4
Сын простых можайских рабочих, член партии большевиков с шестнадцатого года Иван Кротов в середине двадцатых в Москве совершенно фантастическим образом женился на дочери немецкого еврея Бруно Шамиса, фирме которого Советская Россия предоставила в то время концессию. Эльза Шамис приняла советское подданство, и у молодых супругов родился сын Рудольф. А десятилетие спустя эта романтическая женитьба едва не вышла Ивану боком. Начальство стало намекать ему, что жена буржуазного происхождения, да еще родом из Германии, плохо совместима с работой в партийных органах. И в какой-то момент Иван был вынужден сделать выбор. Он не только развелся и публично отрекся от жены и всех ее родственников – «немецких шпионов», но еще и собственноручно написал донос на брата Эльзы Генриха, тоже осевшего в России (Иван с ним не ладил). После этого Кротов был направлен партией на ответственную работу в органы внутренних дел. А вскоре арестовали Эльзу. Шел 1938 год. Девятилетнего Рудика, по счастью, не оказалось в этот момент в Москве. Он жил в деревне под Смоленском у родителей жены Генриха. Умудренные жизнью старики, прослышав об аресте своего зятя и матери мальчика, догадались оставить Рудика у себя, а не возвращать в столицу к НКВД-ешнику-отцу, очевидно, не жаждавшему встречи с полубуржуйским сыном.
Началась война. Иван Кротов прошел ее всю, воюя исключительно на внутреннем фронте. Дослужился в НКВД до полковника, начальника отдела, славился своей жестокостью на допросах, строгостью к подчиненным и гибкостью в отношениях с руководством. В начале пятидесятых активно участвовал в процессах по делам космополитов, а к ХХ съезду благополучно вышел в отставку.
Сын же Кротова Рудольф Шамис, демонстративно взявший фамилию матери, замученной в подвалах Лубянки, попал во время войны к партизанам, затем – в плен. Из плена бежал, оказался в Австрии, потом в Югославии, где участвовал в Сопротивлении, и снова в Австрии, Вену он освобождал вместе с советскими войсками. Даже хотел было вернуться с ними в Россию, но поговорил с особистом полка, лично знавшим отца, и раз и навсегда передумал. Он не считал Россию своей Родиной, хоть и появился на свет в Москве. И Германию тоже Родиной не считал. Остался в Австрии, вступил там в компартию, стал журналистом и сотрудничал в газетах разных стран.
Позднее издал даже несколько книг. Но прославился одной, главной – «Черная тень красного знамени» – о страшных процессах тридцатых-пятидесятых годов в СССР, материалы для которой в значительной части собирал на месте действия. Каким-то образом он сумел многое вытянуть из отца, встретившись с ним в Москве в годы «оттепели».
Вообще антифашистский, антитоталитарный настрой был главным в публицистике Рудольфа Шамиса-Кротова, известного в мире прессы, как Руди Шам, и следующей его книгой должно было стать обширное исследование современного неофашизма, его сущности, его форм, его корней. Сопоставления, которые делал Руди Шам, аналогии, которые он проводил между социальными процессами в СССР и США, на Кубе и в ЮАР, в Израиле и странах ислама, пугали многих издателей. А в книге были имена и факты, точные даты и статистика… Словом, в 1966 году Руди Шам погиб в Нью-Йорке при невыясненных обстоятельствах, поговаривали о самоубийстве, поговаривали и о мести, но дело закрыли, и связываться с ним никто не хотел. Никто, кроме второй жены Руди Шама – американской журналистки Линды Маккол. Она попыталась выяснить правду, но в злосчастном 68-ом разбилась насмерть в автокатастрофе при обстоятельствах, в общем не позволявших однозначно предполагать убийство. Сиротами остались двое детей – Реббека и Александр. Реббека сделалась певицей, танцовщицей и звездой стриптиза, выступала в Нью-Йорке и в возрасте тридцати шести лет умерла от наркотиков. Александр же, использовав сбережения отца и его славу, уехал в Европу. И там, в Германии, взял себе фамилию Кротов. Не потому, что советский коммунист-дед был ему симпатичнее австрийского коммуниста-отца – вовсе нет (если отца он иронично называл дон-кихотом, то деда величал не иначе, как подонком и плесенью) и не потому, что считал себя русским (ведь русским он был уже лишь на четверть) – просто нравилась ему фамилия Кротов, а то, что звучала она на Западе одиозно, так это даже импонировало ему – так он демонстрировал свое презрение к условностям. Семнадцати лет Александр вступил в партию зеленых. Ему нравилось быть против войны, ему нравилось быть против уничтожения природы, ему нравилось быть против красных и против коричневых, против правых и против левых, против всех. И он сразу стал одним из самых активных деятелей партии, по молодости лет дискуссиям и выступлениям с трибуны он предпочитал массовые демонстрации и экстремистские выходки. Несколько сезонов подряд Алекс Кротов возглавлял группу защиты китов, и не один раз сам, лично бросался под гарпун, пытаясь остановить китобоев Норвегии, США и советского Союза. Однажды ему даже срезало линем кончик носа, и Кротов гордился своим уродством, как боевой наградой.
Потом Алекс остепенился, стал серьезнее, занялся политикой и даже сделался членом бундестага от партии зеленых. Но тут и грянул Великий Катаклизм.
Наверно, ни одна партия, ни одна организация в мире не была до такой степени выбита из колеи случившимся, как партия зеленых в ФРГ. Разве только еще «Грин пис» в США, да аналогичная партия во Франции. Лидеры объявили о роспуске: программа оказалась выполнена сама собой. Но тут же объявились новые лидеры. Причем, одни из них приветствовали всеобщую сибризацию и только спешили подчеркнуть, что сами собой не решаются никакие проблемы, а потому экология как была, так и остается основной задачей партии; другие же категорически отвергали сибризацию, аргументируя это самыми разными соображениями, начиная от предупреждения о потенциальной опасности сеймеров для земного экологического баланса и кончая абсурдным до смешного обвинения в том, что они лишили зеленых главной точки приложения сил. (А ведь по сути дела это и стало истинной причиной их ненависти к Брусилову.)
Среди тех, кто решительно и сразу подал свой голос против сибров, оказался и Алекс Кротов. «Я готов, – говорил он на съездах и форумах, – встать между Брусиловым и сибром, чтобы принять на себя его гарпунной силы телепатический импульс. Я готов умереть ради спасения человечества от сибров. О, если бы это было так просто!»
В период действия Всеобщего закона о монополии государств на сибры и сибр-технологию – того самого, который называли просто Законом, – именно Кротов от имени партии обратился во Всемирный Координационный Совет с научно обоснованным и детально проработанным предложением законсервировать сибры, пока не поздно.
Этот документ, отклоненный тогдашним составом Совета, вошел в историю как Зеленое воззвание. А затем последовала целая серия диверсий на государственных сеймерных предприятиях в самых различных странах, диверсий в сущности безобидных, бескровных, носящих скорее агитационный характер: уничтожались сибры и похищался оранжит. И было совершенно ясно, чьи уши торчат за всеми этими диверсиями, но привлечь к ответственности персонально Кротова никто не мог, поэтому просто вся его партия была объявлена вне закона. И вот именно тогда, в подполье, новая партия зеленых окончательно сформировалась и окрепла. Кротовцы отказывались не только от сеймеров, но и от вакцинации. И это не было суеверным страхом, как у многих в те годы, – это было принципиальной позицией и актом настоящего мужества, ведь многие из них были уже не молоды, многие – больны. Но они отказывались, не желая иметь ничего общего с наступающей на мир оранжевой чумой. И чистота крови была в те годы необходимым условием членства в партии зеленых.
А потом закон отменили. Сибры сделались общедоступны. Партия зеленых пережила второе чудовищное потрясение. Сам Кротов заявил о роспуске, не видя, как можно бороться дальше. Он сдался. Уйдя от дел, женился в Кракове на Монике Ланевской и уехал с ней в Швейцарию, где несколько лет работал над книгой воспоминаний, считая себя побежденным. У молодых супругов родился сын, которого решили назвать оригинальным русским именем Игнатий. Разумеется, Моника тоже отказалась от вакцинации, хотя была предельно далека от политики, а просто безоговорочно верила мужу во всем.
Мир благополучно катился в оранжевую бездну или, если угодно, взмывал к оранжевым высотам, а партия зеленых осталась существовать только в отдельных умах. Но она существовала. Это стало ясно, когда на политической арене возник Кнут Петрикссон – один из старейших, но до этого неприметных членов партии. Он заявил, что именно теперь, когда на Земле воцарилась истинная свобода, настало время решающей борьбы за чистоту человеческих идеалов. «Еще не все потеряно! Мир еще станет зеленым!» – с этими словами, которыми он закончил выступление на съезде своей возрожденной партии в Осло, Кнут Петрикссон вошел в историю.
Партия пополнилась новыми членами, стала многочисленной, как никогда. И Александр Кротов вернулся, приглашенный в руководящие органы как ветеран и профессионал лично Партикссоном. Однако уже при составлении программы выявились серьезные разногласия.
Кротов по-прежнему был сторонником радикальных мер, рвался во Всемирный Совет, мечтал о новых строгих законах, убеждал в неизбежности принудительной конфискации сибров. «Да, – говорил он, – раз уж мы выпустили джинна из бутылки, надо теперь постараться вытрясти из него максимум, прежде чем загонять обратно в узкое темное горлышко. Но джинн – это не игрушка, и обращаться с ним следует осторожно. Главное – все время помнить: сам он в бутылку не полезет, загнать его туда – наша с вами задача.
А суть концепции Петрикссона как раз и состояла в утверждении, что джинн может самостоятельно вернуться в свою посудину. «Конечно, ему придется немножечко помочь, ведь джинн наш старый, ленивый и склочный. И все-таки он туда залезет!» – говорил Петрикссон и предлагал создать мир, альтернативный сеймерному – мир без сеймеров, но технически способный конкурировать с ним.
Преследовались сразу две цели: обеспечение относительной безопасности хотя бы части человечества на случай той или иной сеймерной катастрофы и соревнование технологий, в ходе которого сибр-технология должна была проиграть. Вот когда оранжевый джинн вынужден будет грустно вскарабкаться по бутылке и начать впихивать свое старческое тело в узкое горлышко. А параллельно с соревнованием технологий предполагалась перестройка психики людей путем воспитания, и Петрикссон всерьез надеялся, что рано или поздно каждый собственноручно уничтожит все принадлежащие ему сибры, а от вакцинации откажется. Пока же для зеленых, то есть для создаваемого ими альтернативного мира предусматривалась возможность временного – и только временного! – использования сибров. Так, допускалось применение строительной сибр-технологии, но категорически отрицались сибр-материалы; разрешалось использование в медицине сиброкопий органов и тканей для пересадки, крови для переливания, но абсолютно исключалась вакцинация и вживление в организм оранжита. Петрикссон требовал бежать от Апельсина и сибра, а не технологии и ее продукции. Такой и стала программа партии. Кротов тоже подписался под ней, но прежде настоял на включении нескольких дополнительных пунктов с изложением своей экстремистской позиции на случай – как было оговорено – чрезвычайного положения на планете. Расплывчатая получалась формулировка.
А меж тем свобода, воцарившаяся в мире, была свободой для всех. И наряду с зелеными все большее влияние стала иметь партия оранжевых и оранжистов. У них появилась своя наука – оранжелогия, своя религия – брусилианство, своя глобальная программа – всеобщая оранжетация. Стоит ли говорить, что ненависть, возникшая между зелеными и оранжевыми была настолько лютой, что с ней не сравнилась бы никакая известная до этого национальная или религиозная нетерпимость. Частые межпартийные столкновения, если не по масштабам, то по накалу страстей, были вполне сопоставимы с отчаянными битвами первых лет Катаклизма. И самым ужасным было то, что эти «кровавые» стычки стали особо яростными именно в период наступившего всеобщего благоденствия. Возвращаться к реакции и террору никто не хотел, а примирить этих разноцветных фанатиков представлялось совершенно немыслимым. ВВедение представителей от обеих партий во Всемирный Координационный Совет (ВКС) не помогло.
Положение казалось безвыходным. И все-таки выход нашелся.
История умалчивает, чья это была идея, но кто-то из членов ВКС вдруг вспомнил о полярных «радиошапках» (этот феномен так, кстати, и не получил удовлетворительного научного объяснения) и предложил воспользоваться редкой возможностью предельной изоляции одной группы людей от другой. Оранжевым достался центральный район Антарктиды, а зеленых выселили на ледовые просторы Северного приполярья. Разумеется, это не было примитивной ссылкой провинившихся, а скорее выглядело как предоставление двум большим разросшимся семьям, переругавшимся в коммуналке, отдельных квартир со всеми удобствами: ведь в сеймерном мире не существовало труднодоступных районов, да и строительство города посреди океана считалось делом в общем-то обычным, хотя и пока беспрецедентным.
Так появились на Земле Норд и Сан-Апельсин, отделенные не только друг от друга, но и ото всего остального мира глухими и, похоже, вечными, радиобарьерами. Но в ВКС понимали, что разогнать подравшихся детей по разным углам – это еще не все. Стоит на мгновение зазеваться, и вот уже один из них ухитрился обидеть другого. Так и случалось, причем чаще всего это были подлые нападки из-за угла и удары в спину.
Одним из подобных ударов стал налет оранжевых на загородный дом Кротова в Швейцарии. Все обитатели его, включая охрану, были обработаны усыпляющим газом, и экстремисты в противогазах вакцинировали Кротова, его жену и сына. Аналогичное, но безуспешное нападение было совершено на Петрикссона. После чего председатель зеленых выступил в ВКС с предложением о строжайших карательных мерах за принудительную вакцинацию. «Это удар ниже пояса, – заявил он, – мы не можем ответить оранжистам тем же – мы можем только убивать. И мы будем убивать, если ВКС не возьмет это на себя». Решение приняли: потребовалось несколько десятков смертных казней, причем каждый приговор широко освещался в прессе и по Интервидению, а также – еще двенадцать лет, в течение которых новый закон действовал как бы в профилактических целях, прежде чем страсти полностью улеглись, и человечество вновь – хотелось верить, что теперь уже навсегда, – отказалось от узаконенного убийства.
Оранжисты прекратили подрывные акции. Зеленые прекратили отстрел оранжистов. Каждый полюс зажил своей жизнью, делая вид, что другого просто не существует. Мир и покой воцарились на планете.
Многие связывали эти благотворные перемены с уходом из жизни Алекса Кротова, пустившего себе пулю в лоб полгода после вакцинации, когда Моника Кротова, влюбившись в одного из оранжистских лидеров, удрала с ним в Антарктиду на строительство Сан-Апельсина. Сыну Игнату исполнилось в то время четырнадцать лет. В шестнадцать он вступил в партию, в восемнадцать стал сотрудником службы безопасности города Норда. Когда ему было двадцать, службу расформировали, и Игнат уехал в Европу учиться.
Окончил исторический факультет в Оксфорде, там же – факультет теоретической сибрологии, а затем прошел ускоренный курс в Московском сибротехнологическом институте. Параллельно Кротов очень активно занимался спортом и завершил свое образование в Лэнгли, где знаменитая шпионская школа продолжала работу в качестве спортивного клуба. Настольной книгой молодого Кротова стало разоблачительное сочинение его деда – «Черная тень красного знамени», но Игнат парадоксальным образом проникся уважением не к Руди Шаму, а к прадеду – полковнику НКВД Ивану Кротову. Еще на лекциях по истории в Оксфорде воображение Игната поразила уникальная по своей завершенности и прочности сталинская политическая система. Теперь же он глубоко и детально, по многим источникам изучил принципы и методы работы бериевского аппарата, после чего окончательно укрепился в мысли, что его цель – это создание могучей, непобедимой, вездесущей, тайной полиции зеленых.
Вернувшись в Норд, Кротов прежде всего напомнил о дополнительных пунктах, внесенных в программу партии его отцом, и подчеркнул, что намерен отстаивать неуклонно именно эту линию. Петрикссон не возражал, он опасался внутрипартийных конфликтов, тем более, что Кротов пользовался колоссальной популярностью в массах как борец и страдалец за идею. Вакцинированность его зеленые рассматривали как тяжкое увечье. Но не так рассматривал ее сам Кротов. Он выдвинул тезис о том, что вакцинация не противоречит членству в партии, более того, помогает работать. «Продленная молодость, как временная уступка, позволит нам скорее покончить с оранжевой чумой!» – говорил он. Вот когда начался настоящий развал партии.