Пилоты закончили съемку и устремились к четырем другим машинам, пытавшимся достать хосси-моа. В узких извилистых ущельях, среди нагромождения утесов, это, по мнению Патты, было безнадежным занятием. Но хотя он был старше двух пилотов зонг-тии и уже приближался к возрасту зонг-ап-сидура, власти над ними он не имел — более того, он присутствовал на борту в качестве нежелательного и даже опасного пассажира. Он мог находиться в разбившейся машине, и хотя его гибель порадовала бы Патриарха и сидура-зонга Субьяроку, они бы выполнили все формальности, какие влекла за собой смерть Старшего-с-Пятном из клана правителей. Скорее всего, пилоты этой группы, не сумевшей сберечь младшего советника, были бы уничтожены.
Пока машина мчалась над скалами и, ныряя вниз, плевала огнем, Патта размышлял о цели Кланов, о той глобальной цели, что сплавила империю дроми в прочный монолит, и о своей секретной миссии. Цель была несложной, даже примитивной, и выражалась единственным словом: размножение! Неограниченное размножение и, безусловно, без всякого контроля со стороны других галактических рас. Неисчислимое количество халлаха, сотни миллиардов синн-ко, миллиарды Старших, и, как следствие, все новые и новые миры, в которых можно жить и размножаться… Так было, так есть и так будет. Если кому-то не нравится эта политика экспансии и захватов, найдутся средства убеждения — боевые трибы, корабли и эмиттеры плазмы. Домен дроми будет расширяться, пока не достигнет края Галактики…
И что же дальше?.. — спросил себя Патта. Давно, когда он только стал зонг-тии, этот вопрос был задан ему Тихавой. Вот мы добрались до самых дальних мест Галактики, говорил наставник, даже долетели до шаровых внегалактических скоплений, заселили миллионы миров, уничтожили другие расы — и что же дальше? Извне — океан неодолимого пространства, внутри — демографическое давление, чудовищно огромное сравнительно с нынешней эпохой… И пустота, пустота, ибо, кроме нас, никого не осталось! Никого во всей Галактике! Ты уверен, Патта, что нам удастся заселить другие звездные острова? Мы многочисленны и сильны, но ум наш не столь изощрен и гибок, как у хосси-моа или Скрытных. От них, от Скрытных, мы получили контурный привод и снадобье, продляющее жизнь старейшин, и многие иные вещи, а ведь Скрытных тоже придется уничтожить — в их секторе столько пригодных для дроми планет! Сумеем ли мы решить без них свои проблемы? И если даже решим, если Одаривший Мыслью нам поможет и мы придумаем способ, как добраться до других галактик, это станет не шагом в грядущее, а отступлением в прошлое. Ибо все повторится снова!
Примат физиологии над разумом — так называл Тихава выбранный дроми путь. И говорил, что если раса не имеет силы что-то изменить, если ее потенция исчерпана, необходимо внешнее воздействие. Какое? — спросил наставника Патта и получил ответ: проигранная война. Война, после которой их расу заставят ограничить размножение и поискать иные дороги в Галактике, кроме тех, что ведут к чужим мирам.
Возможно ли это? Да, возможно, утверждал Тихава и говорил о совсем уж запретном, о том, за что полагалась не быстрая смерть, а вырванные когти и срезанная с живого тела чешуя. Наставник, однако, не боялся; он обладал загадочным талантом выбирать учеников, достойных его доверия. Иногда Патте казалось, что он умеет читать мысли или, быть может, угадывать то, что не сказано ни словом, ни жестом. Прародитель их клана очень ценил Тихаву за этот дар, и наставник Патты несомненно двигался к высшей почести, к рангу сидура-зонг, которых в любой трибе не больше четырех-пяти. Но пока он был молод и еще не начал принимать продляющее жизнь снадобье.
Он говорил своим ученикам — а их, кроме Патты, было еще четыре — что кроме Отпавших кланов, расселившихся на границах лоона эо, грабящих их караваны и воюющих с их наемниками, есть другие дроми, те, что выбрали мир, а не войну, и попросили милости у Скрытных. Им дали место на Данвейте и Тинтахе, на планетах, где живут наемники, и они обитают там вместе с земными хосси-моа, и нет у них ссор с Парными Тварями, нет ни кланов, ни прародителей, ни разделения на касты, просто халлаха и синн-ко считают молодыми, а тех, кто с пятном — старшими. Дважды Отпавшие — так называл их Тихава, а еще называл грир-ватура-оно, Изменившими Образ Жизни. Если они смогли, то и другие смогут, утверждал наставник, и потому…
Еще один боевой аппарат врезался в скалу и, взорвавшись, рухнул вниз градом раскаленных осколков, прервав воспоминания Патты. Но, как всякий представитель его расы, он не любил оборванных мыслей, незавершенных дум и отложенных решений. Каждую мысль полагалось закончить, и он это сделал, произнес про себя сказанное наставником: и потому войну необходимо проиграть. К этому надо стремиться везде и всегда, в каждом месте, где вы окажетесь! Так говорил ученикам Тихава.
Он, Патта, оказался здесь, в Холодном Мире, на краю Провала. И здесь эта война — точнее, малая ее частица — будет проиграна.
* * *На заходе солнца, когда Марк и Майя устроились под скалой с маленьким журчащим водопадом, носившим имя Карла Винджа, к ним прилетел сокол. Прянул с темнеющих небес, сел Марку на руку, вцепился острыми когтями в ткань комбинезона и заклекотал. К его лапе был привязан крохотный патрончик.
— Сокол… — благоговейно прошептала Майя, — сокол… — Она склонилась над патрончиком, прочла надпись. — Летит из Китежа в Никель с сообщением. Утомился, бедный…
В самом деле, вид у птицы был неважный. На мгновение Марк прикоснулся к ее ментальному полю и вздрогнул, ощутив безмерную усталость, жажду и упрямое стремление продолжить полет. Это существо, не обладавшее разумом, отлично понимало, что такое долг. Долг — то, что превыше всего; нужно долететь, куда послали, или погибнуть. Другой альтернативы не имелось.
— Он хочет пить. Дай ему воды, — сказал Марк.
Майя покачала головой.
— Дай сам. Видишь, он прилетел к тебе… Он знает, что ты — Вальдес! Вальдес, повелитель соколов!
Улыбнувшись, Марк направился к водопаду. Сокол пил из его ладони, и это казалось чудом — птица была молодой и не могла его помнить. Возможно, дар эмпатии, унаследованный от отца, распространялся не только на людей, но и на этих крылатых созданий?.. Марку хотелось думать, что это так.
Он раскрошил немного сухого рациона, но от такого угощения сокол отказался — посидел на его руке несколько минут, потом расправил крылья и взмыл в воздух. Его движения были бесшумными и быстрыми. Марку подумалось, что ни один аппарат, изобретенный людьми, не способен так летать — мощно, свободно, не борясь с тяготением, не сражаясь каждый миг с воздушной стихией, а слившись с ней в единое целое. И ни к одной машине, даже разумной, он не испытывал столь теплых чувств.
В тишине раздался заунывный вопль каменного дьявола, и Марк, сняв пояс с оружием, вытащил бластер из кобуры.
Майя придвинулась к нему. В угасающем солнечном свете ее глаза были бездонными, как ночное небо Тхара.
— Не хочешь проверить, что с Панчо и твоей сестрой?
— Проверить? Как?
У ее губ наметились морщинки. Казалось, девушка в нерешительности.
— Ну-у ты ведь умеешь… — протянула она, прикоснувшись тонким пальцем ко лбу. — Умеешь, я знаю! Про твоего отца говорили, что он… — Майя повела рукой, будто посылая мысль в полет следом за соколом. — И еще…
— Да?
— Еще Ксюша как-то призналась. Она тоже умеет, но у тебя получается лучше. Так она сказала.
— Не верь слухам и девичьей болтовне, — вымолвил Марк.
— Я верю своим глазам. Эта птица… сокол… как он тебя нашел? На пути в тысячи километров! А ведь нашел, прилетел к себе и попросил напиться… Ты приманил его, да?
Ее зрачки расширились. Она глядела на Марка с таким трепетным ожиданием, с таким волнением, что сердце его начало биться чаще и к горлу подступил комок. Вот девушка, подумал он, которая станет моей подругой, родит мне детей и будет хозяйкой в моем доме. Все будет так, если судьба не повернется к нам черной стороной… Она войдет в нашу семью, ибо другой у нее уже нет, и назовет моего отца — отцом, а мать — матерью… Могу ли я что-то скрывать от нее? Да и что можно скрыть от женщины, которую любишь, с которой намерен прожить всю жизнь? Кто стал Вальдесом, тот причастен к их семейным тайнам…
Он опустил веки и потянулся мыслью на запад, к метавшемуся в скалах и ущельях краулеру. Чувство свободного полета вдруг охватило его, словно он по мановению волшебной палочки стал соколом — скорее даже тенью сокола, летевшей с быстрым ветром, ибо ни одна птица, ни на Земле, ни на Тхаре, не могла передвигаться так стремительно и так легко. Пики и разломы Хаоса промелькнули перед его мысленным взором, он увидел каменных дьяволов, что крались меж скал, выслеживая добычу, потом различил стаи боевых машин, тянувшихся к морскому берегу, прикоснулся к нечеловеческим разумам дроми и отпрянул в отвращении, успев, однако, ощутить, что их охота оказалась бесполезной. Это наполнило его торжеством. Он попытался, как учил отец, расширить зону ментального поиска, направив поисковый конус вниз, и сразу поймал знакомые импульсы. Сестра и Сантьяго перемещались, но уже не на запад, а на восток, к водопаду Винджа, и это движение было спокойным и неспешным. Будто возвращение к дому после тяжелой работы, подумалось ему.
Марк открыл глаза. Лицо девушки было так близко, что он мог коснуться ее ресниц губами.
— Они возвращаются, тхара, но едут медленно — думаю, Панчо устал. Ты права, нам придется ждать их до утра.
— До утра… — повторила Майя и потянула вниз застежку его комбинезона. — До утра… У нас много времени, мой родной. — Ее ладонь скользнула по груди Марка, затем тонкие пальцы двинулись дальше, коснулись шеи, плеча, спины. — Реаниматор, — прошептала она, — что за чудо этот реаниматор… Шрамы уже рассосались… никаких следов…
— Печень, легкие, сердце и позвоночник, — с улыбкой перечислил Марк. — Кажется, еще почки… Но остальное цело.
— Десант все делает быстро, так? — Щеки Майи вспыхнули румянцем. — Но иногда торопиться не стоит. Тем более что ночь такая длинная…
— И холодная, моя тхара, — добавил Марк, чувствуя, как кружится голова. — Может быть, разложим костер?
— Он нам не понадобится, милый.
Ее губы были обжигающе горячими.
Глава 8
Энсин
— Как стоишь, оболтус? Зад подбери, брюхо втяни! Грудь вперед, ноги вместе, а не раскорякой! Ну-ка, щелкни каблуками!
Энсин Олаф Питер Карлос Тревельян-Красногорцев щелкнул. Щелкать каблуками его обучили еще в Академии, на первом курсе, и теперь это искусство пригодилось.
— Неплохо, — заметил коммандер Степан Раков по кличке Птурс, начальник оружейной секции «Урала».. — Это ты делаешь неплохо, парень. А вот ремень комбинезона лежит не по уставу. Положено, чтобы застежка была точно в центре тяжести, а у тебя на палец выше. На целый палец, говорю! Поправь! — рявкнул коммандер, продолжая сверлить энсина грозным взглядом. Глазки у него были маленькие, и сразу от них начиналась борода — не очень ухоженная, зато длинная, до самого коммандерского живота.
Энсин опустил ремень.
— Теперь на палец ниже, — мрачно заметил коммандер. — Не знаешь, где центр тяжести?.. Что за дурик мне достался! — Повернув голову, он оглядел вахтенных офицеров своей секции, собравшихся на представление. Под начальственным взором ухмылки на их лицах тотчас угасли. Довольно кивнув, Раков спросил: — Ну-ка, парни, где у людей центр тяжести?
— У мужиков — в области пупа, у женщин — на ладонь ниже! — громко выкрикнули вахтенные. Их было двадцать шесть человек, но ответ прозвучал как единым голосом. Похоже, школят их изрядно, подумал энсин и передвинул ремень куда положено.
— Та-ак… — Коммандер снова оглядел его, отыскивая, к чему бы придраться, и вдруг радостно хрюкнул. — Воротник-то, воротник! Вроде у тебя там что-то расстегнуто?
Комбинезон самого коммандера был распахнут, и лохматая борода вольно струилась по груди, заросшей густым волосом. Он почесался и прорычал:
— Я спрашиваю: расстегнуто?
— Никак нет, коммаидер! — доложил энсин и на всякий случай щелкнул каблуками. Его рапорт о переводе в боевую секцию удовлетворили, но сейчас энсину казалось, что он слегка погорячился. Во всяком случае, стажировки у связистов и даже в службе утилизации уже вспоминались как сладкий сон.
— Ну-ка подойти! Проверю.
Коммаидер поманил его толстым пальцем. Энсин приблизился четким строевым шагом, и палец Ракова нырнул ему за воротник. Палец тоже был волосатым. Энсину казалось, что волос на коммандере не меньше, чем чешуи на дроми.
— Застегнуто, — с разочарованным видом произнес его новый начальник. — Это шея у тебя цыплячья, болтается в вороте как дерьмо в проруби.
Вахтенные заржали. Энсин обиделся. Он был крепким парнем, выше коммандера на полголовы, а в плечах — косая сажень.
— Со всем уважением, коммандер… Никак нет! — рявкнул он, подражая голосу начальника.
— Что — никак нет?
— Не цыплячья. Шея у меня как у быка.
— Собираешься спорить со мною, энсин? — зловещим шепотом спросил коммаидер и вдруг заорал, выкатив крохотные глазки: — Ты, ублюдок вшивый! Месяц на Флоте, а уже препирается с начальником! Что еще выкинешь, сопляк? Хочешь завтрак в постель или мамочку, чтобы зад подтирала? Я из тебя кишки выну! Ты у меня аммиаком мочиться будешь! Христос тому свидетель и все Будды с Магометами!
И этот про завтрак и мамочку, с тоской подумал энсин. Ну завтрак ладно… дьявол с ним, с завтраком… А чем мамочка ему не угодила?
Он судорожно сглотнул, и это не прошло мимо внимания коммандера.
— Не дергайся, шмурло! И вы, сучьи дети, тоже! — Раков повернулся к вахтенным. — Все — по стойке смирно! На меня глядеть, а не на этого поганца!
Убедившись, что приказ выполнен, коммандер успокоился, сунул палец в рот и принялся ковырять в зубах. Он продолжал говорить, но речь его стала совсем неразборчивой: яаа-рюю-чоо-жжли-коо-дир-ждаа-чоо-рыы — и так далее. Энсин не понимал ни слова.
— Простите, коммандер… Вас не затруднит повторить?
Раков вытащил палец изо рта, осмотрел его и вытер о бороду.
— Значит так, энсин. Я говорю, что ежели командир утверждает, что у тебя растут рога, не надо щупать лоб, чтобы в этом убедиться. Нужно верить своему командиру! Малейшее сомнение в его словах ведет к сомнению в его приказах, а это уже проигранный бой. Ничтожный случай становится причиной огромных и обычно фатальных последствий… Как в той детской песенке, где в кузнице не было гвоздя. Помнишь, как там дальше?
— Лошадь захромала, командир убит, конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя, — отчеканил энсин.
— Во! — Степан Раков поднял палец с обгрызенным ногтем. — Во как! Пленных не щадя… Великая мудрость в этой песенке! А почему? Ну-ка, энсин, скажи! Блесни этим… как его… интеллектом! Ты ведь у нас все академии прошел!
Энсин подумал и сказал:
— Реальное сражение нельзя промоделировать теоретически во всех деталях и нюансах и предсказать его ход, а также конечный результат. Это связано не только с большой сложностью системы, включающей корабли, экипажи, различные виды оружия, ситуацию перед боем, условия в космическом пространстве и многое другое. Данные факторы все-таки можно учесть и составить на мощных компьютерах прогноз конкретной схватки. Но упомянутая выше система не только сложна, но еще и неустойчива но Ляпунову: малые флуктуации в исходных данных и в реальном процессе приводят к большим и непредсказуемым отклонениям в результирующем решении. Что делает задачу прогноза математически некорректной. Ну например… — Энсин напряг воображение и выпалил: — Например, у адмирала с похмелья закружилась голова, и он…
— Стоп, — сказал коммандер. — У нашего адмирала не бывает ни головокружения, ни похмелья, ни поноса, если ты знаешь, что это такое. Наш адмирал… он… о-о!.. — Раков почтительно закатил глаза. — Но в остальном все сказано верно. Драка есть драка, и в ней любая мелочь ведет к этой… к неустойчивости, которая некорректна. Словом, сынки, — он обвел взглядом вахту, — сидя у аннигилятора, держите ухо востро, а ножик в сапоге. Глядишь, пригодится! А тебя, — Раков повернулся к энсину, — тебя я, пожалуй, возьму. Шея у тебя и правда бычья, ремень на пупе, и к тому же парень ты сговорчивый и эрудированный. В ночную вахту пойдешь. Заступать в двадцать четыре ноль-ноль, доложиться лейтенанту-коммандеру Хо Веньяну. Сейчас свободен.