сказал я. – И никто не заподозрит в советском ребенке враждебного элемента.
– А он вырастет у нас, пойдет в пионеры, в школу и под влиянием нашего воспитания забудет, что был агентом…
– А когда подойдет срок, – ответил я, – у него в мозгу включится приборчик и он начнет действовать.
– Ты начитался каких-то детективов, – возразила моя жена. – Если бы они могли вставлять приборчики в мозги, то все наши туристы и командированные в иностранные государства уже работали бы на американскую разведку.
– Вот именно! – сказал я, скорее из упрямства, чем по убеждению. – Есть мнение, что большинство наших туристов и загранработников уже работают на них.
– И каков результат?
– А таков результат, – сказал я, – что у нас сплошные провалы с народным хозяйством, что мы, несмотря на обещания партии и правительства, все еще не живем при коммунизме.
– Ну, Хрущев это обещал не на сегодня, а на нынешнее поколение.
– И кем оказался? – спросил я с горькой улыбкой.
– А что такого?
– А такого, – сказал я, – что в нем обнаружился волюнтарист и авантюрист, и его пришлось снять с работы на пенсию.
– А ты в это поверил?
– Я стараюсь верить партии, – сказал я, – иначе жизнь теряет смысл.
Нианила была настроена мирно. Она не стала резко возражать, а, наоборот, с некоторой задумчивостью произнесла:
– А представь себе, что это не американцы, а самый обыкновенный дьявол, враг рода человеческого.
– А дальше что?
– А дальше то, что вырастет дьявол в нашей среде, и мы его будем воспринимать как обыкновенного человека, а он тем временем будет губить наши души.
– Души можно губить у тех, у кого они есть, – возразил я. – А если мы воспитаны атеистами, то душ у нас нет, и поэтому дьяволу у нас нечем поживиться.
– Не шути так, Сеня, – сказала моя жена. – Даже если ты и получил атеистическое воспитание, что меня очень огорчает, то это не значит, что ты должен плевать в души тем людям, у которых души есть. Например, мне.
– Но ты же была комсомолкой!
– И ты был крещен! – отрезала Нианила.
– Я был крещен в раннем детстве, когда не соображал, что со мной делают.
– А если бы сейчас?
– Если бы сейчас, я бы отказался.
– Почему?
– Потому что меня поперли бы с работы! Как можно доверять воспитание детей в советской школе человеку, который пошел и крестился.
– Ох, дожить бы до такого времени, – вздохнула моя жена, – когда снова будет не стыдно верить в бога и когда будут восстанавливать соборы…
Тут мной овладел смех, и я сказал:
– А наш секретарь райкома пойдет в церковь, возьмет свечку и будет молиться! Ха-ха-ха!
– Ой, не спеши с выводами, – сказала моя жена. – Господь видит, да не скоро скажет.
Вот такие споры и беседы происходили в нашей семье по поводу второго близнеца. И, конечно же, споры эти, как любой русский спор, ни к чему не приводили. Спорщики оставались на своих позициях, только с некоторой внутренней обидой друг на друга.
Часть вторая
1988 год
Время несется быстро. Простите за такое банальное заявление, но если постараться понять, как прошли первые двадцать лет жизни наших близнецов, то покажется, словно только вчера мы принесли их из родильного отделения.
Наверное, вы заметили мою оговорку – я сказал «близнецы». А ведь, пожалуй, за исключением меня и – в некоторой степени – моей супруги Нианилы Федоровны, никто не сомневается, что они появились на свет одновременно. Правда, я вспоминаю, какой скандал закатила двадцать лет назад мать Коли Стадницкого, которая испугалась, не появится ли у Клавы еще несколько близнецов, которых та вынашивает специально для того, чтобы претендовать на жилплощадь Стадницких-старших. Смешно? Нет, не так смешно, как кажется, ибо тот конфликт закончился трагически. Свекровь, которая умела водить автомобиль и возила на старой «Победе» картошку из своего подверевкинского имения, угнала «КамАЗ» и спрятала его в переулке, мимо которого Клава проходила на рынок за свежими продуктами. Завидев невестку, она погналась за ней на «КамАЗе». Клава отскочила в сторону, а старуха не справилась с управлением и врезалась в полуразрушенную еще в тридцатые годы церковь Аники Воина. И погибла, погубив при этом чужой грузовик.
А опасения ее оказались напрасными. Клава больше не родила ни одного близнеца. Как их было двое почти с самого начала, так и осталось.
Когда похоронили ее свекровь, на свете не осталось сомневающихся. Могла бы сомневаться Дина Иосифовна, та самая, первая, черная, низенькая, но ее заменила в консультации другая Дина Иосифовна, высокая, хромая и рыжая. Самое удивительное то, что, кроме меня, никто не увидал подмены. И даже Клава, которая носила к ней близнецов на проверку их здоровья и прибавки в весе. Я полагал, что она и есть резидент ЦРУ в нашем Веревкине, но доказать ничего не смог. Как-то на киносеансе я встретил нашего начальника районного ГБ и спросил, что он думает о докторе Дине Иосифовне. Больше я сказать не мог, потому что никогда не числил себя в доносчиках. Фомичев сказал «проверим», но больше со мной не заговаривал, а хромая продолжала работать в нашей больнице, и никто не принимал мер. Ну скажите, как можно не заметить разницы между столь различными женщинами? И куда делась первая? Никто не дал мне ответа. А я полагал, что его следует искать в архивах ЦРУ.
Сначала я побаивался, не попытаются ли американцы похитить или даже уничтожить первого, настоящего близнеца. Но потом решил, что это не входит в их интересы. Наоборот, они будут стараться, чтобы оба близнеца выросли, и тогда их шпион будет меньше заметен, как меньше заметен любой человек в толпе.
А раз так, то лже-Дина Иосифовна, без сомнения, сделает все, чтобы дети росли здоровыми. Даже если для этого понадобятся импортные лекарства.
Так и было.
Отражая общее стремление в обществе к русификации имен, близнецам дали имена исконно русские, не то что Эдики и Олеги моего поколения. Одного звали Кириллом, второго – Мефодием. А в просторечье – Кирюшей и Митей.
Мальчики были совершенно неразличимы. Даже мать отказывалась отыскать различие. А ведь вы знаете, что любая мать обладает инстинктом и различает всех своих детей.
Клава говорила мне:
– Поймите, Семен Семенович, я их отлично различаю. Они кое в чем разные. Но, к сожалению, я не знаю, к кому из них эти отличия относятся. Так что я их зову и смотрю, кто откликнется. Если на зов «Митя» прибежит Мефодий, я его сразу отличаю от Кирюши.
Коля гордился тем, что у него двойня. Да еще неразличимая. Правда, порой, особенно если выпьет, в его душе поднимались сомнения и даже страх. А мне он говорил так:
– Это, конечно, предмет для гордости, вы меня понимаете? Но в один прекрасный день он меня задушит.
– Кто? – спрашивал я, делая вид, что не понимаю.
– Тот самый, – отвечал он.
Но так случалось редко. Для всех окружающих лучше отца, чем Николай, не сыскать. И с Клавой они жили слаженно – не то чтобы в любви или согласии, но без скандалов.