– Не проспался еще, – тихо прокомментировал Женька и взял со стола стакан с похмелином на донышке. – На вот, Рюша, глотни.
Черный умолк и глотнул. Кротов собрался ответить, но вновь не успел – заговорила Ли:
– Тебе тут все про меня рассказали?
Но и Женька не успел ответить. Распахнулась входная дверь, и в сопровождении еще двух зеленых вошли Станский и Цанев.
– Ребята, – объявил Эдик, – я уже кое-что знаю об этом мире. Это кошмар, ребята. Считайте, что мы в преисподней.
– Чушь, – возразил Цанев, – считайте, что мы в садах Эдема. Именно такой рай и представляли себе всегда мы и нам подобные. Да здравствуют сеймеры! – добавил он голосом ведомого на расстрел революционера.
– Тихо! – рявкнул Кротов.
И все как-то вдруг разом поняли, кто здесь хозяин. В воздухе повисло напряженное молчание. Гости из прошлого переглянулись. Ли поежилась, обхватив себя за плечи. Зеленые передвигались по комнатам неслышными шагами. Китарис ругался и громыхал чем-то в ванной.
– Сядьте все, – уже спокойно сказал Кротов. – А ты оденься, наконец, Крошка. Вы ничего не обнаружили, полковник? Я так и знал, у нее все с собой, – на этой фразе Кротов глупо улыбнуться. – Можете быть свободны.
И когда Китарис и шестеро зеленых покинули номер, а Ли вновь ушла в ванную, прихватив новый костюм в пакете, председатель партии зеленых Игнатий Кротов произнес доверительным вкрадчивым голосом, словно решился, наконец, сообщить оставшимся некую страшную тайну (Женьке даже почудилось, что он подмигнул ему):
– Ну вот, друзья. А теперь я хочу показать вам одну презабавную книжицу. Дело в том, – он посмотрел на часы, – что я вынужден вас оставить на время. Так вот, чтобы вы не скучали…
Но и с забавной книжицей ничего не получилось.
Со страшным грохотом, словно не открывая, а вышибая дверь, в номер опять ввалился Китарис. Китель его был забрызган кровью и еще чем-то светлым, глаза блестели, руки беспорядочно мелькали перед лицом.
– Белые смертники! – крикнул он.
Реакция Кротова была неожиданной. Он сначала метнулся в сторону, потом рухнул на пол с явным намерением залезть под кровать, затем передумал и, чуть ли не стоя на четвереньках, визгливо осведомился:
– Где Колберг?!
– Колберг? – Китарис как-то сразу сник, потом обернулся и сказал:
– Да вот он, Колберг…
В дверях появился один из той четверки зеленых, что ворвались давеча, то есть, по-видимому, один из них: узнать вошедшего в лицо не представлялось возможным. Немного осталось от его лица: левый глаз, левая щека, левая часть носа и широко раскрытый рот. А вместо правой стороны зияла в черепе жуткая, размером с кулак, дыра, в глубине которой бордовая кровь густо перемешалась с желтовато-серым веществом мозга.
– Белые… камикадзе… ушли… – прохрипел этот кошмарный зомби и тихо осел в углу прихожей.
– Дурак, – произнес Кротов в наступающей тишине, – испачкал стену в хорошем номере. Извините, товарищи.
И от этих слов председателя Женьке сделалось даже страшнее, чем от вида изуродованного трупа. «Бред, – подумал он, – опять дикий бред. А ведь уже казалось, что все позади…»
– Унесите, – скомандовал Кротов, показав на мертвого двум живым зеленым охранникам, вошедшим в номер.
И обратился к гостям Норда:
– Придется нам пойти вместе, товарищи. Просто не могу бросить вас одних в такой обстановке. Кругом грин-уайты.
– И что же? – насмешливо спросила Крошка Ли, уже вернувшаяся к этому моменту в комнату.
– А то, что я не отдам им полярников так сразу! – огрызнулся Кротов. – Хватит того, что ты Вознесенко мозги крутила.
И вдруг Китарис сказал с немыслимой для него вежливостью:
– Оденьтесь, пожалуйста. Мы спешим.
Вконец растерявшиеся полярники начали торопливо собираться.
– Я с вами, – шепнула Ли на ухо Женьке, но Китарис расслышал и процедил сквозь зубы:
– Зараза.
13
Путаница переходов, лестничных маршей, лифтов, бегущих дорожек, эскалаторов не оставляла никакой надежды новичку запомнить обратную дорогу, а если учесть, что кое-где на поворотах коридоров и у дверей маячили угрюмые личности в черно-зеленой форме, не спрашивавшие ни о чем, естественно, лишь потому, что впереди шел Кротов, становилось и вовсе очевидно: без провожатых им в номер не вернуться. Да и нужно ли туда возвращаться?
Наконец, они попали в скромных размеров зал с усыпанной песком цирковой ареной в центре и рядами кресел вокруг, поднимавшимися амфитеатром. Зал был почти полон. Черные или темно-зеленые фраки и смокинги мужчин, тех же оттенков изысканные вечерние платья женщин – публика собралась явно солидная, но, как и повсюду здесь, исключительно молодая.
«Это что же? – ошарашенно подумал Женька. – Уже опять вечер? А когда же день прошел? Или все еще ночь не кончилась?»
Их появление встретили аплодисментами, не слишком бурными, скорее, просто вежливыми, но единодушными. Вместе с Кротовым и Китарисом все четверо расположились на безусловно царских местах, предусмотрительно не занятых никем. Только Ли спустилась на два ряда вниз – видимо, проституткам не полагалось по рангу садиться рядом с партийным руководством.
– Будет представление? – робко поинтересовался Цанев.
– Да, в некотором роде, – ответил Кротов.
– А почему, собственно, сейчас? – спросил Станский, уже вполне пришедший в себя и начинавший злиться. – Мы не позавтракали, даже душ не приняли. Попозже нельзя было привести нас в этот ваш балаганчик?
– Попозже было бы поздно. Именно сейчас состоятся три самых интересных поединка.
– Поединка? – удивленно переспросил Женька. – Это коррида, что ли, будет?
Но Кротов разговаривал со Станским, а того интересовало совсем другое:
– Так значит, вашей власти, товарищ Кротов, недостаточно, чтобы перенести эти поединки?
– Недостаточно, – зеленый председатель странно ухмыльнулся и, очевидно, хотел объяснить что-то, но в этот момент грянула бравурная музыка, и с двух сторон через специальные входы на арену выскочили… гладиаторы.
Да, это намечалась не мадридская фиеста. Это был Рим, Колизей, и этих двух атлетически сложенных, одетых древними воинами юношей нельзя было воспринять иначе. В правой руке у каждого блестел начищенной сталью меч, в левой – короткий, тонкий, обоюдоострый нож. Ох, не похоже это было на безобидную игру!
Они сошлись. И публика зашумела. Но даже сквозь гул были отчетливо слышны звенящие удары металла о металл и гортанные выкрики сражающихся. Наверное, это было весьма красивое зрелище. Но Женька почувствовал слабость и дурноту. Между ним и происходящим словно повесили какую-то пленку, через которую мир смотрелся нереально и зыбко, как старый фильм, да еще не в фокусе.
«Вот где делают отрубленные ладошки», – вертелось у Женьки в мозгу, и он даже не стал делиться этой мыслью с ребятами, настолько она казалась очевидной.
А меж тем грудь одного из бойцов уже была перечеркнута длинным алым порезом, а у другого кровоточило колено, и он припадал на левую ногу. Публика заводилась все больше, и было жутко смотреть на распаляющиеся в кровожадном, сладострастном угаре лица чопорных юных дам и столь же молодых элегантных мужчин.
Закончился поединок ко всеобщему восторгу очень эффективно. Один гладиатор буквально проткнул другого мечом, но тот, уже будучи нанизанным на широкое лезвие, сумел – мыслимо ли такое? – вонзить нож в грудь противника по самую рукоятку. И оба рухнули на залитый кровью песок.
– Каково! А? – хохотнул Кротов. – Небось, у вас такого не было?
Никто ему не ответил. Станский сидел какой-то задумчивый и ненормально спокойный, словно ничего особенного не происходило.
Черный плотно сжал не только губы, но и кулаки и сдерживался, похоже, уже из последних сил. Цанев, подавшись вперед и повернув голову к Кротову, неопределенно улыбнулся, пожал плечами и кивнул, руки у него дрожали. А Женька перестал чувствовать под собой опору. Он падал, падал куда-то, и были звуки, и блики, и пятна, но все это где-то там, далеко, по ту сторону загадочной пленки, а его это не касается, совсем не касается, и чего они пристают, чего они хотят от него?..
Трупы убрали, кровь замели чистым песком, послышалась вновь уже знакомая музыка, и на арену выбежали две очаровательных девушки в очень условных костюмах – набедренных повязках из ярко-зеленых листьев. Обе держали в руках длинные, кривые и, как видно, не очень тяжелые сабли.
– А вот и соски, обжаренные в масле, – произнес Женька теперь уже вслух, но фраза потонула в восторженном реве зала.
Обе красавицы передвигались по арене ловко и грациозно, но очень скоро преимущество одной из них стало слишком явным. И часть зрителей свистом и криками выказывала свое возмущение. Другая часть – одобряюще гудела.
Та девушка, что была сильнее и выше, плечистая с огненно рыжей шевелюрой, атаковала теперь непрерывно, делая широкие резкие шаги и нанося размашистые удары. Вторая, изящная блондинка, отбивалась, но с каждым разом как-то все более неловко, и наконец, сабля фаворитки, лишь слегка звякнув о косо подставленный клинок, со свистом опустилась на плечо противницы, рассекла ей ключицу и глубоко вошла в тело. Блондинка громко охнула и упала на бок.
Сабля осталась торчать у нее в груди. Тогда рыжая подошла и, поставив ногу на бедро поверженной, выдержала окровавленный клинок. Блондинка дернулась, изогнулась всем телом и захрипела.
После чего с рыжей случился, как видно, обморок. Но размышлять об этом было уже некогда, потому что Цанев, не выдержав вдруг, крикнул «Дура!» и рванулся вниз, к арене. Служители, которые, наверно, должны были оттаскивать закончивших выступление девиц, вместо этого кинулись наперерез Любомиру, и одного из них Любомир отпихнул так, что тот упал, а второй, оказавшийся крепче, сумел остановить разъяренного Цанева.
Пленка перед глазами Женьки лопнула. Он понял, что пора идти на помощь.
– Аптечку! – орал Цанев, которого служитель в черно-зеленой форме держал за плечи.
– Она умрет! – орал поднявшийся с пола второй служитель. – Какую аптечку?! Она же умрет, – он посмотрел на часы, – через две с половиной минуты!
И тут налетел Женька, которого никто не ждал. И служители попадали на пол, а Цанев снова рванулся на арену.
– Стой! Туда нельзя! – истошно заорал кто-то.
Но Цанев не слышал или не хотел слышать. Он уже перемахнул через парапет и подбежал к изувеченной блондинке. Кровь у нее пошла горлом и пузырилась у приоткрытого рта, а рыжая все лежала рядом без движения. И Цанев склонился над ними и что-то говорил быстро и яростно. Женька не слышал, не мог слышать слов, но он догадывался, он знал, что говорит Цанев.
– Черта-с-два, – говорил Цанев, – черта-с-два умрет она через две минуты! Да, я плохой врач, но эту – я спасу. Я спасу ее! И черта вам лысого умрет она через две минуты!..
А дальше случилось что-то невообразимое. Сверху упала клетка.
Огромная клетка на всю арену с решетчатым коридором к одному из выходов. И освещение сделалось красным. И уже Кротов подпрыгнул с кресла и завопил:
– Уберите клетку, идиоты!!!
Но было поздно. Что-то там у них работало автоматически и, похоже, лишь в одну сторону. Через ближний вход, открыв в клетке дверцу, на арену выбежал огромного роста человек в шкуре и с арбалетом, а через дальний, по сетчатому коридору – крупный свирепого вида тигр. Выскочил, и остановился у стенки, и, открыв пасть, зарычал. Любомир обернулся на этот рык и, приподнявшись с корточек, стал медленно поворачиваться к зверю лицом. Гладиатор в шкуре поднял свое оружие. Тигр прыгнул. Цанев отшатнулся в сторону. Гладиатор выстрелил.
– А-а-а-а! – протяжно закричал Женька и в отчаянии бросился на железные прутья клетки.
Он видел, видел до ужаса отчетливо, как тяжелая короткая стрела ударила Цанева в висок.
А уже в следующую секунду тигр был убит метким выстрелом одного из черно-зеленых, клетка, выскользнув из Женькиных рук, умчалась вверх, а в зале вспыхнул яркий, ослепительно яркий белый свет.
Цанев лежал ничком, и темная струйка стекала по его щеке в песок.
– Любомир, – прошептал Женька, нерешительно приближаясь.
И вдруг поныл. Развернулся. Перед ним стоял черно-зеленый…
– Любомира убили, гады!!!
… резким движением Женька вырвал у зеленого оружие – ту самую миниатюрную коробочку со зловещим жерлом, и, размахивая ею, кинулся в зал.
– Где Кротов?! – кричал Женька. – Кротов где?! Всех перестреляю, гады! За Любомира всех перестреляю!
Он увидел где-то совсем рядом округлившиеся в ужасе глаза Крошки Ли и Черного, рвущегося к нему сквозь толпу, и разбегающихся с визгом женщин, и Станского, который кричал, широко раскрывая рот, но Кротов он не видел, искал и не мог найти.
А потом один из служителей попытался его обезоружить, и Женька начал стрелять. Кто-то падал, кто-то бежал, кто-то пробовал схватить его руку, запахло горелым пластиком и паленым мясом, а откуда-то, то ли из-под кресел, то ли из-под трибун (черт его знает, где он прятался) доносился истошный голос председателя зеленых:
– Не стрелять в него! Только не стрелять!
Последнее, что запомнил Женька, это был сильный, оглушающий удар по затылку.
Очнулся он на кушетке в небольшой комнате. Это был не его номер.
За журнальным столиком, в креслах сидели Эдик и Черный.
– Похоронить-то мы его сможем? – спрашивал Черный.
– У них здесь не хоронят, – объяснял Эдик, – я попросил сохранить тело. Они его заморозят, а хоронить будем в Москве. Гляди, Женька проснулся.
– Он умер? – сразу спросил Женька.
– Любомир? Да, умер… – ответил Черный.
И так он это странно сказал, что Женька сразу почувствовал: случилось нечто еще более важное, хотя трудно было в такую минуту представить себе что-то важнее смерти друга. Женька был уже не способен удивляться ничему в этом мире: восприятие стало не тем, а от горя и вовсе притупилось. И все-таки ему еще предстояло удивиться.
– Да ладно, не тяни, Черный, – сказал Эдик.
И Черный сообщил, прокашлившись:
– Видишь ли, Женька, тут наш горячо любимый Кротов принес кое-какие книжки. Для общего образования. На вот, взгляни.
И Женька взглянул.
Самой первой лежала книга под названием «Спасенный мир. Биография катаклизма». Не очень толстая. Обычного формата. В хорошем переплете. И автором ее был Виктор Брусилов.
Часть вторая
Спасенный мир
Из книги Виктора Брусилова «Спасенный мир. Биография катаклизма.»
Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!
А. и Б. Стругацкие «Пикник на обочине».Истоки
Рог изобилия, огромный, невероятный, чудовищных размеров, парил над Москвой… на Землю сыпались пакеты со счастьем… Но их почему-то никто не поднимал. Их просто не видели, не замечали.
М. Емцев, Е. ПарновВеликие люди рождаются голыми и глупыми. Как все. Они подрастают, кричат «мама» и тянутся ручонками к игрушкам. Они смотрят на мир круглыми от удивления глазами, а мир все не видит их, не может видеть. Потому что их, собственно, еще нет. Есть заготовка, есть глина, из которой еще предстоит вылепить гения, есть чистый лист бумаги, на котором еще только будут начертаны их великие судьбы.
Великие дни начинаются со взгляда на часы, холодной воды из-под крана и утренней зарядки. И съемочные группы всех телестудий не приезжают с ночи, чтобы запечатлеть для потомков начало великого дня. Не могут приехать. Потому что великого дня, собственно, еще и нет. Есть только утро, совсем обычное пока земное утро, но ему суждено стать трамплином, взлетев с которого старый мир ворвется в новую эру.
Строго говоря, великих дней было несколько, конечно среди них был один самый великий – тот, когда история нашей планеты совершила необратимый поворот, но этот день и этот поворот были бы, наверное, невозможны без других дней. О них я и расскажу вначале.