— Прекрасное освящение, сулящее успех новому Порту, — сказал я.
— Да, в самом деле. — Снова показались его зубы.
— Церемония укладки замкового камня была очень внушительной.
— Именно так. Она пришла к нам из давних времен. Но я не сомневаюсь, что Лорд Эстравен все объяснил вам.
— Лорд Эстравен очень любезен.
Я старался говорить вяло и равнодушно, но все же слова, сказанные мною Тибе, обретали какой-то двойственный смысл.
— О да, в самом деле именно так, — сказал Тибе. — Лорд Эстравен в самом деле пользуется широкой известностью из-за своей любви к иностранцам. — Он снова улыбнулся, и каждый из его тридцати двух зубов, казалось, смотрел на меня с каким-то странным двойным смыслом.
— Мало кто из иностранцев ощущает себя столь покинутым, как я, Лорд Тибе. И я очень благодарен, если встречаю любезность.
— Да, конечно, да, конечно! Благодарность — редкое возвышенное чувство, воспеваемое поэтами. Оно столь редко встречается в Эренранге, и я не сомневаюсь лишь потому, что оно непрактично. В какие трудные времена, которым чужда благодарность, мы живем. Все идет не так, как в дни наших предков, не так ли?
— Вряд ли мне это известно, сэр, но такие же сетования я слышал и в других мирах.
Тибе посмотрел на меня так, словно хотел удостовериться, не сошел ли я с ума. Затем он снова обнажил свои длинные желтые зубы.
— Ах да! В самом деле! Я совсем забыл, что вы прибыли с другой планеты. Хотя я не сомневаюсь, что, если бы вы могли забыть этот факт, жизнь здесь в Эренранге стала бы для вас куда проще, безопаснее и живее, а? Это именно так! Вот моя машина, я оставил ее здесь на полпути. Я был бы рад предложить вам подвезти вас на ваш остров, но на мне лежат определенные обязанности, и я спешу в Дом Короля, чтобы мои бедные родственники не потеряли хорошего расположения духа, понимаете? В самом деле! — сказал кузен Короля, влезая в маленький черный электромобиль и, повернувшись ко мне, он еще раз одарил меня лицезрением своих зубов и глаз в паутинке морщин.
Я двинулся к себе домой на мой остров.[2] Его палисадник перед фасадом наконец показался из-под растаявшего снега, а зимняя дверь, взнесенная над почвой на десять футов, была открыта на те несколько месяцев, пока не вернется осень и не повалят глубокие снега. Неподалеку от здания, утопая в грязи, во льду и топча первые стремительные весенние ростки, стояла, разговаривая, какая-то молодая пара. Их правые руки были сплетены. Они были в первой стадии кеммера. Тяжелые мягкие хлопья снега плясали над их головами, когда они босоногими, сплетясь руками, глаза в глаза, стояли в ледяной грязи. Весна приходит на Зиму.
Перекусив на острове, я к тому времени, когда гонг на Башне Ремми пробил Четвертый Час, был во Дворце, готовясь к ужину. Кархидцы плотно едят четыре раза в день — завтрак, ленч, обед и ужин — не считая того, что в перерывах они все время что-то грызут и жуют. На Зиме нет крупных животных, мясо которых можно пускать в пищу, и нет молочных продуктов, таких, как сыр, масло или молоко; единственная белковая пища, богатая углеводами — это разнообразные яйца, рыба, орехи и хайнское зерно. Диета низкокалорийна для такого сурового климата, и поэтому приходится есть достаточно часто. Мне пришлось приучиться перекусывать буквально каждые несколько минут. И прошло не меньше года, прежде чем я понял, что геттениане испытывают не столько постоянную жадность к еде, сколько непреходящее чувство голода.
По-прежнему падал снег, пелену которого прорезали легкие весенние молнии, что было куда приятнее, чем бесконечный дождь. Я шел к Дворцу и предстал перед ним в тихих сумерках снегопада, заблудившись лишь один раз. Дворец Эренранга представлял собой целый внутренний город: обнесенное стеной скопище дворцов, башен, садов, двориков, монастырей, крытых мостиков, открытых, заглубленных в землю проходов, рощ и голубятен — продукт паранойи, властвовавшей здесь неисчислимое количество лет. Над всем этим сплетением поднимались мрачные, красные, отшлифованные стены Королевского Дома, в пределах которого не мог обитать никто, кроме самого Короля. Все остальные: слуги, лорды, министры, парламентарии, стража и все прочие проводили ночи в других дворцах или фортах, или в каких-то бараках, или домах вне периметра стен. Домом Эстравена, знаком высшего королевского благоволения, было Красное Угловое Жилище, возведенное 440 лет назад Хармесом, возлюбленным кеммерингом Эмрана III, чья красота прославляется до сих пор и кто был похищен, искалечен и возвращен помешанным дурачком наемниками Внутренних Земель. Эмран III умер через сорок лет, не переставая пылать жаждой мести к своей несчастной земле: Эмран Несчастный. История эта была столь древней, что трагизм ее поблек и осыпался, и только какая-то атмосфера бесконечной верности и меланхолии чувствовалась в древней кладке и тихих тенях этого дома. Обнесенный стеной садик был невелик, и деревья серем склонялись над выложенным камнем бассейном. В слабом свете, падавшем из окон дома, я видел, как падают тяжелые теплые хлопья снега и как опускаются с деревьев в темную воду бассейна белые пушинки. Эстравен с непокрытой головой и без плаща, стоял, ожидая меня на холоде и рассеянно наблюдая за странным смешением в вечерней мгле снега и семян. Тихим голосом поприветствовав меня, он ввел меня в дом. Других гостей не было.
Я удивился этому, но так как мы сразу же пошли к столу, о делах во время еды не могло быть и речи; кроме того, мое удивление переключилось на пищу, которая была восхитительной, даже твердые земляные яблоки под руками повара превратились в нечто неописуемое. После ужина, сев у огня, мы отдали должное горячему пиву. В мире, где непременной принадлежностью сервировки является небольшое приспособление, которым вы разбиваете в вашем бокале лед, что образуется между двумя переменами блюд, горячее пиво было вещью, которую вы могли оценить по достоинству.
За столом Эстравен был полон дружелюбия; теперь, сидя по другую сторону очага, он стал молчалив и тих. Хотя я был на Зиме уже примерно два года, я все же был далек от умения смотреть на обитателей этой планеты их собственными глазами. Я пытался, но все мои усилия привели к тому, что первым делом я пытался увидеть в геттенианах мужчин или женщин, что было совершенно несущественно для них, хотя так важно для меня. Прихлебывая пахнущее дымком пиво, я думал, что поведение Эстравена за столом, скорее, было бы присуще женщине, с ее очарованием, тактом, с ее ловкостью и изысканностью. Не в этой ли мягкой женственности его поведения кроется причина того, что я недолюбливал его и не доверял ему? Может быть, именно потому, что я не мог думать об этом смуглом, ироничном, влиятельном существе, сидящем в отблесках камина рядом со мной, как о женщине и, воспринимая его как мужчину, я ощущал какой-то обман, фальшь: но было ли тому виной в самом деле его поведение или мое отношение к нему? Его голос был мягок и порой звучен, но неглубок, его с трудом можно было счесть голосом мужчины, и еще меньше он походил на голос женщины… но что он произносил?
— Прошу прощения, — говорил он, — что я так долго был вынужден отказываться от удовольствия видеть вас гостем в моем доме, теперь этому пришел конец, и между нами не будет больше стоять вопрос о покровительстве.
Я несколько удивился его словам. До нынешнего времени он в самом деле оказывал мне покровительство при дворе. Неужели он имел в виду, что завтрашняя аудиенция у Короля, которую он выхлопотал для меня, поднимет меня до высот, соизмеримых с его положением?
— Боюсь, что не совсем понимаю вас, — сказал я.
Он замолк, и было видно, что и им овладело удивление.
— Понимаете ли, — сказал он наконец, — ситуация такова… вы должны понимать, что я больше не могу действовать в вашу пользу при Королевском дворе.
Он говорил, словно стеснялся меня, а не себя. Ясно, что в его приглашении, которое я принял, был какой-то скрытый смысл, которого я не мог уловить. Но моя ошибка заключалась в манере поведения, а его — в морали. Первым делом я подумал, что был совершенно прав, когда все время не доверял Эстравену. Значит, больше он не был влиятелен, не был могуществен, он потерял свое влияние. Все эти месяцы в Эренранге он был тем, кто слышал меня, отвечал на мои вопросы, посылал врачей и инженеров, которые изучали мой странный инопланетный организм и мой корабль; он представлял меня людям, с которыми я хотел познакомиться, и в течение первого года моего пребывания постепенно поднимал мой статус от чудовища, существование которого с трудом можно было себе представить, до сегодняшнего облика таинственного Посланца, представляемого самому Королю. И теперь, когда я должен предстать перед глазами опасного и непредсказуемого его величества, он внезапно холодно объявляет мне, что отказывает в своей поддержке.
— Вы заверили меня, что я могу положиться на вас…
— Это были непродуманные слова.
— Вы хотите сказать, что, организовав мне эту аудиенцию, вы отказываетесь поддержать перед Королем мою миссию, как вы… — я почувствовал, что должен резко остановиться перед словом «обещали».
— Я не могу.
Я был предельно разгневан, но не хотел, чтобы он видел мой гнев и не слышал моих просьб.
— Не скажете ли мне, в чем дело?
После паузы он промолвил:
— Да.
И снова замолчал. В наступившей тишине я подумал, что такой глупый и растерянный иностранец, как я, никогда не поймет причины поступков премьер-министра Королевства, когда он не понимает и, скорее всего, никогда не поймет основы, на которой зиждется власть и деятельность правительства в этом Королевстве. Вне всякого сомнения, что все дело было в шифтгретторе — понятии, которым определялся престиж, лицо, занимаемое место в обществе, гордость в отношениях, словом, все эти непереводимые и всеобъемлющие принципы социального положения в Кархиде, свойственные всей цивилизации Геттена. И если так, я никогда не пойму, в чем дело.
— Вы слышали, что Король сказал мне во время сегодняшней церемонии?
— Нет.
Отделенный камином, Эстравен наклонился ко мне, поднял кувшин с пивом с горячих углей и наполнил мой кубок. Больше он ничего не сказал, и поэтому я решился:
— В моем присутствии Король не разговаривал с вами.
— И в моем тоже, — сказал он.
Наконец я понял, что не уловил какой-то намек. Проклиная эту женскую увертливость, я сказал:
— Хотите ли вы мне сказать, Лорд Эстравен, что вы потеряли расположение Короля?
Я решил, что слова мои больно укололи его, но он не дал воли своим чувствам, сказав только:
— Я ничего не пытаюсь вам говорить, мистер Ай.
— Ради Бога, мне это так нужно!
Он с любопытством взглянул на меня.
— Ну что ж, попробуем. При дворе есть некоторые люди, которые, применим ваши слова, пользуются расположением Короля, но отнюдь не питают расположения к вашему присутствию и к вашей миссии здесь.
«И поэтому ты спешишь присоединиться к ним, продавая меня, чтобы спасти свою шкуру, — подумал я, — но стараешься умолчать об этом». Эстравен был типичным придворным, политиком, и я был сущим дураком, доверяя ему. Даже в бисексуальном обществе политик редко бывал цельным человеком. Его приглашение на обед означало, что, по его мнению, я приму его предательство столь же легко, как он совершил его. Стремление спасти свое лицо было для него куда важнее, чем честность. Я заставил себя произнести слова:
— Я сожалею, что ваша любезность ко мне навлекла на вас неприятности.
Скрытая ярость тлеющих углей. Я почувствовал ощущение морального превосходства над ним, но длилось оно недолго: он был слишком непредсказуем.
Он откинулся назад, так, что отблески пламени падали на его колени, на его маленькие, сильные, прекрасной лепки руки и на серебряный кубок, который он держал, но лицо его оставалось в тени: смуглое лицо, затененное низко растущими волосами, густыми бровями и ресницами, на котором застыло невозмутимо мрачноватое выражение. Возможно ли что-либо прочесть на лице кошки, выдры, кита? «Некоторые геттениане, — подумал я, — напоминают этих созданий; их глубоко посаженные блестящие глаза совершенно не меняются, когда они слушают вас».
— Я сам навлек на себя неприятности, — сказал он, — действиями, которые не имеют к вам отношения, мистер Ай. Вы знаете, что между Кархидом и Оргорейном существует давний спор по поводу участка границы в верховьях Северного Водопада около Сассинота. Дед Аргавена объявил, что Долина Синотт принадлежит Кархиду, но Сотрапезники никогда не признавали этих претензий. С тех пор выпало немало снега, и толща его все росла. Я помог некоторым кархидским фермерам, которые жили в долине, переселиться на восток, поближе к старой границе, предполагая, что спор разрешится сам собой, если долина будет просто оставлена Орготе, которая существует там уже несколько тысяч лет. Несколько лет назад я был в Администрации Северного Водопада, и мне довелось узнать некоторых из этих фермеров. Мне была ужасна и неприемлема мысль, что они могут погибнуть при беспорядках или быть высланными на Добровольческие Фермы в Оргорейне. Почему бы не устранить сам предмет спора? Но идея эта была признана непатриотической. Она была сочтена трусливой, подрывающей шифтгреттор самого Короля.
И его ирония, и детали относительно спора из-за границы с Оргорейном меня не интересовали. Я вернулся к предмету нашего разговора, который и привел нас к камину. Доверять ему или нет, может ли он принести мне еще какую-то пользу или нет?
— Прошу прощения, — сказал я, — но мне очень жаль, если тот вопрос о нескольких фермерах может подорвать успех моей миссии у Короля. На карте стоит гораздо больше, чем несколько миль национальной границы.
— Да. Гораздо больше. Но, может быть, Эйкумена, которая простирается на несколько сот световых лет от края до края, проявит по отношению к нам определенное терпение.
— Столпы Эйкумены — очень терпеливые люди, сир. Они будут ждать и сто лет, и пятьсот лет, пока Кархид и остальная часть Геттена обдумают и решат, объединяться им или нет с остальным человечеством. Мною руководят отнюдь не личные надежды и интересы, и не личные разочарования. Я основывался на том, что с вашей поддержкой…
— Я тоже. М-да, похоже, что Ледники сегодняшней ночью не замерзнут… — Дежурная фраза легко слетела с его губ, но чувствовалось, что он думал о чем-то другом. Он раздумывал. Я решил, что в своей игре он хочет обойти меня с другого фланга.
— Вы явились в мою страну, — наконец сказал он, — в странное время. Все меняется, и мы стоим на пороге нового поворота. Нет, он будет не такой крутой, как все, что нам довелось пережить. Я предполагал, что ваше присутствие, ваша миссия помогут нам предотвратить ошибки, дадут нам возможность нового выбора. Но в настоящий момент и в настоящем месте… все это очень сомнительно, мистер Ай.
Его велеречивость выводила меня из себя, и я сказал:
— Вы хотите сказать, что момент неподходящий. Следует ли это воспринимать как совет отменить аудиенцию?
На кархидском мой промах звучал еще более непростительно, но Эстравен ни моргнул, ни улыбнулся.
— Боюсь, что такая привилегия есть только у Короля, — мягко сказал он.
— Ох, Господи, в самом деле. Я не это имел в виду. — На мгновение я склонил голову на руки. Выросший в открытом, свободном в своих словах и мыслях обществе Земли, я никогда не был специалистом протокольных тонкостей, не обладал бесстрастностью, столь ценимой в Кархиде. Я знал, что представлял собой Король — история Земли была полна такими, но у меня не было опыта общения с привилегиями и, соответственно, такта понимания их важности. Подняв кубок, я отпил горячего крепкого пива.
— Ну что ж, значит, я скажу Королю куда меньше того, что я собирался, когда обладал вашей поддержкой.
— Хорошо.
— Почему хорошо? — спросил я.
— Видите ли, мистер Ай, вы здоровый человек. И я здоров. Но понимаете ли, ни вы, ни я не Король… Я предполагаю, что вы собирались сказать Аргавену, руководствуясь соображениями здравого смысла, что ваша миссия здесь заключается в желании наладить союз между Геттеном и остальной Эйкуменой. Здраво рассуждая, обо всем этом он уже знает, потому что, как вам известно, я изложил ему вашу историю, стараясь заинтересовать его вами. Для этого, увы, было выбрано плохое время, и это было плохо сделано. Будучи слишком заинтересованным в исходе дела, я забыл, что он Король и на все смотрит со своей, королевской точки зрения. Все мои слова означали для него только одно: его власть находится под угрозой, его Королевство — лишь пылинка в необъятном космосе, его власть смешна для людей, которые правят сотнями миров.
— Но Эйкумена не правит, она координирует. Ее власть слагается лишь из власти составляющих ее миров и государств. В союзе с Эйкуменой Кархид станет подвергаться куда меньшим опасностям и обретет куда большее величие, чем это было до сих пор.