Мы прошли зал, где орнитологи «расслабляются» после работы, – столики, мягкая мебель, живое пламя в камине. За окном, во всю стену, – роскошный сад. В стене напротив – много дверей. Я пробовал сосчитать, но от волнения сбился со счета. За ними и размещались, гордость Центра орнитологии, «контактные кабинеты». До сих пор я только слышал о них. Сегодня один из таких «кабинетов» подготовлен для работы со мной.
В след за Веденским я прошел в комнату, где были кушетка и платяной шкаф. Я разделся. Инструктор помог облачиться в сотканный из крошечных электродов облегающий комбинезон, и провел в кабину, где стояли пульт и высокое кресло.
Отправляясь сюда, я готовился к «чуду». Но досадная встреча с Ниной выбила из колеи. “Хороший ты человек… – сказала она, когда мы расставалиссь. – Только ужасный зануда”.
Я хотел успокоиться. Не получалось. Кресло казалось чересчур мягким. Стены, задрапированные белыми складками, напоминали дешевую бутафорию. Раздражал хлопотавший возле меня толстячок Веденский.
– Вам не приходилось заниматься планерным спортом? – спрашивал он.
– Нет. А что, это считается здесь изъяном?
– Напротив. В нашем деле человеческий опыт – только помеха. Будьте, пожалуйста осторожны и не поднимайтесь выше деревьев!
«Какой-то бред.» – подумалось мне. Вслух спросил: «Боитесь, что разобьюсь?»
– Можете и разбиться. Но самое страшное – хищники.
– Я понимаю, какую ценность представляет особь с вживленным транслятором…
– Опасность будет грозить не только «особи», – вам лично!
– Как это?! – удивился я. – Ведь птица-двойник находится где-то в лесу, и нас будут связывать только радиоволны?
– Есть и обратная связь, – пояснил Веденский, продевая руки мои в рукава, вмонтированные в подлокотники кресла. – Вы забудете о собственном теле. Останется только известная власть над стопою правой ноги у педали выключения связи для чрезвычайного «выхода из игры». – Веденский заканчивал приготовления, вертел ручки на пульте, вдавливал кнопки и, наблюдая за показаниями каких-то приборов, продолжал говорить. – У нас, вообще-то, не принято оставлять двойника в опасности. Мы делаем все, чтобы птица не пострадала. Но, ради Бога… – он нагнулся ко мне. – Пожалуйста, не дожидайтесь момента, когда нажимать «педаль» будет поздно!
Складки внутренней драпировки сходились, обволакивая мое тело. Упругие волны прокатывались по груди, спине и рукам. Свет погас. Я остался один.
Появился озноб. Постепенно мир наполнялся шумами. Так бывает, когда просыпаешься. Я сжимался от холода и внезапного ощущения одиночества…
Потом вдруг стало тепло и уютно. Тьму прорезала тонкая горизонтальная щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и гасли багровые пятна, пронизанные паутиною трещин. Мир обретал очертания. Вскоре я уже видел все, что было вокруг так, как будто моя голова превратилась в сплошное шаровидное око. Стоял возбуждающий запах леса. А внутри меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь, проплывали мимо, исчезая в провалах между ветвями. Словно со стороны я увидел себя сидящим на ветке, вцепившимся коготками в кору. Вниз смотреть было страшно. Ветка покачивалась, вызывая что-то похожее на головокружение – для птицы ощущение, видимо, совершенно несвойственное. Удивившись и возмутившись, я сделал непроизвольный взмах крыльями… и чуть не упал. В последний момент успел зацепиться, повиснув вниз головой. Было стыдно и страшно. Опять взмахнул крыльями и, осторожно перебирая лапками, цепляясь клювом за неровности ветки, с большими трудами вернул себя в первоначальное положение.
Жар внутри стал привычным. Гораздо сильнее мучил страх перед бездною, куда меня чуть не снесло. Конечно, я же не птица, – только «подделка». Сидел нахохлившись, грустно глядя на мир, который меня не желал замечать. Тогда я еще не догадывался, как это здорово, когда тебя просто не замечают.
Полная достоинства и бесстыдства, она, не спеша, буравила воздух. Ее гудение вливалось в музыку леса темой сладкой надежды. Я не задумывался над тем, чего она тут искала. А ее не интересовала моя персона. Она летела по своим мушиным делам, петляя между стволами. Ее блестящие глаза занимали полголовы. Остальное же состояло из тучного брюха и гадких отростков. Она была отвратительна, только я не мог отрывать от нее своих глаз. Приближаясь, муха ревела точно сирена. А внутри меня с новою силою вспыхнул «огонь». Я сгорал от стыда и мук…
И тогда… совершилось чудо. Это случилось так быстро, что я не успел осознать. А когда опомнился, оказалось, что снова качаюсь на ветке, и клюв мой деловито расправляется с мухой. Своей «музыкой» она вызвала приступ голода, и я настиг ее у самой земли. За время полета не видел почти ничего, кроме жертвы. Первая мысль была: «Взять!» Вторая – «Готово!». Собственно полета – не уловил: вниз гнала хищная ярость, а обратно – животное торжество.
Пламя голода было притушено. Наступило короткое птичье благоденствие. И тогда я вспомнил, как летал много раз во сне. Поджимая ноги, я быстро-быстро месил руками густеющий воздух. Мне очень хотелось лететь. И где-то на пределе усилий всегда начинался полет. Не страшный, пологий. У меня не хватало сил сразу взмыть высоко. Но я был счастлив и горд, что земля отпустила меня. Летал я недолго, но смаковал каждый миг и, проснувшись, весь день ходил окрыленный. Где-то в каждом хранится инстинкт полета – полустертая информация из бездны тысячелетий. Кто-то из дальних предков летал… Возможно, такие же легкие сны снятся ночами и многотонным слонам.
Теперь оторваться от ветки было уже не так трудно. Я поджал лапы и, с силою их распрямив, убрал когти. Вместе с прыжком взмахнул крыльями и… «вспорхнул». И это уже не было сном. Мной овладела дикая радость. И вместе с тем, выбирая дорогу между стволами деревьев, я с интересом следил за собой. Я летел, и хотелось понять, как это мне удается.
Подъемную силу создавал прилегающий к телу локтевой участок крыла. В момент перехода от маха вниз к маху вверх маховые перья удивительным образом раздвигались, пропуская воздух. Хвост служил превосходным рулем, позволяя закладывать виражи, рыскать из стороны в сторону, выделывать горки, нырки и другие «фигуры». Я хватал на лету зазевавшихся мошек. А одного червяка «склюнул» прямо с земли и свечой взмыл к макушке огромного клена. Червяк продолжал извиваться, и я вынужден был примоститься на тонкой развилке, где у нас состоялся с ним «небольшой разговор». Меня прямо-таки распирало от самодовольства. Я задрал клюв и, надувшись от гордости, пропищал с высоты: «Это я тут сижу!»
Подо мной стоял лес – шелестящие на ветру великаны-деревья. А над всем этим простиралась светлая ширь. Даже пахло здесь по иному: внизу царил дух прелых листьев и трав, а здесь была свежесть пронизанных солнцем высот.
Ветер ласкал мои перья, звал в небо. А вдалеке, низко-низко над горизонтом висела тонкая ниточка. Она переламывалась, образуя угол, приближалась, поворачиваясь в пространстве и завораживая. То летели на юг журавли. Все отчетливей слышался нежный и грустный их «гул». Не известно мне было, что за птица – я сам. Скорее всего мой двойник был некрупным пернатым. Веденский забыл сообщить, а, возможно, и решил справедливо, что для меня это не имеет значения.
Журавлям я завидовал с детства. Полет их всегда тревожил меня, звал в неведомое. Но сейчас к человеческой зависти примешивался «зов неба» – «зов высоты», который не заглушить никакими разумными доводами. И, бросившись в «мощный восходящий поток», я устремился наперерез журавлиной стае. Чего я хотел? Не знаю. Может быть, просто – приблизиться к ним и пропищать во всю глотку: «Это я здесь лечу!»
Подо мной среди леса поблескивали «капли» озер. Над ними волнами проносились птицы: где-то здесь, готовясь к отлету, они собирались в стаи. Я видел изгиб неширокой реки, где осень пускала свои золотые «кораблики».
Журавли неслись мне навстречу. На фоне неба уже отчетливо выделялись их веретенообразные формы и вытянутые назад похожие на две голые веточки ноги. Я мог разглядеть каждое пятнышко на серых боках. Красивые длинные шеи чуть изгибались в такт со взмахами крыльев. Желтые клювы были устремлены в одну точку словно отсюда птицы уже могли видеть «обетованную землю».
Стая была совсем близко, когда со стороны солнца появилась какая-то тень. Я слишком поздно сообразил, что это могло означать. А сообразив, как будто лишился воли и уже не мог изменить свой полет. Это, видимо, и смутило облюбовавшего меня ястреба. По расчетам хищника, я уже должен был изо всех сил метаться, ища спасения. Стремясь предвосхитить мои маневры, он сам уже рыскал в пространстве. Скорость была велика, и ястреб проскочил мимо, только задев меня сильным крылом. Теряя перья, я кубарем отлетел в сторону. А когда выровнялся – вновь устремился к стае точно обращаясь к ней за спасением. Уж теперь-то всем было ясно, что я только притворялся пернатым. Мои действия не укладывались в логику птицы. Хищник широко размахивал крыльями. Мне была видна его мощная полосатая грудь – настоящий пират в тельняшке. В черных глазках «пирата» светились огоньки торжества. Убедившись, что добыча от него не уйдет, ястреб, не спеша, разворачивался, наблюдая за жертвой.
Я слышал свист крыльев пролетающей стаи. Как эти птицы были красивы и счастливы! Только теперь меня охватил настоящий ужас. Я понял, что это – конец и прикрыл глаза. А когда снова открыл их, – что-то сломалось в журавлином строю: одна птица отвалила от стаи и, вытянувшись, превратилась в серую молнию, бьющую прямо в меня. Я едва увернулся и, отброшенный воздушной волной, камнем полетел вниз. Опомнился у самой земли. Неуклюже спланировал на ближайшую ветку. Сел, вцепился когтями и, глотая воздух, уставился в небо. Сверху, почти следом за мною, падал пестрый клубок. Он разделился над самым болотом: что-то бурое и подобное полосатому вееру шлепнулось в воду.
Припадая слегка на крыло, надо мной пролетел одинокий журавль. Будто «засеменил» вокруг дождь, и на желтые листья упали алые капельки… Мне казалось, что не журавлик, – я сам чувствовал боль при взмахе крыла.
В зале с камином было уютно. Веденский и я сидели за столиком. Пили кофе. После сеанса полагался отдых со сном, и я только что встал. Хотя тело немного ломило, но от птичьих эмоций почти что избавился. Я оправдывался: «Виноват, не смог удержаться – забрался выше деревьев… Но в опасный момент я своего двойника не оставил…»
– Увы… – вздохнул «слоник в очках» (я почувствовал, как он со мной утомился). – Лучше было бы, если б оставили… Вы помешали не только ему… Вы сорвали работу смежного сектора…
Спорить мне не хотелось, хотя я не совсем понимал о чем – речь.
– Наверно, вы правы. Я вел себя просто бездарно… И все-таки мне повезло стать свидетелем, как серый журавлик атаковал в небе ястреба?
– А что ему оставалось делать?
Я обернулся на голос: в наброшенном на плечи халатике, как-то боком пристроилась к дальнему столику Нина.
– Что ему оставалось делать… – говорила она, помешивая в чашечке кофе. – Тебя же вечно нелегкая… носит там, где не надо!
Осеннее солнце вдруг заглянуло в окно… Я вскочил, ослепленный белизною бинтов под халатом и алым пятном, проступавшим в том месте, где начиналось… «крыло».
1974
«ЗВОН»
Скала поднималась в тумане над цепью пологих холмов. Неяркое местное солнце серебрило ее зубчатую вершину. У подножия собирался мрак. Это зловещее место облетали даже барашки тумана, а ручеек лавуриновой кислоты, пробегая мимо, как будто в страхе тихо повизгивал. Сгущение тьмы в основании вертикальной стены было входом в пещеру. Другого названия не нашлось и для самой планеты – непригодной для жизни, известной только страшной своей пещерой, притягивавшей романтические души, как свет – ночных мотыльков.
На планете, независимо друг от друга, работало два маленьких центра: астромаяк и планетологическая станция – каждый с целым штатом киберспециалистов и всего одним человеком во главе.
Людей присылали сюда регулярно, но так получилось, что эти должности чаще всего пустовали. В зону исследований галактики попадала исключительно молодежь. «Загадка века» – так назвали пещеру – не давала покоя, манила, как молох требовала все новых жертв… Первым обычно исчезал планетолог. Потом на поиски уходил человек из астромаяка. Назад не возвращался никто.
В волнении Дмитрий стоял у скалы, отвернувшись от ее черного зева. К этой минуте планетолог готовился уже много дней. Сейчас он гнал от себя воспоминания о недавнем разговоре с матерью: они нарушали состояние окрыленности, которое испытывал юноша перед «вступлением в подвиг». Однако совсем не думать об этом он не мог… Полгода назад, закончив факультет планетологии, Дмитрий получил назначение на Пещеру. Это была его первая самостоятельная работа. Он гордился ею и поэтому без особой радости встретил весть о том, что новым заведующим астромаяка назначена мама. Однако в день прилета ее он был искренне рад встрече. Три дня спустя, она пожаловала на планетологическую станцию «для серьезного разговора». Дмитрий догадывался о чем будет речь и, понимая, что разговора не избежать, решил не обманывать маму ложными обещаниями, а постараться не раскрывать своих планов.
Он начал первый с вопроса: «Мама, ведь ты занималась «Нераспространяющимися излучениями»… Почему же ты бросила свои изыскания?»
– С чего ты взял, что я их бросила?! – удивилась мать. – Просто работа вступает в новую стадию… Дима, скажи, для чего ты опять говоришь «Нераспространяющиеся излучения»? Тебе же известно, что эта фраза – абсурдная выдумка невежественных информаторов! Зачем ты меня обижаешь, повторяя за ними чушь?
Со стороны мама была похожа на девочку с золотыми локонами. Такой он помнил ее всегда, а после гибели отца чувствовал: ее теперь ни на минуту не покидает мысль, что она может потерять и сына. Но сейчас, извиняясь за случайно вырвавшиеся слова, он думал с досадой: «Вот они родительские штучки! Старикам кажется, то, чем они жили в молодые годы, сохраняет значение и сегодня… Но у нас своя молодость, и то, что сегодня имеет значение, видится нам куда лучше, чем предкам. Естественно, они нуждаются в нашем внимании… Но я люблю и уважаю маму только как маму и не желаю в ней видеть ученого, разработавшего какой-то нелепый, нашумевший в свое время, но скорее всего уже не нужный никому генератор: мне это просто не интересно. Чтобы в жизни чего-то достичь, надо прежде всего уважать свой талант, не упуская возможностей его проявить.
– Ладно, не будем касаться моей работы, – сказала мама. – Я хотела спросить, ты еще не забыл, где погиб твой отец?
– Ты ведь знаешь, – ответил Дмитрий. – Я не случайно добился этого назначения. Отца похоронила Пещера… Как многих. Биоанализ показывает, что в глубине не осталось даже признаков живого белка – там все погибли…
– Исключительно по своей вине! – с горечью оборвала его мать. – Исследование пещеры никогда не входило в обязанности планетологов. Представляешь себе, чего стоит гибель людей, когда в зоне и без того не хватает специалистов! А ведь существует указ, запрещающий планетологам приближаться к пещере.
– Мамочка, – подумал Дмитрий – ты не учла одного: когда не хватает специалистов, этих запретов никто не боится. За нарушения их никого не снимают с работы, в худшем случае пожурят.
– В условиях острой нехватки людей – сказала мать, как будто прочтя его мысли – требуется, как никогда, сознательная дисциплина.
Это было уже чересчур: обращение к сознательности могло означать желание повлиять на свободу выбора.
– Неужели, мама, – сказал юноша – ты добивалась этого назначения, чтобы иметь возможность читать мне нотации?! Пойми же ты, это моя первая работа! Ты должна верить, что со мной ничего не случится!
Она улыбнулась и тихо сказала: «Боже, как ты стал похож на отца… Улетая, он всегда говорил: «Вот увидишь, со мной ничего плохого случиться не может!» Кстати, перед отлетом сюда, я слышала что для исследования Пещеры готовится комплексная экспедиция. Кроме людей в ее состав будут входить универсальные киберспелеологи…»