Что же до Боба Маркхэма, октябрьскими вечерами этот паренек слонялся в одиночку по городским улицам, а за ним гнался ворох листьев – ни дать ни взять мышиные полчища в Духов день. Весной движения его замедлялись и весь он становился похож на белую молодь форели, что водится в терпких водах речки Фокс-Хилл; за лето белизна сменялась коричневым отблеском спелых каштанов. Частенько он, валяясь на траве, взахлеб читал книжки, даже не замечая муравьев, ползавших по страницам, а то еще играл сам с собой в шахматы на крыльце бабушкиного дома. Приятелей у него не было.
Когда мисс Тейлор пришла вести свой первый урок, Боб учился в девятом классе; никто из учеников не шелохнулся, пока она выводила на доске свое имя аккуратным, округлым почерком.
– Меня зовут Энн Тейлор, – негромко сказала она, – я ваша новая учительница.
Казалось, в классную комнату вдруг хлынул свет, словно чья-то рука сдвинула кровлю. Боб Маркхэм держал наготове пульку из жеваной бумаги. Через полчаса он незаметно уронил пульку на пол.
После уроков он принес в класс ведро воды, взял тряпку и стал протирать доски.
– Что происходит? – Обернувшись, она посмотрела в его сторону из-за учительского стола, за которым проверяла диктанты.
– Доски грязноваты, – сказал Боб.
– Да, верно. Ты сам решил этим заняться?
– Наверное, полагается разрешения спрашивать, – смущенно выдавил он.
– А мы сделаем вид, будто ты так и поступил, – улыбнулась она в ответ, и от этой улыбки он мигом справился с работой: белые тряпки и губки так и летали у него в руках, и если бы кто заглянул с улицы в открытое окно, то подумал бы, что в классе кружатся хлопья снега. – Дай-ка вспомню, – сказала мисс Тейлор. – Ты ведь Боб Маркхэм, правильно?
– Да, мэм.
– Ну, спасибо тебе, Боб.
– А давайте я каждый день буду доски мыть? – предложил он.
– Тебе не кажется, что все должны дежурить по очереди?
– Да мне не трудно, – сказал он. – После уроков.
– Можно попробовать, а там видно будет, – решила она.
Он медлил.
– Теперь беги домой, – велела она, помолчав.
– До свидания. – Нога за ногу, он поплелся к выходу.
На следующее утро он уже маячил у пансиона, где поселилась мисс Тейлор, в то самое время, когда она выходила из дверей.
– А вот и я, – сказал он.
– Честно говоря, – ответила она, – меня это не удивляет.
Они отправились в школу вместе.
– Давайте я ваши книжки понесу, – предложил он.
– О, спасибо тебе, Боб.
– Не за что, – откликнулся он, принимая у нее книги.
Вот уже несколько минут они шли бок о бок, но он не проронил ни слова. При взгляде на него – искоса и немного сверху – она заметила, что он не только не смущен, но сияет от счастья, и решила дать ему возможность заговорить первым, однако это ни к чему не привело. На подходе к школе он вернул ей книги.
– Наверно, дальше надо поодиночке, – сказал он. – Ребята не так поймут.
– Да я и сама не вполне понимаю, Боб.
– Ну как, у нас дружба, – со значением произнес он.
– Боб… – начала она.
– Да, мэм?
– Ладно, неважно. – И она зашагала вперед.
– Я со звонком приду, – сказал Боб.
Конечно же, он пришел со звонком и каждый день на протяжении двух недель оставался после уроков: не говоря ни слова, тщательно мыл доски, полоскал тряпки и снимал со стены карты, а она тем временем проверяла тетради. До четырех часов между ними висела тишина: в этой тишине солнце клонилось к закату, по-кошачьи сновали тряпки, шуршали тетрадные страницы, поскрипывало перо, а в высокое оконное стекло с натужным жужжанием билась сердитая муха. Иногда молчание затягивалось часов до пяти, покуда мисс Тейлор не замечала, что Боб Маркхэм устроился за последней партой и не сводит с нее глаз.
– Ну, пора домой, – по обыкновению говорила мисс Тейлор, поднимаясь со стула.
– Да, мэм.
И он бросался доставать из шкафа ее пальто и шляпку. Потом брал у нее ключ и сам запирал дверь, если к тому времени еще не появлялся школьный сторож. А дальше они спускались с крыльца и пересекали опустевший школьный двор. О чем только не заходил у них разговор.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, Боб?
– Писателем, – отвечал он.
– Да, планы у тебя серьезные. Только это тяжелый труд.
– Знаю, но хотя бы попробовать, – сказал он. – Я ведь много читаю.
– Боб, неужели у тебя нет никаких дел после уроков? Я хочу сказать – это непорядок, что из-за бессменного дежурства ты проводишь столько времени в четырех стенах.
– Мне нравится, – объяснил он. – Я вообще занимаюсь только тем, что мне нравится.
– И все-таки…
– Нет, я уж так решил, – упорствовал Боб.
Немного подумав, он выговорил:
– Мисс Тейлор, можно вас кое о чем попросить?
– Смотря о чем.
– Каждое воскресенье я выхожу на Бьютрик-стрит, иду вдоль ручья и дохожу до озера Мичиган. Там раки водятся, бабочки летают, птицы поют. Если вы не против, пойдемте вместе, а?
– Спасибо за приглашение, – сказала она.
– Значит, договорились?
– Нет, у меня, к сожалению, дела.
Он уже открыл рот, чтобы спросить, какие у нее дела после уроков, но осекся.
– Я бутерброды с собой беру, – продолжал он. – С ветчиной и соленьями. И апельсиновую шипучку. Прихожу на озеро часам к двенадцати, ухожу около трех. Здорово было бы вместе пойти. Вы собираете бабочек? У меня, например, большая коллекция. И для вас наловим.
– Спасибо тебе, Боб, но нет, не получится. Может быть, в другой раз.
Он поднял на нее глаза:
– Напрасно я об этом заговорил, да?
– У тебя есть полное право говорить о чем угодно, – ответила она.
* * *Через несколько дней она нашла у себя потрепанную книгу «Большие надежды» и за ненадобностью отдала Бобу. В ту ночь он не сомкнул глаз и прочел роман от корки до корки, а наутро поделился впечатлениями. Теперь он изо дня в день поджидал мисс Тейлор за углом от пансиона, и она не раз начинала: «Боб…» – намереваясь сказать, чтобы он больше не приходил, но так и не собралась с духом.
В пятницу утром на учительском столе сидела бабочка. Мисс Тейлор уже собралась махнуть рукой, чтобы ее согнать, но вовремя заметила, что тонкие крылышки даже не дрогнули; тогда она сообразила, что пойманную бабочку принесли в класс до звонка. Поверх голов она отыскала взглядом Боба, но тот уставился в книгу – не читал, а просто опустил глаза.
Именно тогда до нее дошло, что отныне ей будет затруднительно вызывать Боба отвечать домашнее задание. Карандаш то и дело останавливался на его имени, но в итоге она вызывала тех учеников, чьи фамилии значились в классном журнале до или после фамилии Маркхэм. Когда они вместе шли в школу или обратно, она не поднимала глаз. Но после уроков, когда Боб тянулся вверх, чтобы стереть с доски примеры и задачи, она нередко ловила себя на том, что исподволь наблюдает за его движениями.
А однажды в воскресенье он стоял посреди речушки в закатанных до колен штанах и вдруг, подняв голову, заметил, что у самой кромки воды появилась мисс Тейлор.
– А вот и я, – сказала она, смеясь.
– Честно говоря, – отозвался он, – меня это не удивляет.
– Покажи-ка мне раков и бабочек, – попросила она.
Они дошли до озера и сели на песок, обдуваемые теплым ветром. Когда настало время подкрепиться бутербродами с ветчиной и соленьями, а также апельсиновым ситро, Боб чинно уселся немного позади.
– Эх, прямо не верится, – вырвалось у него. – Самое счастливое время в моей жизни.
– Кто бы мог подумать, что я отправлюсь на такой пикник, – сказала она.
– Да еще с каким-то сопляком, – добавил он.
– Мне здесь хорошо, – призналась она.
– Приятно слышать.
До вечера они почти не разговаривали.
– Неправильно это, – сказал он позднее. – А почему – не могу понять. Мы же просто гуляем, ловим этих дурацких бабочек и раков, едим бутерброды. Но мать с отцом точно меня прибьют, если узнают, да и в школе по башке дадут. А вас, наверное, учителя засмеют, да?
– К сожалению, это так.
– Тогда завязывать надо с этими бабочками.
– Я вообще не понимаю, как здесь оказалась, – пробормотала она.
На этом и закончился тот день.
* * *Вот и все, что вместила в себя история Энн Тейлор и Боба Маркхэма. Две-три бабочки-данаиды, книга Диккенса, десяток раков, четыре бутерброда и две бутылки апельсинового ситро. В понедельник Боб долго стоял за углом, но так и не дождался, чтобы мисс Тейлор появилась в дверях и направилась в школу. Лишь примчавшись к первому звонку, он сообразил, что она вышла раньше обычного и намного его опередила. После занятий она снова исчезла: на последнем уроке ее подменяла другая учительница. Пройдясь мимо пансиона, где жила мисс Тейлор, он так ее и не увидел, а позвонить в дверь не решился.
Во вторник после уроков они снова оказались в безмолвной классной комнате: он размеренно тер доску губкой, как будто время остановилось и спешить больше некуда, а она проверяла тетради, и ей тоже казалось, что можно до скончания века сидеть за столом, утопая в непостижимом покое и счастье, – и тут вдруг пробили часы на здании суда. Часовая башня находилась в квартале от школы, но от бронзового гула курантов содрогалось все тело, точно старея с каждым ударом. Этот бой пробирал до костей, напоминая о сокрушительной силе времени; с пятым ударом она подняла голову и долго смотрела в окно на городские часы. Потом отложила ручку.
– Боб! – окликнула мисс Тейлор.
Вздрогнув, он обернулся. За все это время они не перемолвились ни словом.
– Подойди, пожалуйста, – попросила она.
Он медленно положил губку.
– Иду, – ответил он.
– Присядь, Боб.
– Да, мэм.
Несколько мгновений она пристально смотрела на него, и наконец он отвел глаза.
– Ответь мне, Боб, ты понимаешь, о чем я собираюсь поговорить? Догадываешься?
– Да.
– Тогда сам скажи.
– О нас, – произнес он, помолчав.
– Сколько тебе лет, Боб?
– Пятнадцать будет.
– На самом деле тебе четырнадцать.
Он неловко поерзал.
– Да, мэм.
– А знаешь ли ты, сколько мне?
– Да, мэм. Слышал. Двадцать четыре.
– Двадцать четыре.
– Через десять лет мне тоже будет двадцать четыре, – сказал он.
– Но к сожалению, сейчас тебе еще нет двадцати четырех.
– А иногда кажется, что есть.
– Понимаю – иногда ты и ведешь себя как мой ровесник.
– Честно?
– Ну-ка, сиди смирно; это серьезный разговор. Нам необходимо самим разобраться в том, что происходит, ты согласен?
– Вообще-то да.
* * *– Для начала давай признаем: мы самые лучшие, самые близкие друзья на свете. Давай признаем: у меня никогда не было такого ученика, как ты, и ни к одному молодому человеку я не испытывала такой нежности. И позволь, я скажу за тебя: ты считаешь меня лучшей учительницей из всех, которые у тебя были.
– Если бы только это, – сказал он.
– Возможно, ты чувствуешь нечто большее, но приходится учитывать самые разные обстоятельства, весь уклад нашей жизни, считаться с горожанами, соседями и, конечно, друг с другом. Я размышляю об этом уже много дней, Боб. Не думай, что я не способна разобраться в собственных чувствах. По некоторым причинам наша дружба действительно выглядит очень странно. Но ведь ты – незаурядный юноша. Себя, как мне кажется, я тоже хорошо знаю и могу сказать, что не страдаю физическими или умственными расстройствами; я искренне ценю тебя как личность. Но в нашем мире, Боб, о личности принято говорить только тогда, когда человек достиг определенного возраста. Не знаю, понятно ли я выражаюсь.
– Чего ж тут непонятного? – проговорил он. – Был бы я на десять лет старше и на пятнадцать дюймов выше – и разговор был бы другой. Глупо судить о человеке по его росту.
– Согласна, это кажется глупостью, – продолжила она, – ведь ты ощущаешь себя взрослым, знаешь, что не делал ничего плохого и стыдиться тебе нечего. Тебе нечего стыдиться, Боб, так и знай. Ты держался честно и достойно; надеюсь, и я вела себя так же.
– Это уж точно, – подтвердил он.
– Возможно, придет время, когда люди научатся распознавать зрелость характера и будут говорить: вот это настоящий мужчина, хотя ему всего четырнадцать лет. По воле случая и судьбы он стал зрелым человеком, который трезво оценивает себя, знает, что такое ответственность и чувство долга. Но пока это время не пришло, мерилом будут служить возраст и рост.
– Несправедливо, – сказал он.
– Допустим, и мне это не по душе, но ты же не хочешь, чтобы тебе в конце концов стало еще тяжелее? Ты же не хочешь, чтобы мы оба были несчастны? А ведь именно это нас и ждет. Мы ничего не можем изменить, у нас нет выбора; даже этот разговор о нас самих – и тот звучит нелепо.
– Да, мэм.
– Но по крайней мере, мы выяснили все, что касается нас двоих, мы знаем, что не сделали ничего дурного, что совесть у нас чиста и в наших отношениях нет ничего постыдного. Однако мы оба понимаем и то, что продолжение невозможно, так ведь?
– Может, и так, только я ничего не могу с собой поделать.
– Нужно решить, как нам быть дальше. Сейчас об этом знаем только ты и я. Не исключено, что вскоре это будет знать каждый встречный и поперечный. Я могла бы сменить работу…
– Нет, даже не думайте!
– Или устроить так, чтобы тебя перевели в другую школу.
– Можете не трудиться, – бросил он.
– Почему же?
– Наша семья переезжает. В Мэдисон. Через неделю меня уже здесь не будет.
– Это ведь никак не связано с темой нашего разговора?
– Нет-нет, что вы. Отцу предложили хорошее место, вот и все. В пятидесяти милях отсюда. Мы ведь сможем видеться, когда я буду приезжать в город?
– Ты думаешь, это разумно?
– Наверное, нет.
Какое-то время они сидели молча.
– Почему же так вышло? – беспомощно спросил он.
– Не знаю, – ответила она. – Никто не знает. Тысячу лет люди не могут найти ответа на этот вопрос и, как мне кажется, никогда не найдут. Нас либо тянет друг к другу, либо нет, и случается, между двумя людьми возникает чувство, которое приходится скрывать. Я не могу объяснить, что меня подтолкнуло, а ты – тем более.
– Пойду я домой, – проговорил он.
– Ты на меня не сердишься?
– Господи, конечно нет. Как я могу на вас сердиться?
– И еще одно. Я хочу, чтобы ты помнил: в жизни нам за все воздается. Так было во все времена, иначе род человеческий не смог бы выжить. Сейчас тебе тяжело, так же как и мне. Но потом произойдет событие, которое залечит все раны. Ты мне веришь?
– И рад бы поверить…
– Это чистая правда.
– Вот если бы… – начал он.
– О чем ты?
– Если бы только вы могли меня подождать, – выпалил он.
– Подождать десять лет?
– Мне тогда исполнится двадцать четыре.
– А мне – тридцать четыре, и возможно, я стану совсем другим человеком. Нет, думаю, это невозможно.
– Разве вам бы этого не хотелось?! – воскликнул он.
– Да, – ответила она тихо. – Это нелепость и бессмыслица, но мне бы этого очень хотелось.
Долгое время он сидел молча.
– Я вас никогда не забуду, – сказал он.
– Спасибо тебе за эти слова, но так не бывает – жизнь устроена иначе. Ты забудешь.
– Нет, не забуду. Я что-нибудь придумаю, но никогда вас не забуду, – повторил он.
Она встала и пошла вытирать доску.
– Я помогу, – вызвался он.
– Нет-нет, – поспешно возразила она. – Иди домой, а дежурить больше не оставайся. Я поручу это Хелен Стивенс.
Боб вышел из класса. Оглянувшись с порога, он в последний раз увидел Энн Тейлор: она стояла у доски и медленными, плавными движениями – вверх-вниз, вверх-вниз – стирала меловые разводы.
* * *Через неделю он уехал из города на долгих шестнадцать лет. Живя всего в пятидесяти милях, вернулся он уже тридцатилетним, женатым человеком: как-то по весне, проездом в Чикаго, они с женой сделали остановку в городке Грин-Блафф.