С Ричардом все хорошо, — добавил он совсем тихо и поднял все еще мокрую от чая ладонь, чтобы погладить Алана по мертво свисающей руке.
Тот безвольно сел обратно на скамейку, очень желая заплакать, но почему-то разучившись это делать.
— И ты сядь, — бросил Стефан неожиданно требовательным голосом, и самое странное, что Фил подчинился. Какое-то время они сидели молча — все трое, Стефан — посредине, и призрак близкой драки, только что застилавший Филу глаза, медленно распадался на пряди тумана.
Я ведь его чуть не ударил, отца Стефана, с изумлением подумал Алан, будто приходя в себя от сонной одури. Я не знаю, что это было. Хорошо, что оно ушло. Но как пусто, Боже мой, как жутко. Может, было бы менее страшно, если бы не светило солнышко и не орали бы птицы.
И голос Фила он услышал как бы издалека — усталый голос, спрашивающий так обыденно и спокойно, как о предстоящей долгой, нелюбимой, но важной работе.
— Ну, и где же, по-вашему, надо его искать?..
— …Я знаю немного. Все, что я знаю наверняка, скажу вам. Король сейчас находится в нашей стране. Я не знаю, сколько ему сейчас лет и как он выглядит. И где именно он живет — тоже не могу сказать.
— Что же, святой Иосиф из Аримафеи ничего не знает? — усмехнулся Фил одной стороной рта. — Или просто не все рассказывает, чтоб искать было интересней, а то не спортивно?..
— Юноша, не упоминай всуе имена святых, — спокойно отозвался Стефан, но Алан чуть вздрогнул от его интонации. — Я не знаю, сколько ведомо святым. Но дело в том, что все, что ведомо мне, ведомо и Зверю. Мы связаны с ним теснее, чем любому из нас того хотелось бы… И порой по ночам я чувствую, как он смотрит в мои сны, хотя и не знает, где и на какой постели отдыхает мое смертное тело. Порою же я проникаю в его мысли, сам не желая того. Но чего бы я ни хотел, сейчас мы со Зверем — как радиоприемники, настроенные на одну и ту же волну.
Фил смигнул, глядя в сторону. Ему стало очень… Не то что бы страшно, нет. Просто очень неприятно… И как-то так знакомо неприятно, что лучше об этом и совсем не думать.
— Теперь ты понимаешь, почему я знаю столько, сколько знаю. Сам я не могу искать Короля. Когда идет охота, лучше быть зверьком поменьше. А я сейчас для охотника — крупная дичь, и могу все испортить, просто покинув свое убежище. Но у меня есть весть для тех, кто пойдет в этот поход. Мне были открыты три приметы, по которым вы узнаете Короля среди других людей.
Алан почему-то воровато огляделся — не подслушает ли кто. Но из-за дома только важно вышел Филимон, уселся у крыльца и принялся церемонно чесать задней лапой седое стоячее ухо.
— Вот эти приметы. Первая: при встрече с вами Король назовет имя Господа. Это будет первое, что он скажет. Вторая примета: вам его назовут. И третья: искать Короля надлежит в Центре Веры.
Алан недоуменно хлопнул глазами и воззрился на товарища. Но на лице Фила тоже не светилось радостного понимания.
— И что это за… галиматья? Что это все значит? С детства ненавижу шарады.
— У вас хоть какие-нибудь предположения есть? — жалобно воззвал Алан, которому казалось, что над ним издеваются.
— Неважно, — Стефан покачал тяжелой головой. — Отвечу честно — да, у меня есть предположения. Мой разум породил их без участия воли. Но вам я их не скажу, потому что боюсь сбить вас с правильного пути. Если мое понимание окажется ложным, и это задержит вас в поиске хотя бы на день — этот единственный день может все погубить. Вы должны стараться понять все сами. С Божьей помощью. Ведь это ваш поход, не мой… — Он помолчал и добавил нехотя: — Кроме того, я запрещаю себе об этом думать. Для меня это слишком опасно. Вы знаете, почему.
Ох, они знали. Ох, знали, и хотя Филу никогда не снилась залитая светом электричка и оборачивающийся из кабины машиниста, улыбающийся… Но у него были свои сны. Давно еще, в детстве.
— Понятно, — быстро сказал он, чтобы не думать об этом. — Значит, в центре веры. Я понял. И что же… Считается, что Короля должен найти один из нас?
— Нет. Вы вдвоем, — поправил Стефан, забирая из Филовых рук кружку с остывшим уже чаем, чтобы дать Алану отпить. Он двинул бровями, заметив, как недовольно дернулось лицо Фила при слове «вдвоем». И Ал тоже, кажется, был не в силах радоваться перспективе что-то делать в такой компании. Ему показалось, что щека все еще саднит от той Сент-Винсентской оплеухи… Первой за всю его восемнадцатилетнюю жизнь. Но Стефан продолжал говорить, и в крайнем унынии Алан покорно понимал, что это, кажется, правда.
— Что же поделаешь, юноши, если вы сейчас — отряд. Отряды составляются не людьми, и не нам решать, кого выбрать себе в спутники. Важно только одно — насколько хорошо вы можете сделать то, что нужно. Кроме того, — он слегка улыбнулся, — вы… идеально подходите друг к другу. Если вам сейчас так не кажется, значит, покажется позже.
Да уж, не казалось так Алану, совершенно не казалось. Но его-то никто почему-то и не спрашивал, и самое странное, что он был этим доволен. Потому что все происходящее покоилось в надежных руках, и в этом была Аловская смелость. Только в этом. Немного ж было той смелости, но — уж сколько есть.
А может, эта штука называлась и не смелость, а еще как-нибудь. Например, вера. Как бы то ни было, в лесном домике возле деревушки Преображенское, наслушавшись речей о страшных чудесах, получив смертельные вести, Алан Эрих должен был что-то решить. Навеки принять, что мир совершенно безумен, ввязаться в нечто, готовое забрать его целиком… Отдать себя тому, чего он даже толком не понимал, только надеялся, что оно — правильное… Или не сделать этого.
Он смотрел на зеленую-зеленую траву, пробивавшуюся сквозь ковер прошлогодних буковых листьев. Цветущие буки пахнут одним из запахов рая, а в раю, может быть, живет Рик. И если хочется умереть, то это никак не может быть правдой, потому что смерть ужасна, если хоть слегка представить ее себе.
— Еще вы не должны проводить в одном месте трех ночей, — говорил неотвязный голос Стефана, голос, похожий на смерть. — Бойтесь опоздать и помните — если два дня не принесли вам успеха, на третий вы должны уходить.
Я не хочу, мама, я не хочу. Я хочу вернуться назад, хочу, чтобы этого всего никогда не было. Куда угодно, в какие-то минуты, которые казались мне ужасными, из которых я рад был убежать… К голодным дням в крохотной квартире, когда ушел отец. К скарлатине в девять лет, когда я лежал в больнице и чуть не помер от болезни и от тоски. К школьной драке в одиночку — против троих, да что там «драке», меня просто побили тогда, вот и все. К черному унижению, когда я лежал лицом вниз на кровати и жевал подушку, чтобы не орать под ударами отчимского ремня… К любому дню, к любой минуте, когда все было еще очень прекрасно и правильно, потому что был жив мой брат, был жив Рик.
…И именно Рик спас его своим самым незаметным деянием, тем, которому основатель ордена сверденкрейцеров не мог придать никакого значения… Но откуда нам знать, что и было нашим предназначением? Вполне вероятно, что Ричард Эрих прошел свой двадцатидвухлетний земной путь именно ради того, чтобы нацарапать несколько слов шариковой ручкой на оборотной стороне листочка, выдранного из блокнота… Листочка, где рисунок шлема и недоигранный морской бой. Записка брату, последние слова. «Купи хлеба и картош». «Не поминай лихом.» «Не волнуйся. Будь молодцом». Нет, не молодцом — «настоящим рыц.»…
И вспомнив — «Настоящим рыц.», и зная, что не ослушается брата, его просьбы с той стороны, не порвет последнюю ниточку, соединяющую их с Риком, оставляющую Рика на земле — Алан встал. Посмотрел, щурясь, в буковую золото-зеленую даль. Листва у них по весне такая, будто деревья пьют свет и зеленое молоко…
— Хорошо, Стефан. Я согласен. Я пойду искать Короля… Когда вы скажете. Только… я ничего не понял из этих примет.
Стефан посмотрел на Фила. Он сидел, привалясь затылком к деревянным перильцам, и на лице его лежала колеблющаяся тень листвы. Глаза его были закрыты.
Почувствовав взгляд, он чуть дернул губами, сжатыми в прямую линию.
— Я должен что-то сказать?
— Нет, Годефрей, — неожиданно мягко ответил Стефан. — Как хочешь. Это только твое дело.
— Да ладно уж — только мое… Все, кажется, давно за меня решили. Ладно. Я согласен в это впутаться. Не цыпленочку же одному свершать подвиги, если он не соображает, где север, где юг. Лето длинное, нашего ордена все равно больше нет, а вам я почти что верю. То есть… Не так, Стефан. Я верю только в то, что ты… Что вы хотите, как лучше.
— Спасибо.
— Что нам, кстати, делать с этим королем Кьюр-Харди, когда мы его наконец обретем? — спросил Фил, открывая глаза, и интонации его чего-то не хватало. Например, веры в то, что это в самом деле случится. — Присягнуть ему на месте, рассказать, как и что — или представить его Президенту?
— Для первого — еще рано, без второго вряд ли получится обойтись, а третьего нельзя делать ни в коем случае, — отвечал Стефан, похоже, совершенно серьезно. — Найдя Короля, вы должны привести его сюда, ко мне. Как можно скорее. А для этого вам придется все ему расказать.
— Так он и поверил, — фыркнул мерзкий Фил. — Представляешь, Эрих? Живет себе дядька, горя не ведает — и вдруг к нему заявляются двое таких вот орлов и начинают заливать про Круглый Стол и про Антихриста! Вот ты бы как отреагровал на сообщение «Здрасьте, вы наш король былого и грядущего»?
— Если меня не обманывает интуиция, с этим проблем не будет, — Стефан продолжал говорить на полном серьезе. — Трудность в другом. В том, чтобы не опоздать.
Погода, кажется, портилась. С юго-востока наползало что-то темное, меж деревьев похожее на чернильную заливку. Алан зябко пожал плечами, глядя на грозовеющее небо.
— Пойдемте в дом, — Стефан, тоже следивший за тучей, поднялся на ноги. — Хотя нет: ты, Алан, ступай в дом, а ты, Годефрей, если тебе не трудно — пойдем со мной, уберем дрова в сарай. Я сегодня сколько-то наколол, но они прямо за домом лежат…
Алан, опустив голову, как от тяжкой вины, шагнул через порог — и на миг показалось, что он пытается войти в очень узкие ворота, протиснуться в тесный дверной проем, и рвется одежда, и трещат кости… Но оказаться по ту сторону ворот очень надо. Даже если придется бросить по эту сторону все, что несешь с собой… Потому что, как ни плачь, туда, куда так сильно нужно попасть, ведет только один-единственный вход.
Глава 3. Фил
«Только один-единственный вход ведет в Царство Божие, и это узкие врата. Чтобы пройти в них, нужно многое оставить по эту сторону. Почти все. Так было, так будет всегда. Все благое, что оставите, вы обретете снова, когда войдете.»
Ага, многое нужно оставить. Учебу, работу. И драгоценное свое здоровье.
Фил опять начал кашлять, глаза его слезились. Это был проклятущий — не то грипп, не то сентябрьский бронхит, душивший его уже третий день, но сегодня разыгравшийся особенно сильно. Несмотря на могучее телосложение, здоровьем Фил не отличался — Алан, как ни смешно, оказался его выносливее, ни разу еще не чихнул, и недосыпание на нем не очень сказывалось… А на Фила почему-то даже нетопленный Монкенский вокзал сейчас действовал губительно.
Напутственные слова Стефана насчет входа в Царство Божие, как всегда, лезли в голову не вовремя. Как раз когда Фил в очередной раз пробовал на досуге мыслить над «центром веры» и своим участием в этой истории.
Они с Аланом, поразмыслив, пришли к единогласному решению, что имеется в виду какое-то место, очень прославленное с точки зрения христианства. Знаменитый монастырь там или город с какой-нибудь особенной церковью. Первое, что приходит в голову — конечно же, Хальенова Купель на Вейне, самый настоящий Центр Веры — дело даже не в тамошнем монастыре, а в том, что именно раз оттуда после Хальенова крещения христианство по стране пошло… Кто же не знает легенды про святого Гильдаса и обращение вайкинга Халлена Завоевателя?
Хальенова Купель и стала первым местом, куда двое искателей Короля поехали. Было это еще в мае, и погода стояла отличная, и во францисканском монастыре их приняли прекрасно… Знаменитая «купель» оказалась просто небольшой заводью на Вейне; невдалеке в реку впадал ее приток, Ренна, и на полуостровке меж двух потоков и стоял белоснежный монастырь. Соседний городок Фраттерен оказался чистеньким, светлым, очень старинным и очень похожим на пригород монастыря. Вообще когда Фил с Аланом первый раз увидели ярко-белые монастырские башни на фоне ярко-зеленой травы и ярко-синего неба, они было подумали, что пришли куда должно. И теперь остается сущий пустяк — войти в монастырскую церковь и увидеть там у бокового алтаря коленопреклоненную фигуру величественного сложения. Которая при виде их поднимется с колен и поприветствует словами «Слава Иисусу Христу», как это и положено делать доброму христианину в церкви… Здравствуйте, ваше величество, вот мы и пришли.
Подвез их до Фраттерена, а потом и до обители, самый настоящий монах. Вернее, послушник-водитель, везший полный фургон леса на монастырские нужды. Послушника звали Доминик, то бишь «принадлежащий Господу», и был это добрый и разговорчивый парень лет тридцати, носил бурую францисканскую рясу, но вот тонзурки пока не имел. Он угостил паломников — Алан и Фил назвались паломниками — отличными бутербродами (в пятницу — не мясными, а с красной рыбкой) и подарил им по бумажной иконке на память. Алану — изображение его святого, Короля Грааля с чашей в руках, а Филу почему-то — Михаила Архангела, с попираемым змием не больше собачонки размером. В общем, все складывалось на редкость удачно… За единственным исключением — три дня, проведенные в монастырской гостинице, не принесли никакого результата. Ал, правда, усердно посещал дважды в день монастырскую церковь; а Фил просто сердито околачивался по обители, размышляя, в какой бы центр веры отправиться следующим номером программы.
Следующим на очереди стал город Форт-Раймонд. Правда, Фил последнее время что-то охладел к ордену Святого Эмерика, но нельзя не признать, что именно монастырь святого Раймонда был самым крупным в стране эмериканским просветительным центром. При монастыре располагалась знаменитая семинария, основанная веков эдак семь назад вышеупомянутым братом Раймондом, «универсальным доктором» богословия. Есть про него легенда, что писал он богословские трактаты с двадцати до семидесяти лет, а на семьдесят первом явился к нему Господь Собственной персоной и говорит: «Раймонд, чего ты хочешь? Хорошо ты мне служил, хочу я тебя как-нибудь наградить». «Да ничего я не хочу, кроме Тебя, Господи», — отвечал старенький Раймонд, радостно смеясь. А может, и благоговейно рыдая. «Понял я теперь, Господи, что не познать Тебя разумом, и все мои трактаты — форменная чушь.» И бросил с тех пор свое богословие, принялся музыку сочинять…
Книжки с этой и другими подобными историями в обилии продавались в магазинчике при гостинице. Алан их листал не без интереса, пока Фил уныло торговался с обслугой за цену на комнатку. Вообще этот монастырь сильно отличался от Фраттеренского: какой-то он был более современный, может, из-за семинарии в его стенах, из-за издательского центра и прочих околоцерковных учреждений… Если у Хальеновой Купели в монастырской лавке торговали свежим квасом и самодельными крестами из кипариса, то здесь в книжном магазине распоряжался делового вида монах в сером костюмчике. Но эмериканский монастырь помог не более францисканского. Никто не бросался к ним навстречу, восклицая имя Божие; ни на кого не указывали сотни перстов, не слышалось восторженных выкриков: «Вот он, ваш король былого и грядущего, грядет прямо из былого в настоящее…» В общем, вечером третьего дня пилигримы уезжали прочь на туристском автобусе, увозя с собою единственный трофей — пластмассовые четки, подарок очкастого доброго монаха в сером костюмчике (так они порой по-мирски ходили, устав предписывал одеваться соответственно эпохе). Этому святому отцу почему-то приглянулся Алан. Фил же от серых монашеских фигурок все три дня дергался — все ждал, что среди них вот-вот замелькают другие фигуры, тоже серые, но темнее, с нашивками оливковой ветви на рукавах…