… Удачи тибе, йуный Башкул, бириги сибя… и ты абищаишь дабратца да югазападнава хранилища и города?
Канешна, вру йа и глазам ни маргнув.
Харашо. Пращай.
И он развирнулся и наполз назат пат балыиой булькающей йемкастыо.
А йа спустился в люк в палу и папал ф широкаю темнаю пищеру куда из разных тунелей схадилась множиство труп. Там никаво не была но йа спратался между путей за чемта вроди миталическава шкафа ис каторава донасилась какоито гудение. Нимнога спустя дрибизжа и стуча на стрелках паявился поизд с аткрытыми вагонами. Йа прапустил автаматический лакаматив и балыпинство вагонаф и фскочил в адин ис них вблизи канца састава пирикинул сибя черес борт внутрь.
Нескако минут спустя кагда поизд вашел в чирнату тунеля и снова набрал скорасть, йа ришил што типерь криптаватца безапасна.
Здесь не была этава жуткава тумана/мокрава снега, фсе вакрук казалась фпалне нармальным. Поизд направлялся к дальниму канцу фтарова уравня в сторану Комнаты Южнава Вулкана. Он должин был ищо замедлить скорасть в двух-трех мистах где йа смок бы сайти. И йа атправился вглупь крипта.
/Жилище барадачей-йагнятникоф замерло. Иво репрезентация в прастранстве крипта была на сваем мести, но напоминала непадвижную фатаграфию, а ни кино. Там не было ни птиц и никаво с кем бы йа мок взаимадействавать. Йа чуствовал штота паблизасти в прастранстви крипта и падазривал што там йесть ктота вроди ахраника, который ждал, кого заинтирисуют барадачи-йагнятники. Йа быстра отсаединился.
Поизд катился дальши. Барадачи-йагнятники живут – или жили – в крепасть-башни на дивятам уравне. Йа пачуствавал што там штота праисходит. Грузавой поизд прахадил пачти точна пат крепасть-башней. Миня эта впалне устраивало. Дивятый уравень распаложин высаковато там холадна и туда ваапще ни папасть но йа бы сжек этат мост кагда дабрался туда.
Йа сибе чуть голаву ни атарвал спрыгнуф с иоизда кагда он нрахадил черес ищо адин рят стрелак в расширенам тунеле длину катораво йа нимнога персацинил. Но если ни считать што йа ударился пличом и абадрал каленку, то ничиво страшнава са мной ни случилась. Йа взабрался па леснице, прашсл нимого па служебному тунелю и служебным лифтам паднялся на уравснь главнава этажа. Йа аказался в чемта вроди гиганскава химическава завода – трубы да агромные йемкасти высокава давления ис клапаноф сочится нар и кругом дурно пахнит. И канечна же, йесли быстринька заглянуть в крипт патвирждаетца што эта завот по праизвотству пласмас.
От миня патребавалось нимало замыславатова и высакотехничнава криптавания патом пришлось нимнога прайтись и взабратца па трубам и праходам абхадя падазрительнава вида тени и наканеп йа нашел автаматический грузавой лифт перевазивший тюки с какимта удабрением вверх па башни. На этат лифт йа и сел.
В ушах у миня раздался хлапок спустя две минуты, а патом ищо спустя приблизительна пять и десять.
Ищо нимнога замыславатова криптования и лифт паднялся на адин эташ выше, чем должин был. Выше он уже ни мок. Йа вышел в какуюто высокую аткрытую галирею, где дул жуткий халодный ветир и видны были бабилии причудлива изогнутый ветви каторых нрапускали внутрь скудный лидяной свет.
Йа пазволил лифту апуститца на адин эташ.
Метрах ф ста ат миня стаял столп, иадерживавший крышу высокай галиреи. Столп с другой стараны был в два раза далыпи. Йа направился к таму што паближи.
Йа фсе ищо был адет в маю абычную адежду и уже начал трястись ат холада, но наскоку внизу было давольна типло, то фсе дела вазможно абъяснялась ниажиданастью пиримены. Йа пашел па галиреи между тенью бабилии и ровнай паверхнастью пачти прямой стены башни. Пол был халодный йа чуствавал эта дажи черес падошвы и жалел што у миня нет шапки.
Крипт начал станавитца нимнога туманым и перестал мне памагать разбиратца в плани крепасть-башни на этам уравни. Мне аставалась тока надеятца што в этам сталбе йесть рят ступеней.
Ряда ступений там не была. Там была два ряда ступений, каторыи спирально периплитались между сабой.
Па какому пайти казалась фсе равно. И йа пашел вверх.
Сначала йа шел быстра, штобы сагретца но дыхание сипло вырывалась у миня иза рта и ноги стали как ватный. Мне пришлось сесть и апустить пульсирующую голаву между кален и тока отдышафшись йа смок прадолжить но уже медлинее.
Ступени шли фсе па спирали и па спирали и давольна крута.
Йа взбирался пытаясь паймать ритам. Вроди эта палучилась, но тут у миня жутка разбалелась галава. Харашо што йа был в форми, йа уш ни гаварю а сваей ришимасти (йа уш ни гаварю а том што мне стала прихадить в голаву как жи йа чиртофски глуп).
Столп ухадил на следующий эташ (в ищо адну аткрытую галирею) и ни канчался – прадалжался дальши. Казалась он ищо далико будит идти и патаму йа астался на нем. У ступеник не была пирил, и хатя лестница имела в ширину метра два с внешней стараны ана была бы пугающе аткрыта йесли бы па стине башни ни висели ветки бабилии. Но дажи и так ана была давольна открытай но лучши фсиво было ни думать аб этам и уш канечна ни сматреть туда.
Йа ирадалжал васхаждение.
Следующий уравень. Галава у миня дика балела. Йа стал искать столп, но иво там больши не была. Вместа ниво там была периплитение ис скручсных между сабой сталбов, каторыи извивались то в адну то в другую сторану вмести с высокагорнай бабилией – тонкаствольнай как лианы – аплетафшей эти сталбы, стлафшейся по полу галиреи, пакрывафшей нировные каминые стены.
Йа брел па галиреи, май ноги ступали па бабилии, йа искал места ф стине са ступеньками в нем или на нем, штобы йа мок падняться па ним наверх в маем ноле зрения па краям тимнело ноги страно заплитались и штота выла в маих ушах – то ли ветир то ли бох знаит што.
Ни знаю скока времени прашло прежди чем йа нашел наблюдателя. Он мертвый лижал среди бабилии скрючифшись с разбитай галавой кожа содрана белый кости тарчат наружу. Йа помню што поднял голаву и падумал што он вираятна упал ирабив ажурный паталок. Йа увидил иво маску и балон у ниво на спине но нашел дальши и мне казалось што йа иду па этаму тунелю патамушта кроми этава йа ничиво не видил и патом мне стала казатца што прашло многа часоф а йа фсе шцо прадалжаю поиски другой лесницы или хатя бы двири или чиво другово в таком роди и йа падумал, «Черт, йа мок бы васпользаватна амуницией этава наблюдателя!» Йа начал паварачивать и тут чуть была ни наступил на ниво, патамушта шел па кругу.
На иво маски заниклась крофь но ана отшилушалась сразу жи кагда йа ие паскрен. Кисларот в балони был халодный и мне паказалось што он замарозит маи лехкие но галавная боль начала прахадить и йа уже больши ни искал фсе время входа в тунель.
Йа данил воду из иво фляшки взял иво куртку шапку и фанарь и аставил беднягу лижать там.
Ступеньки аказались в притсказуимам мести и начинались ат вершины столба, на катораму йа паднялся.
Жилище барадачей-йагнятникоф была на следущим уравне. Йа дабрался туда в сумирках и упал в гниздо ис сухой бабилии и агромлых царапучих перьеф. Миля разбудил шум и йа начал абследавать фсе вакрук и в канце канцоф аказался перид здаравеной шахтой.
Йа слышу треск.
Йа навожу луч фанарика внис па тунелю аттуда ис крамешнай темнаты паднимаетца теплый ветирок каторый разудваит на мне куртку. Луч фанарика исчизаит в темнате, каторая паглащаит иво.
Штота трищит апять, патом йа слышу как штота са свистам ириближаитца ка мне.
У миня нет времени увирнутца и йа ни вижу што ударяит миня но ано бьет миня в груть и атбрасываит назат, и дыхание с хрипам вырываитца из маих лехких. Йа чуствую што миня нисет к краю шахты и хватаюсь руками за каминую кромку у сибя пад задницей. Но руки у миня срываютца.
Йа падаю в чернату шахты.
В ушах у миня реф воздуха с миня срываит маску.
Нескоко сикунд спустя йа снова абритаю дыхание и начинаю кричать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Она была закрытым кодексом в громадной темной библиотеке, пол был долиной, стены – утесами, альковы – висячими долинами. Она была древней книгой, напоенной ароматами, отягощенной многовековым знанием, огромной, украшенной сделанными от руки цветными рисунками, с кожаной тисненой обложкой в металлической рамке с застежкой, ключик от которой был только у нее.
Она слишком долго томилась своей девственностью, но вот настала первая брачная ночь – семья и друзья напоили ее вином, накормили, заласкали, опьянили, пожелали благополучия и продолжили громкое празднество в залах внизу. Новый прекрасный муж унес ее на руках наверх и оставил переодеться – сменить свадебное платье на ночную рубашку и улечься в огромную, широкую, теплую, зовущую кровать.
Она была единственной в племени немых наделенной даром речи, бродила среди них высокая и молчаливая, а они прикасались к ней, молили ее своими печальными глазами, почтительными робкими руками, плавными просительными жестами – молили говорить за них, петь за них, быть их голосом.
Она была капитаном корабля, затопленного врагом, она одна еще не потеряла сознания в спасательной лодке, а члены экипажа медленно умирали один за другим, тихо стонали потрескавшимися от соли губами или бредили, бились в судорогах на днище. Она увидела другой корабль и поняла, что может подать сигнал о помощи, но корабль был вражеским, и гордость не позволила ей сделать это.
Она была матерью, которая смотрела, как страдает и умирает ее ребенок, потому что придерживалась веры, отрицающей медицину. Врачи, няньки и друзья – все молили ее позволить ребенку жить, сделав всего лишь одно движение, ведь спасительный шприц был наготове в руке хирурга.
Она была заговорщиком, уверовавшим, что товарищи предали ее, бросили, обманули. В ее виновности не было сомнений, от нее добивались только признания вины. У нее не требовали имен, никого больше в это дело не впутывали, ей просто нужно было взять на себя ответственность. Она вела себя глупо и была в долгу перед обществом. Как это ни прискорбно, но ей показали орудия для истязаний в камере пыток.
/Она позволила открыть книгу, где каждое слово было переведено на язык, известный только ей. Когда книгу снова захлопнули, она улыбнулась про себя.
/Она дала своему новому мужу еще вина и принялась медленно его раздевать, а когда тому понадобилось облегчиться, заперла его в туалете, нацепила его одежду и бежала из комнаты по жгуту, свернутому из простыней, оставила ночи напоказ красное винное пятно – гордый трофей первопроходца-дефлоратора.
/Она пела своему племени танцем и жестами, более прекрасными, чем речь или песня, и те перестали делать знаки.
/Она подала сигнал на корабль и, когда увидела, что тот развернулся, направила к нему спасательную шлюпку, а сама спрыгнула в воду и поплыла прочь, пока спасали ее товарищей.
/Она по-прежнему молчала, но сама взяла шприц и пошла, чтобы впрыснуть его содержимое в руку ребенка, заглянула в его пустые, лишенные выражения глаза, проткнула кожу и выдавила жидкость, а потом быстрым движением набрала в шприц воздух, повернулась и вонзила инструмент в грудь объятого ужасом хирурга.
/В пыточной, перед дыбой, она сломалась и расплакалась, села на корточки, спрятала лицо и зарыдала. Когда палач наклонился сочувственно, чтобы поднять ее, она повернула к нему искаженное страхом лицо и впилась ему в горло зубами.
– Сука! Сука! Мне не вырваться! Не вырваться! Не вырваться! – закричал человек сиплым голосом. – Она меня не отпускает!
Он сел на диван, ухватился за воротник, лицо его налилось кровью – он боролся с чем-то у своего горла, с чем-то, чего не видели остальные. Сестра-сиделка ударила по клавиатуре, и на сетке-оголовнике, тонкой шапкой на бритом скальпе, загорелась крохотная лампочка. Человек согнулся в поясе, руки его отошли от горла и упали, веки закрылись, и он снова лег.
Женщина махнула рукой, и окно в комнату потухло.
– Спасибо, – шепнула она сестре-сиделке.
Она повернулась к высокому широкоплечему мужчине рядом с ней и сделала движение головой. Они вышли в коридор.
– Ты понял, что она сделала? – спросила она мужчину. – Она внедрила мимикрический вирус в его голову. Теперь, чтобы его вернуть, понадобятся месяцы. Если только его вообще удастся вернуть.
– Она эволюционирует, – сказал Луне, пожав плечами.
– Не надо мне вешать эту лапшу, он был одним из наших лучших людей.
– Но недостаточно хорошим, разве нет?
– Точно. Дело лишь в том, что теперь пойдут разговоры и больше к ней никто не прикоснется.
– Я прикоснусь, – сказал ей Луне и демонстративно затрещал пальцами.
– Да-да, я вижу, ты не против. Он снова пожал плечами.
– Я серьезно. Разбудим ее и подвергнем настоящей пытке.
Женщина вздохнула и покачала головой.
– Ты что, и в самом деле не понимаешь?
– Это ты мне все время говоришь. Мне кажется, мы все проходим здесь мимо чего-то очевидного. Может быть, немного настоящего физического… воздействия даст нужные нам результаты.
– Лунс, ты что, не знаешь, что у нас над душой стоит Онкатерий, член Консистории, наделенный специальными полномочиями по безопасности. Если ты устал от своей работы, сделай ему такое предложение. Но только помни, что я тут ни при чем. Она смерила его взглядом. – А поскольку мне мало радости работать с тобой, то, может, это не такая уж плохая мысль.
– Мы не пробовали того, что я предлагаю, – сказал он. – Мы пробовали то, что предлагала ты, и у нас ничего не вышло.
Женщина движением руки отмела эта слова.
– Ну что ж, подержим ее теперь в одиночке и посмотрим, даст ли это результат.
Луне глубоко вздохнул и фыркнул.
– Идем, – сказала женщина. – Пора перекусить. Мне нужно подумать, что я скажу Онкатерию.
Асуру оставили в камере. Она решила, что это зеркальная камера, потому что, ложась на кровать и кладя голову на тонкую подушку, она оказывалась в еще одной камере. Это было единственное место, где ей позволяли спать.
Так что она оказалась сразу в двух камерах. Это напоминало ей немного пребывание в башне в первом из снов, которые она помнила, только здесь было еще скучнее. В камере был кран, из которого текла вода, и еще один – с чем-то вроде супа. Между кранами имелась кружка, цепочкой прикрепленная к стене. В камере были туалет, возвышение для кровати, возвышение для стула – все они выступали из стены. Окна не было, и смотреть было некуда, но была запертая, плотно прилегающая к косяку дверь.
Она много спала, не обращая внимания на мнимую гнетущую камеру, куда ее поместили. Вместо этого она вспоминала во сне о том, что случилось с ней прежде.
Она помнила вид огромного замка, путешествие на дирижабле, а перед этим – на автомобиле и поезде, ночное сновидение в большом доме, то, о чем спрашивал ее Пьетер Велтесери, пробежку по саду из усыпальницы, странные сны, которые посещали ее до пробуждения.
И ей казалось, что и до этих снов было что-то еще, о чем она знала только одно – оно существует. Это знание не давало ей покоя, если она в своих воспоминаниях возвращалась к тому времени (мгновению или вечности) в усыпальнице семьи Велтесери. Там было что-то, она знала, что было, но никак не могла вспомнить – оно исчезало, как призрачный свет, который видишь уголком глаза и который исчезает, если повернуться к нему лицом. Стоило лишь попробовать сделать это, как свет исчезал на все время попыток.
Она перебирала все, что случилось с ней за ее короткую жизнь. Она спрашивала себя, было ли случайностью то, что она пробудилась в усыпальнице Велтесери. Большая часть клана отсутствовала, и, возможно, Пьетер был выбран, поскольку именно на его помощь можно было рассчитывать в наибольшей мере. Она думала, что правильно сделала, доверившись ему, и еще она думала, что сны, посетившие ее в ночь, проведенную ею в доме, были настоящими снами; что-то, приведшее ее сюда, вступило с нею в контакт и сообщило ей о ее цели.
Она пришла к выводу, что ее похитил кто-то, выдавший себя за кузину Юкубулер. Эти люди, видимо, каким-то образом узнали ее имя и не хотели позволить ей делать то, что она собиралась здесь делать (если предположить, что ее забрали в тот самый большой замок). Возможно, путешествовать под именем Асуры было ошибкой.