Потом, на протяжении многих лет, фигурка была для меня символом моего молчаливого противостояния, моим отказом от повиновения. Я всегда прятал ее под кроватью, но в день, когда решился оставить фракцию альтруистов, я водрузил ее на стол, чтобы отец увидел нашу с мамой силу.
— Возьми ее, — говорит Эвелин. — Я всегда хранила ее для тебя.
Я не решаюсь произнести ни слова: боюсь, что мой голос сорвется, поэтому просто киваю.
Весенний воздух еще холоден, но я открываю в машине окна, чтобы почувствовать ветер. Торможу у железнодорожной платформы неподалеку от Супермаркета Безжалостности и беру урну. Она сделана из серебра, безо всяких гравировок. Ее выбирал не я, а Кристина. Я иду по перрону к собравшимся.
Кристина и Зик стоят рядом с инвалидным креслом Шоны. Колени девушки накрыты пледом. Мэтью балансирует на самом краешке платформы.
— Привет, — здороваюсь я со всеми.
Кристина мне улыбается, а Зик хлопает по плечу.
Юрайя умер через несколько дней после Трис, но Зик и Ханна попрощались с ним гораздо позже. Они рассеяли его прах над пропастью, под крики друзей и семьи. Его имя разносилось громогласным эхом. Знаю, что Зик вспоминает его сегодня, даже если этот последний акт храбрости лихачей предназначен для Трис.
— Гляди, — восклицает Шона.
Она отбрасывает плед в сторону, и я вижу замысловатые металлические скобы на ее ногах. Шона напрягается, спускает ступни на асфальт, а потом, рывками, поднимается.
— А я-то и забыл, какая ты высокая, — заявляю я.
— Калеб и его приятели из лаборатории сделали эти штуки для меня, — поясняет она. — Если я потренируюсь, то смогу даже бегать.
— Отличная новость, — говорю я. — Где он, кстати?
— Калеб с Амаром встретят нас в конце линии.
— Он у нас тот еще тип, конечно, — хмыкает Зик.
— Угу, — неопределенно бурчу я.
Я помирился с Калебом, но не способен долго находиться рядом с ним. Его жесты, интонация, манеры — буквально все напоминает мне о ней. Он похож на бледную копию Трис, и это невыносимо.
Хочу что-то добавить, но к станции приближается поезд. Он, визжа на отполированных рельсах, подъезжает к нам, сбавляет ход и останавливается. Из кабины машиниста высовывается голова Кары. Ее волосы стянуты лентой.
— Запрыгивайте, — кричит она.
Шона садится в кресло и направляет коляску в дверной проем. Мэтью, Кристина и Зик заходят следом. Прошу Шону подержать урну с прахом и замираю, вцепившись в поручень. Поезд трогается, его скорость растет с каждой секундой, слышу громыхание и перестук. Ветер бьет в лицо, раздувает мою одежду, а навстречу мне несется город, освещенный солнцем.
Все не так, как раньше, но я давно покончил с прошлым. Мы обрели новую судьбу. Кара и Калеб — работают в лабораториях на территории Резиденции, ставшей частью департамента сельского хозяйства. Они трудятся над повышением эффективности, стремясь накормить как можно больше людей. Мэтью занимается психиатрическими исследованиями где-то в городе. Кристина выбрала офис и помогает тем, кто желает переселиться в Чикаго из Округи. Зик и Амар — полицейские, а Джордж тренирует ребят, которые собираются поступить туда же на службу — рабочих мест для экс-лихачей предостаточно. Ну и я сам — помощник одного из представителей нашего города в правительстве, Джоанны Рейес.
Я протягиваю руку, чтобы схватиться за другой поручень и свешиваюсь вниз. Страх и трепет — вот истинная любовь лихача…
— Эй! — окликает меня Кристина. — Как твоя мать?
— В порядке.
— Ты что, собираешься полетать?
Я смотрю на трос под нами, спускающийся до самой улицы.
— Да, — соглашаюсь я. — Трис бы меня одобрила.
Когда я произношу ее имя, то чувствую укол боли. Кристина бросает на меня пытливый взгляд.
— Думаю, ты прав.
Мои воспоминания о Трис немного притупились. Изредка я даже счастлив перебрать в памяти то, что с нами случилось. Иногда я рассказываю о чем-то Кристине, и та всегда внимательно слушает, чего я никогда не ожидал от такой законченной правдолюбки.
Поезд подъезжает к станции, и я выскакиваю на платформу. Шона выбирается из кресла и аккуратно спускается по ступенькам. Мэтью и Зик вдвоем несут ее громоздкое кресло.
— Что слышно о Питере? — спрашиваю я у Мэтью.
После того как Питер выбрался из тумана сыворотки, некоторые из наиболее резких и жестких аспектов его личности вернулись. И я потерял с ним связь. Я не ненавижу его больше, но это не значит, что он мне нравится.
— Он в Милуоки, — отвечает Мэтью, — но я не в курсе, чем он занимается.
— Вкалывает в какой-то конторе, вроде неплохо устроился, — объявляет Кара.
Она прижимает к себе урну, которую забрала у Шоны.
— А я считал, что он присоединится к повстанцам в Округе, — удивляется Зик.
— Он сейчас абсолютно другой, — пожимает плечами Кара.
В Округе продолжают жить те из «ГП», которые полагают, что новая война — это единственный способ добиться желаемых изменений. Я же склоняюсь к мысли, что всего можно достичь и без насилия, — в моей жизни его было предостаточно. Следы его остались не в виде шрамов на коже, но в воспоминаниях, которые внезапно всплывают в моей голове. Кулак моего отца, направленный в мою челюсть. Я, хватающий пистолет, чтобы застрелить Эрика. Тела мертвых альтруистов, валяющиеся на дороге.
Мы шагаем по улице к тросу зип-лайна. Фракции исчезли, но эта часть города до сих пор носит отпечаток пребывания лихачей. Их можно узнать по пирсингу и татуировкам, но не по цветам одежды, которые, впрочем, иногда бывают излишне яркими. Кое-кто рассеянно бродит по тротуарам, но многие — на работе. В Чикаго все занимаются тем делом, которое им подходит.
Наконец, впереди показывается конус Хэнкок-билдинг, пронзающий небо. Его черные балки будто гонятся друг за другом до самой крыши, то пересекаясь, то сплетаясь воедино.
Мы переступаем порог и оказываемся в вестибюле с его блестящими, полированными полами и стенами, покрытыми граффити. Нынешние жильцы дома оставили их как своего рода реликвию. Это место лихачей, потому что именно они полюбили здание за его высоту и еще, как подозреваю я, за его непохожесть. Лихачам понравилось заполнять шумом тихие и пустые этажи.
Зик тычет указательным пальцем в кнопку лифта. Нам нужен 99-й. Пока лифт поднимается, я закрываю глаза. Я почти вижу темную пропасть под ногами, лишь тонкий пол отделяет меня от падения. Лифт вздрагивает, затем его двери открываются.
— Спокойно. Мы делали это тысячу раз, — усмехается Зик.
Я киваю. Сквозь щели в потолке внутрь врывается воздух, и видна яркая синева неба. Я плетусь за остальными к лестнице, не в силах заставить свои одеревеневшие ноги двигаться хоть немного быстрее. Нащупываю ступени и сосредоточиваюсь. Надо мной неловко карабкается Шона.
Однажды, когда Тори набивала мне татуировку на спине, я спросил у нее, не считает ли она, что мы — последние оставшиеся люди на Земле. «Возможно», — буркнула она. Но здесь, на крыше, действительно ощущаешь себя единственным живым существом. Смотрю на здания, расположенные на границе болота, и мое сердце начинает ныть. Как будто этот вид вот-вот расплющит меня.
Зик бежит к блоку зип-лайна и пристегивает к стальному тросу строп. Придерживает его, чтобы он не соскользнул вниз, и зовет Кристину.
— Все к твоим услугам.
Кристина размышляет вслух:
— Как мне съехать?
— Назад, — говорит Мэтью. — Я бы хотел проехаться, глядя вперед, чтобы не намочить штаны. Не хочу, чтобы ты мне подражала.
— Эх, ты.
Потом она забирается в строп — ногами вперед, животом вниз, чтобы видеть удаляющееся здание. Я содрогаюсь и отворачиваюсь. А все они, по очереди спускаются: Кристина, Мэтью и Шона. Их радостные вопли разносятся по ветру, как крики птиц.
— Теперь ты, Четыре, — толкает меня Зик.
Я мотаю головой.
— Давай, — улыбается мне Кара. — Покончим с этим одним махом.
— Нет, — отвечаю я. — Езжай ты. Пожалуйста.
Она глубоко вздыхает и протягивает мне урну. Металл теплый, от многочисленных прикосновений. Кара лезет в строп, и Зик потуже затягивает его на ней. Она скрещивает руки на груди и отправляется в полет: над аллеей Лейк-Шор, над городом.
Сейчас на крыше — только я и Зик.
— Вряд ли я смогу, — бормочу я.
— Конечно, сможешь, — убеждает меня он. — Ведь ты — Четыре, легендарный лихач.
Подхожу ближе к краю крыши. Хотя я стою в паре футах от бездны, мне мерещится, что я потеряю равновесие и упаду.
— Эй, Четыре, — окликает меня Зик, — ты должен исполнить то, что она сама всегда бы хотела. Она бы гордилась тобой.
Ясно. Мне уже не повернуть назад, но я до сих пор помню ее глаза и ее улыбку, когда она поднималась со мной на колесо обозрения.
— Как спускалась она?
— Лицом вперед, — отвечает Зик.
— Отлично, — я передаю ему урну. — Прицепи ее за мной, ладно? Только сначала открой.
Залезаю в строп. Мои руки дрожат. Зик стягивает ремни на спине и ногах, потом закрепляет позади меня урну и открывает ее, чтобы пепел разлетелся в одну секунду. Я смотрю вниз, на аллею Лейк-Шор, сглатываю и отталкиваюсь. В какой-то момент мне хочется все переиграть, но поздно, — я несусь навстречу земле. Я ору так пронзительно, что возникает желание заткнуть себе самому уши. Мой крик живет во мне, наполняет мою грудь, глотку и внутренности.
И когда меня охватывает слепая паника, я догадываюсь, почему она спускалась именно так. Она чувствовала, что летает. Она была свободна.
Пустота подо мной — как раззявленная пасть, которая готова поглотить меня. И вдруг я понимаю, что больше не двигаюсь. Последние пылинки праха плывут по воздуху, как серые снежинки, и исчезают. Я почти достиг почвы и могу легко спрыгнуть. Все остальные уже сцепили руки, готовые поймать меня в сеть своих объятий. Я прижимаюсь лицом к стропу и смеюсь.
Кидаю им пустую урну, отстегиваю замки, удерживающие меня, и камнем падаю вниз. Друзья подхватывают меня. Я удивленно смотрю на Хэнкок-билдинг, и внезапно наступает тишина. Нам неловко. Кристина смахивает с ресниц слезы и произносит:
— Вот и наш Зик.
Зик и вправду мчится к нам. Сначала он выглядит как точка, потом как капля, и вскоре мы различаем его собственной персоной. Когда Зик тяжело плюхается на наши руки, мы качаем его, словно ребенка в колыбели.
— Здорово. Хочешь еще разок, Четыре? — спрашивает он.
— Ни за что, — твердо отвечаю я.
Нестройной толпой мы направляемся обратно к поезду. Шона вышагивает на своих скобах, Зик толкает пустую инвалидную коляску и потихоньку переговаривается с Амаром. Мэтью, Кара и Калеб оживленно о чем-то болтают. Кристина робко подходит ко мне:
— С Днем Выбора тебя. Кстати, если я спрошу тебя, как твои дела, ты мне все честно расскажешь? — шутливо говорит она.
— Мне нелегко, но так будет всегда.
— Понятно.
Мы плетемся позади всех, мимо заброшенных зданий с темными окнами, через мост над болотистой рекой.
— Иногда жизнь — настоящий отстой, — вздыхает Кристина. — Угадай, что поддерживает меня на плаву?
Я вопросительно поднимаю брови, и она меня передразнивает.
— Те моменты, которые не являются отстоем. Главное, суметь их заметить.
Она улыбается, и мы бок о бок поднимаемся по лестнице на станционную платформу.
В детстве я был убежден в том, что каждый из нас может сломаться в любую секунду и никто не избежит повреждений. Но теперь я узнал, как это исправить: мы просто чиним друг друга.