— А вас? — жестко спросил Фил, слегка сощуриваясь. — Вас он тоже — видел? Или…
Стефан наклонил голову. Тень его, согбенного, опирающегося руками на стол, лежала наискось через всю комнату.
— Да, юноши. Меня он видел с первого дня нашей встречи. Как и я его.
Он выпрямился, перехватив взгляд Фила и его вопрос, уже готовый сорваться с губ.
— Потому я и был с ним рядом… С самого начала. Мы не должны были упускать друг друга из виду. Я знал, что должен занять папский престол — иначе его захватит Зверь. Но я не смог этого сделать, подвел… тех, кто на меня надеялся. Я не смог и меньшего — попросту задержаться рядом со Зверем как можно дольше, не выпускать из виду каждый его шаг, быть наготове. Я… Сорвался, и моя слабость едва не погубила все. Но милостью Божьей я все же остался жив и могу еще послужить иначе. Если вы захотите знать мою историю, я расскажу ее, потому что в ней нет от вас тайны. Только сначала я хотел бы сказать о главном. О вас.
Алан смутно понимал, о чем говорит изгнанный кардинал — обрывки истории Стефана, как ни странно, задержавшиеся у него в голове, теперь складывались в цельную, хотя и очень жуткую картину. Ему хотелось прижаться к Стефану, как прибегает ребенок — к старшему, ткнуться носом ему в холщовое плечо и так оставаться, пока это все не пройдет… Но юноша продолжал сидеть, глядя в скатерть, и пытался привыкнуть к мысли, что, может быть, мир совсем не таков, как ему казалось раньше.
— Нет, — перебил Фил, и Стефан, как ни странно, не обиделся. Он просто смотрел на спросившего, терпеливо ожидая, готовый ответить на что угодно. Алан понял, что этого человека вообще трудно, может, и невозможно оскорбить… И почему-то устыдился. Опустил глаза.
— Нет, сэр… Стефан. Еще не все. Последний вопрос. Почему мы должны вам верить?
Тот чуть улыбнулся уголком рта, кивнул. Кажется, вопрос Фила его обрадовал, как это было ни странно. Но черный юноша все продолжал, напряженный, как пружина, словно готовый в любую секунду распрямиться и броситься… Прочь. Или на врага.
— Простите, но мне нужны подтверждения. Вы говорите о Звере. Помнится, там был еще один, в Откровении — с агнчьими рогами. Он что-то постоянно лжепророчествовал. Я не хочу вас оскорбить, но… у нас-то не было никаких знамений. И нет инфракрасного зрения, как… у вас с Папой Петером.
— Я знал, что вы так скажете, — спокойно кивнул Стефан, присаживаясь на прежнее место. — И рад, что вы не доверяете мне так просто — это значит, что на вас можно будет положиться. Но прошу вас еще раз — не называйте этого… человека Папой. Он антипапа, лжец и сын погибели. Папы у нас сейчас нет. Я скажу вам, юноши, почему беру на себя отвагу говорить как пророк — хотя им, пожалуй, не являюсь… Дело в том, что я не сам выбрал такую роль, мне ее дали — с моего согласия. Тридцать лет назад, сэры, я удостоился видеть Святой Грааль.
Он чуть приподнял лицо, ставшее как бы заострившимся, смущенным и юным… Не то как у молящегося, не то — как у влюбленного. Который вглядывается во что-то, видное ему одному. Алан смотрел на него зачарованно, ему было больно и холодно.
— Я видел Чашу Истинной Крови, более того — причастился Ее. С того дня и сделался тем, что я есть теперь. Я расскажу вам о том позже, хотя знаю, кто это сделал бы намного лучше меня. Но суть в том, что с тех пор меня порой навещает… Навещал святой Иосиф Аримафеец, тот самый, что собрал Кровь Господню в чашу. Он говорит мне то, что мне должно узнать. Он полгода назад и вывел меня из тюрьмы… вывел просто за руку, прямым путем. Так некогда ангел разрешил от уз апостола Петра, так было сделано и со мной, недостойным. Святой Иосиф оставил здесь, в месте, где я некогда был очень счастлив. Отец Иосиф сделал это, чтобы я служил дальше, как мог, выжидал время и оставался до вашего прихода.
Он прервался, еще раз обвел взглядом лица слушателей. Говорил он медленно, между фразами порой замолкая на несколько секунд — но ни один из двоих гостей не нарушал тишины.
— Юноши, я могу поклясться на Евангелии в том, что рассказал вам правду. Только, боюсь, это не поможет вам мне поверить. Либо я — то, что я и говорю, и тогда в клятве нет нужды; либо я могу лгать о подобных вещах, и тогда я настолько плохой человек, что легко смогу и лжесвидетельствовать, и клятва снова ничего не докажет. Нет, есть еще третий вариант — я могу быть одержим бесом и сам не понимать, что страшно заблуждаюсь.
Стефан снова встал. Он стоял, длинный, как журавль, слегка сутулясь; странное лицо его — (тридцать и три, вот его возраст, вот возраст всех в стране Грааля, тридцать и три) — казалось теперь куда старше. Он положил руку на грудь, нашаривая под рубашкой нательный крест — и нашарил, достал наружу, сжимая в кулаке.
— Боюсь, юноши, у вас есть только один выбор. Поверить мне — или же нет. Просто вспомнить все, что вы видели, всю вашу дорогу, слышанные слова; помолиться и сделать выбор — попробовать понять изнутри, правду я сказал вам или нет. Но я клянусь вам вот на этом Распятии, что не солгал ни словом.
Алан не сумел ничего как следует вспомнить, он увидел только свой сон близ станции Застава, только кричащий от боли поезд и того, кто обернулся к нему с места машиниста, обернулся, широко улыбаясь, с лицом, испачканным в саже… Страшно, Господи, куда же я влип, кто же может защитить меня от этого?
Тик-так, четко приговаривал будильник. Полосы солнца лежали на деревянном полу. Алан не смог с собой ничего поделать — он едва сдерживался, чтобы не потянуться к Стефану руками, ища спасения; только сказал:
— Отец Стефан… Я вам верю. Я верю вам. Скажите, что же теперь делать.
Фил еще молчал, словно и не слыша слов товарища. Он помотал головой, общаясь с какими-то внутренними своими оппонентами, отодрал кусочек корки от засохшей ссадины на локте — и сказал, глядя сквозь картинку с инквизиционным Домусом за заборчиком из железных прутьев, с дядькой в стеклянной кабинке, с глазами как нефтяные лужицы…
— Что же поделаешь. Кажется, придется вам поверить. Вы хотя бы… против них, а они — уж точно настоящее зло.
— Кто такие они, позвольте вас спросить? — неожиданно резко спросил Стефан.
Фил даже замялся с ответом, прикусил зубами нижнюю губу.
— Ну, как это — кто? Инквизиторы. Вообще церковь…
— Дался вам добрый орден святого Эмерика, — досадливо вздохнул священник. — Именно такая реакция и угодна Врагу, разве вы не понимаете? Это одна из целей, ради которых он пробрался в Святая Святых и воссел на Господнем месте. Годефрей, не дайте себя обмануть. Я зову вас не бороться против Церкви. Нет, послужить Церкви всеми силами.
— А как же…
— Я, вы двое, братья-эмериканцы со своими обетами. Кардинальская коллегия, ваш брат Ричард. Мои честные прихожане и все святые, пребывающие с Господом на небесах — мы есть Церковь. А тот, кто захотел осквернить Церковь в самом ее сердце — наш враг. Единственный враг. Вы это понимаете?
Фил опустил глаза. Он не знал ответа.
— Хорошо, — проговорил Стефан, отпуская нательный крестик. Он оказался серебряным, совсем простым и маленьким. С затертой гравированной фигуркой Распятого. — Хорошо, пока довольно и этого. На большее я не мог рассчитывать. Я очень рад, юноши, что вы хотя бы в главном мне поверили. И готов ответить, если смогу, на все ваши вопросы. «На все» значит — на все.
— Начнем сначала, — предложил Фил, на лбу которого проявилась горизонтальная стариковская морщина. — Как вы и собирались. Пришел Антихрист, который всех видит и все знает. Захватил Папский престол, чтобы осквернить церковь, и так далее. Но причем здесь мы? Зачем мы вам нужны?
И лицо Стефана было вовсе не торжественным, скорее уж грустным и слегка растерянным, когда он ответил, переводя каре-зеленый взгляд с одного юноши на другого, и было ему их, наверное, жаль, но он говорил правду.
— На свете родился Король. Истинный христианский правитель, которому суждено собрать около себя всех верных в Последние Дни. Он соберет войско из оставшихся, когда… придет день решающей битвы.
За домом гулко бухал сипловатый лай. Это старик Филимон объяснял зарвавшейся вороне, что ей здесь не место.
Двое юношей и один человек тридцати и трех лет сидели на узеньком крыльце, с трудом помещаясь на нем втроем. Фил щурился от света, держа коленями горячую металлическую кружку. Алан в свою кружку то и дело дул, самому себе мешая слушать.
— Да, род Помазанника Божия Артура, короля Былого и Грядущего, не пресекался. Да будет вам известно, что Мордред Предатель был не единственным его сыном. Если вы внимательно читали легенды Круглого Стола, вы должны это знать.
Алан слегка покраснел. Он всегда считал, что знает историю Логрии… ну… неплохо. Но сейчас он был явственно посрамлен.
Стефан, кажется, не заметил его замешательства. По крайней мере, не подал виду, что заметил.
— Когда Государь Артур был молод, он полюбил дочь герцога Санама. Звали ее Лионора. У них с Лионорой родился сын, старшее дитя Артура, по имени Борр Бесстрашное Сердце.
А, вот теперь Алан вспомнил! Имена тех, кто исцелял сэра Уррия, он помнил наизусть — и имя выскочило на свет, как одна строчка стихотворения тянет за собою целую строфу.
— Sir Borre le Cure Hardy, kynge Arthurs sone…
Стефан взглянул на юношу одобрительно, впервые за весь разговор улыбнулся — не углами губ, а широко.
— Молодец. Вспомнил. Так вот, о девице Лионоре. Король, должно быть, желал на ней жениться — но она вскоре после родов занедужила и умерла. У юного Артура тогда была война по всем границам, нужно было спасать короля Леодегранса. Да, того самого, который потом подарил ему Круглый Стол и отдал в жены свою дочь… Гвенивер. Гвенивер, которая на беду оказалась бесплодной.
Фил неопределенно хмыкнул. Но когда к нему обернулись, замотал головой — продолжайте, продолжайте — и сунул нос в кружку с мятой.
— А может быть, и не на беду. Потому что таким образом род Короля таился в тени, как семя, которое вызревает в земле до срока. Мальчика отдали на воспитание Мерлину, который его пристроил на время в хороший монастырь, а когда он вырос, то явился ко двору и стал добрым рыцарем. Честным и отважным.
— А почему о нем никто ничего не знал? — с легкой ноткой вызова спросил Фил.
— Почему же никто? Вот Алан знает, — Стефан кивнул на знатока легенд, котоый слегка покраснел. — Кроме того, так было лучше. Это помогло сохранить кровь Истинного Короля до дней великой нужды. До сегодняшних дней.
— Вы хотите сказать, что род Борра не пресекался?
— Конечно же. Он продолжался по мужской линии, хотя потомки этого рода никогда не были королями. Чаще всего они были просто честными рыцарями, вассалами, несущими свою службу. Я не уверен, что они знали, что за кровь течет в их жилах. Я и сам не знаю истории этого рода — по крайней мере, всей. Знаю только, что тот, кому суждено стать последним королем, уже родился на свет. И что он происходит от короля Артура по прямой линии.
— Но ведь… Король Артур должен был вернуться сам, — тихонько возразил Алан, с болью, с невыносимой любовью вспоминая, как об этом говорил Рик — пьяный с двух глотков вина, раскрасневшийся при свечном свете в маленьком подвальчике Ордена… «Ребята, тост: за возвращение Короля. А? Рекс квондам, рекскве футурум?» «Братик, а ты правда веришь в Артура?» «Ну… Конечно. Наверное, верю. Почему бы нет.»
— Приплыть в стеклянной ладье с острова Авильон, — кивнул Стефан, вытягивая на ступеньках длинные ноги. — Пробудиться. Вернуться. Во плоти. Кто знает, может быть, он и вернулся — таким вот образом. Я знаю только то, что я знаю, юноши. Это сказал мне отец Иосиф… Когда я видел его в последний раз. В день, когда он вывел меня из тюрьмы. Я сказал бы — из темницы, да только там было светло. Пожалуй, даже слишком светло… Но я говорю о Короле.
— Да, — вставил неукротимый Фил, щурясь поверх дымящейся кружки. — Именно. Король — это очень здорово. Если я его встречу и если он меня убедит, что он — король, я буду рад ему служить. Но если ради этого знания мы и…э-э…
— Этим знанием теперь владеют четверо людей, — продолжил Стефан, пользуясь паузой. — Это мы трое. И еще один. Зверь.
— А сам Король?
— Не думаю, чтобы он что-нибудь знал, если его время еще не пришло. Разве что догадывается. Но плохо не это, плохо другое…
— Что Антихрист про него знает?..
— Да. И не просто знает. Он понимает, что Король опасен для него, что именно этот человек наиболее всего неугоден ему среди живущих. И Зверь ищет его, чтобы убить, а искать он умеет хорошо.
Почему-то было холодно. Алан тянул горяченный мятный чай, сложив губы трубочкой, но сквозняк не переставал гулять через его тело — в открытую дверь за спиной. Вот что такое — тень, подумал он, зажмуриваясь, как от горечи во рту.
И в холоде — что ж вы хотите, еще весна, и день ветреный, по небу несутся облака, порой закрывая солнце — прозвучали слова Стефана, именно такие, каких Алан и ждал.
— Мы должны успеть первыми. Юноши, мы должны опередить Зверя в его поисках. Вы двое пришли сюда, чтобы я отправил вас на поиски Короля.
Алана на свете не интересовали никакие короли. Его интересовало, пожалуй, только одно. И хотя это был холодный интерес, недобрый и неправильный, но его нельзя было больше выносить внутри себя.
— Получается… Это получается, мы сюда шли, чтобы спасти моего брата — а пришли совсем для другого? И вы со своим… Граалевским знанием и святым отцом — все про это знали?
Стефан не ответил, но его честные, грустные глаза отвечали за него. «Да», прочитал в них Алан, и кружка так запрыгала в его руках, что сколько-то горячего чая пролилось на колени. Ал этого даже не почувствовал.
— А Рик — это что, была наживка на крючке, чтобы нас сюда заманить? Он… Мой брат… Умер ни за что, только для того, чтобы мы к вам явились?
— А то как же, — ответ пришел с совсем неожиданной стороны. Фил сидел, широко расставив ноги в здоровенных ботинках и криво улыбаясь. — А ты как думал, цыпленочек? Все святые мира придумали отличный способ нас с тобою, великих и замечательных, использовать. Заманить в эту дыру Риком, показать тебе пару страшных снов, подсунуть старую газету… А потом удивить вестью про Короля и ожидать, что мы пинком под зад отправимся, распевая благодарственные гимны, выполнять спецзадание. Что-то у мировых сил, дорогой отец Стефан, методы слишком… подловатые.
— Не говорите так, — неожиданно тихо попросил Стефан, на щеках которого проступили красные пятна. — Не нам… осуждать промысел Божий. Известно, что нас приводят всюду самыми легкими для нас путями.
— Легкими? — взорвался Алан, вцепляясь в кружку, как солдат — в последнюю ручную гранату. Слезы начинали закипать у него в уголках глаз. — Ничего себе, лихорадка! У меня, между прочим, умер брат, единственный, который… С которым мы… А, плевать! Разве это важно для ваших поганых святых? У них свои делишки, одним Риком больше, одним — меньше, для великого дела и десятью такими, как он, пожертвовать не жалко!
— Если он умер, конечно, — жутковато-спокойным голосом выговорил Фил, вставая. Против солнца он казался совсем черным… И очень большим. — В конце концов, кому какое дело? Его участие в истории закончилось.
В голове у Алана заскрипели какие-то тугие колесики, когда до него дошел смысл Филовых слов. Он тоже вскочил, весь оставшийся чай выплеснулся на ступеньки, брызнул кипятком на обнаженную руку Стефана, сидевшего посредине.
Стефан не двинулся с места, не встал, чтобы сравняться с ними ростом. Вода стекала по его запястью — на дерево крыльца, оставляя на ошпаренной коже красноватые следы. Он смотрел снизу вверх в глаза Алану, словно забыв про Фила, и Ал внезапно понял, на что же похожи цветом глаза бывшего кардинала. На Риковы глаза… А значит, и на мамины. И на его собственные, Алановы — тоже.
— Юноша, — проговорил Стефан медленно, будто подбирая слова. — Не оскорбляй в порыве горя вещей, за которые умирали люди и лучше нас с тобою. За которые, в частности, умер твой брат. Откуда нам знать, не ему ли из вас троих достался самый светлый и легкий путь? У каждого человека своя дорога, и никто другой не в силах ее изменить. Твой брат погиб не затем, чтобы привести вас сюда, но лишь ради спасения собственной души, потому что Господь ведет каждого к Себе ради него самого. А если эта смерть послужила чему-то еще — мы должны только радоваться… Хотя не мне говорить, насколько это трудно.