ГЛАВА 12
С делегацией управился быстро: принял, пожал руки, наговорил хороших слов, поздравил и одобрил, затем незаметно спихнул на Власова, он любит играть главного, а сам уединился в кабинете, включил комп, на экране возникла карта Восточной Сибири. В геологическом режиме сразу виден резкий прогресс в деле исследования полезных ископаемых: за последние годы карта заполнилась втрое значками с углем, оловом, медью, молибденом, никелем, ртутью, ураном, золотом, а главное – нефтью и газом. В демографическом режиме разными цветами отмечены места наиболее плотного заселения, увы, вся Восточная Сибирь с точки зрения заселенности – пустыня. Желтым цветом отмечены поселения китайцев, я прошелся по годам, на карте желтые пятна расползаются, как при мультипликации.
Японцев, понятно, ни одного: у них уровень жизни гораздо выше, переселяться на Дальний Восток не горят желанием, но это вовсе не значит, что не зарятся на его богатства. Еще как зарятся, разве что не так откровенно, как Китай.
Я стискивал ладонями виски, попросил Юлию сделать крепкий кофе, выпил, обжигаясь, залпом, в черепе посветлело, а кровь пошла по жилам горячая, как расплавленное железо. Сердце бухало часто и сильно. Я не мог сидеть, вскакивал, метался взад-вперед и снова бросался в кресло, шарил по новостным сайтам, жадно вчитывался в скупые строки сообщений о встречах, переговорах, торговых договорах, совместных проектах, стараясь увидеть быстро меняющуюся картину. Если бы меня застал за таким занятием Лукошин, он бы заявил сурово, что настоящий патриот должен думать о борьбе с продажными партиями демократов, что дружно рвутся к власти, искать пути, чтобы ставить им палки в колеса, а не глазеть на то, что делается в чужом мире, но я-то ч у в с т в у ю, что будущее России решается сейчас там, а не перед зданием мэрии, где старушки протестуют против установки писсуаров рядом с Мавзолеем Ленина.
Явился с распечаткой материалов Игнатьев, с любопытством покосился на каскад географических карт на экране.
– Мы на редколлегии все закончили. Посмотрите, что получилось. Это общие, так сказать, тезисы, но, как ядро, пойдет. Кое-что можно, конечно, убрать, я сделал с запасом.
Я отмахнулся.
– Позови Беловича. Он у нас специалист по этому вопросу. Заодно утрясешь и организационные.
– Можно звякнуть от вас?
– Давай, – ответил я безучастно.
Белович пришел буквально через минуту, бодрый и жизнерадостный, тоже взглянул на экран, заявил с апломбом:
– Ага, заинтересовались будущей схваткой гигантов?.. Проблема в том, что Штатам нужны громадные средства на перетягивание каната с быстро набирающим мощь Китаем, нужен новый технологический прорыв. Однако для нового, уже последнего скачка в противоборстве нельзя размещать фабрики по производству компьютеров и других высокоточных производств в Китае! Но и в Штатах невыгодно…
Игнатьев фыркнул:
– Хотите сказать, что выгодно в России?
– А почему нет? – ответил Белович задиристо. – Мы хотя бы белые!
– Мы не белые, – хладнокровно сказал Игнатьев. – Мы – пьяные. А пьяный – хуже негра. Пьяный даже топор уронит на ногу, чего негр не сделает. Или кувалду, что для нас сподручнее. Не-е-ет, надо смириться, что еще долго будем сырьевым придатком. Что делать, но все-таки это не самое худшее. Да, будем добывать сырье, но постепенно начнем строить на месте заводы по переработке, самой Америке выгоднее перевозить к себе не сырую нефть, а готовые бензин, керосин, масла…
Белович поинтересовался:
– Кстати, почему «к себе»?
Игнатьев посмотрел непонимающе, наконец понял, улыбнулся с неловкостью:
– Да-да, простите, это я по привычке. Конечно, институты по разработке наиболее высокоточных технологий они оставят у себя, но производство постепенно могут перенести сюда, в Россию, поближе к сырьевым запасам. Это экономически выгоднее, а деньги считать они умеют.
Они повернулись ко мне, озадаченные моим молчанием, я сказал вяло:
– К сожалению, они умеют считать только деньги. А с настроениями считаться никогда не умели… по-настоящему. Да если честно, у нас это умеют еще хуже.
– Хуже некуда, – согласился Белович. – Друзей бездарно растеряли, с врагами не подружились, с союзниками рассорились… Эх! Хуже всего, что мы сами, я имею в виду Россию, готовы к падению государства. Никогда еще население не было настолько деморализовано, настолько в дупе, как теперь говорят. Если уже сами о себе заговорили, как о самом никчемном, бестолковом, тупом и спивающемся народе, то что вам еще надо? Само слово «русский» звучит уже как ругательство. Не зря здесь вспоминали, что всякий русский, очутившись на Западе, старается скрыть, что русский!
Игнатьев буркнул:
– Правительство намечает крутые реформы.
Белович отмахнулся.
– Все уже знают, что любые реформы в России заканчиваются крахом и еще большим ограблением населения. Если в прошлую войну был патриотический порыв уничтожить гитлеровских захватчиков, то сейчас на Дальнем Востоке обрадуются, если там высадятся японцы и объявят их земли своей территорией. А азиатские регионы России слова не скажут, если отойдут Китаю, мол, хуже не будет, а вдруг да будет лучше?
Снова, в который раз, я ощутил, что, удивленные и обескураженные моим молчанием, они поглядывают на меня вопросительно. Все-таки смолчал, сам еще не разобрался, тогда Игнатьев поинтересовался осторожно:
– Борис Борисович, вы помалкиваете так это загадочно. Что-то случилось?
– Случилось, – ответил я невесело.
– Что?
– А ты не видишь? – спросил я. – В Сибири обнаружили огромные залежи всего-всего, а кто будет разрабатывать? Понимаешь, как бы мы ни орали о засилье Америки в нашей жизни, как бы ни желали ей всякой гадости, вплоть до погружения всего континента в океан, как случилось с Атлантидой, но все же давай-ка, положа руку на сердце, признаемся… Америка и мы – белая раса! Если не нравится мой расизм, тогда так: Америка и мы – западная цивилизация. Построенная на христианской морали, которая дала науку и все эти нынешние компьютеры. Япония и Китай, как и все индии и пакистаны, – это Восток, это другая мораль, другие ценности, другая духовность. И пусть сопляки в наших дворах восторгаются восточными единоборствами, но мы все прекрасно понимаем, что только христианская мораль смогла дать толчок вообще науке, так преобразившей мир. Все восточные мировоззрения – стоячее болото. Там прогресс немыслим! Не приди европейцы на Восток, там и сейчас все так же дрались бы мечами и приносили в жертву людей. Так с кем нам в этом великом противостоянии взаимоисключающих культур?
Игнатьев взглянул на меня с удивлением.
– Вы что? Уж не жалеете ли юсовцев?
– Нет, – ответил я откровенно. – Юсовцев – нет. Но американцев мне жаль. Раз уж приходится выбирать между ними и восточными странами… а выбирать приходится, то…
Он перебил:
– Погодите-погодите! Это с какими восточными? Исламом?
Я отмахнулся.
– Для меня они все восточные, все чужие. Неважно: древняя это индийская культура или еще более древняя китайская… не понимаю, что хорошего находят в древности?.. Для меня все чужое, что не христианское. И не потому, что свое, я – атеист, если даже хочешь – язычник, но я признаю, что только христианство сумело из своих схоластических споров о том, сколько ангелов поместится на кончике иглы, положить начало рождению науки, технического прогресса и всему тому миру высоких технологий, что нас окружает. Понимаешь, я бы и дальше бодался со Штатами, стараясь их ослабить, ибо сильному мозги не нужны, а слабый, глядишь, и поумнел бы немного, но сейчас Штаты в очень хреновом положении. На них не плевать надо, а… как ни дико, помочь!
Он отшатнулся, смотрел на меня, не веря глазам своим. Наконец проговорил бледным колеблющимся голосом:
– Ну, знаете… Если бы не знал вас столько лет, сказал бы, что вы – засланный казачок. Такое сказануть! Поддержать Америку – это же надо? Нет, вы сами хоть поняли, что сказали?
– Да понял, – ответил я досадливо. – Вот сейчас вижу, что сказал правильно, и вижу, что еще не все сказал… Сейчас, сейчас… на ходу додумаю. Давай прикинем, что будет, если восточным странам, вообще Востоку, удастся Америку опрокинуть…
Белович молчал, смотрел на меня исподлобья, а Игнатьев сказал с убеждением:
– Не удастся!
– Вот-вот, – спросил я невесело, – тоже рассчитываешь, что Америка устоит, потому можно кусать ее сзади за ноги?.. Ладно, а если не устоит?
– Устоит! – отрезал он упрямо. Посмотрел на Беловича за поддержкой. Тот кивнул, мол, устоит, можно нападать, ничего с нею не сделается.
– Я тоже надеюсь, – продолжал я. – Пока что держится. Но все же, если не устоит?.. Или устоит, но ослабеет в схватке настолько, что не в состоянии будет защитить Европу?.. Ведь, как ни крути, когда сюда придут Япония и Китай, мы не выстоим. И сбудется самый страшный сон Леонида Ильича: на Красной площади китайцы едят палочками мацу… А еще раньше, чем китайцы, сюда могут вломиться моджахеды.
Белович кашлянул, сказал вежливо:
– Из Афганистана, что ли? У них народа не хватит.
– А много и не надо, – ответил я невесело. – Русских сейчас хоть голыми руками бери. К тому же моджахеды бывают не только афганские. Прибудут и пакистанские части, и арабские войска… Словом, чем больше я думаю над противостоянием цивилизаций… да-да, сейчас как раз время их противостояния!.. тем больше я вижу, что мы должны поддержать Америку.
Игнатьев перебил зло:
– Борис Борисович, вы совсем охренели!.. Сказали бы, что надо уменьшить наскоки на нее, я бы еще понял. Но… поддержать? Националисты мы или нет?
Я покачал головой.
– Ты что-то путаешь сам. Мы – русские националисты, но это вовсе не значит, что надо обязательно нападать на Америку. Быть русским националистом – это прежде всего любить Россию и стараться сделать все для ее блага, для счастья ее народа. Если для счастья России надо Америку вбить в землю по ноздри – сделаем, но если для блага России лучше Америку поддержать, то почему мы должны бодаться с нею даже себе во вред?
Игнатьев смотрел непонимающими глазами. Для него мир рушился. Тем более что именно с моих работ так люто возненавидел Америку. Да многие ее возненавидели после моих «Тезисов о политкорректности» и «Катастрофы Заокеанского Рейха», хотя я развенчивал идеалы Юсы, а не Штатов, тем более – не Америки, но не было еще идеи или просто работы, которую бы поняли так, как хотел автор. Юсу отождествили со всей Америкой, как в Штатах отождествляют русских и коммунизм, а также русскими считают казахов, узбеков, туркмен, осетин, и пошла-поехала…
– Мы что, – объяснил я, – демократы какие-нибудь вшивые? Это они всегда полумерами. Снизим нападки – потеряем боевой дух. В результате потеряем голоса избирателей, а их и так с гулькин нос. Нет, мы по-прежнему должны проводить наступательную политику. Мы в первую очередь наступательностью и выделяемся. Что для нас самое главное? Верно: интересы России!.. А сейчас, как ни печально, интересы России в том, чтобы Америка выиграла противостояние с Востоком. Мы сами воевали с Востоком, забыл?
Они смотрели на меня неотрывно, словно ждали, что я вот-вот рассмеюсь и скажу: здорово я вас наколол? У Игнатьева лицо вытянулось, что-то моя шуточка затянулась, да и сам я шуточки не очень жаловал.
– Мы и сейчас воюем с исламом, – сказал я, – стыдливо в духе политкорректности называя это борьбой с терроризмом. Но мы теперь воюем всего лишь в своем огороде, ма-а-аленьком таком огородике, Америка же ведет бой в масштабах планеты. Собственно, она делает то, что делали мы, когда были Советским Союзом. Она сейчас несет на своих плечах всю тяжесть войны. Знаете ли, когда восточная цивилизация будет оттеснена в свой угол, можно поцапаться и с Америкой, но, извини, сейчас это как-то нехорошо… да что там нехорошо, для политика не существует «хорошо» или «нехорошо», вообще не существует моральных понятий, но это… это пилить сук, на котором сидишь!
Игнатьев открыл, закрыл рот, все молча, Белович пробормотал сдавленным голосом:
– Японское – это хорошо загримированное китайское. Один черт прет на Россию…
– Наши политики совершают много ошибок, – сказал Игнатьев зло. – Жаль, что они не саперы. Может, и не допустили бы Россию вот до такого! Борис Борисович, общественное мнение такой поворот в политике РНИ не поддержит.
– Общественное мнение, – возразил Белович, – это мнение тех, кого не спрашивают. У меня зачесалось левое Фаберже. Это примета, что русский в гору не пойдет, русский в гору побежит… снова и снова!
В кабинет заглянула Юлия.
– Борис Борисович, к вам приехали, как и было запланированно, из Сызрани.
– Зови, – разрешил я, а Игнатьеву и Беловичу сказал виновато: – Ребята, у нас уже не деловой разговор, а пререкательство какое-то. Давайте разговор отложим.
Белович кивнул, воспитанный джентльмен, а Игнатьев спросил с подозрением:
– Надолго?
– Хотя бы до обеда, – сказал я. – Перекусим, попьем чайку или кофе, кому что можно, успокоимся. И заново посмотрим на карту мира. Там происходит незаметный пока передел, а мы, Россия, впервые в нем не участвуем. Мы замечаем, что Штаты резко усилились, это наш больной вопрос, мы ничего другого не хотим видеть и ничего не желаем больше, чем чтоб Штаты провалились в пропасть… но давайте посмотрим трезво: кто придет на место Штатов?
Белович, как самый молодой, первый пошел к дверям и придержал ее открытой для Игнатьева. На меня он смотрел с опаской, будто боялся, что сейчас возьму и укушу.
Делегатов из Сызрани снабдил литературой, новыми сводками и подробной инструкцией, как надо вести борьбу за возрождение русского народа и его духовности, распрощался.
Обедаем в «Морозко», «нашем» кафе на той стороне улицы чуть ниже в сторону Центра. Оно, правда, не принадлежит нам как партии, но владелец нам втайне сочувствует, а когда у него возникли проблемы с рэкетом, мы прислали своих боевиков, рэкетиров размазали по стенам, и с тех пор это стало «нашим» кафе, хотя, конечно, такой хилой партии, как наша, не по карману даже уличный ларек.
Я сразу начал с горячего кофе, заслужив укоряющий взгляд официантки, зато мозги прояснились, заработали, а салатики я жевал нервно и в тревожном ожидании. Череп раскалился, сердце стучит часто, а на душе так, словно я добежал до края глубокой расщелины, надо прыгать, сзади слышен рев настигающей лавины, но нет уверенности, что допрыгну до противоположного края. Тревожно и то, что вот уже несколько недель из глубин моего «я» прорывается нечто и вот-вот проклюнется через роговую оболочку души.
– Что на горячее?
Голос над ухом заставил вздрогнуть. На меня с почтением смотрит молоденькая официантка. Как же, я ведь руковожу РНИ, единственной партией, что действительно защищает Россию и не стесняется признаваться, что интересы русских для нас выше всех остальных народов.
– Бифштекс, – ответил я с опозданием, – нет, без крови, я не кровожадный, хорошо прожаренный, блинчики с творогом и, конечно, кофе.
На этот раз она не поморщилась при слове «кофе», все идет по ритуалу, а я постарался ухватить за хвост промелькнувшую мысль. Мы, русские, всегда опаздываем. К тому же противники сумели втемяшить льстящую дезу, что русские, мол, долго запрягают, но быстро ездят. Ни фига, ездили мы и раньше медленно, а после этой фразы Бисмарка так и вовсе перестали даже запрягать. Мол, придет время, обгоним и перегоним! Да нет, уже видно, что не обгоним. Слесарь или русский интеллигент, что по интеллекту равнозначно, занятый разводами и проблемами, с какой женщиной остаться, еще не видит, к чему мы как Россия пришли, однако политики должны видеть…
Всплыл в памяти недавно услышанный анекдот: молится штатовский президент, стоя на коленях, и взывает к богу: – Ну почему у нас все так плохо: в экономике депрессия, доллар падает, шаттлы взрываются, арабы небоскребы порушили, нефть дорожает, да и все запасы нефти – у тех же арабов. Помоги нам, Иисусе!.. – Тут перед ним материализуется бородатая личность в чалме и громовым голосом изрекает: – Что, мерикашка, бога призываешь? Ты еще не понял? Аллах меня зовут.