— Вам очень подходит, — неловко, словно искупая некорректный вопрос, шепнул в темноте Алан. Стефан чуть слышно усмехнулся с пола, и голос его — или Филу, усердно притворявшемуся спящим, просто показалось? — погрустнел.
— Хорошо, если так… Хотя пока это еще никак не проявилось. Это, должно быть, будет видно позже.
Фил не понял, что он имел в виду. Но почему-то поверил, и его пробрала легкая дрожь.
Вообще, когда Стефан говорил, Фил ему верил. Все время, даже когда старался не подпадать под действие его странной харизмы и нарочито грубил, обрывал с полуслова. И даже сейчас, после трех с лишним месяцев бесплодных странствий — шутка ли, почти всю страну низачем объехали! — Фил продолжал ему верить. Когда вспоминал его голос и безвозрастное, одновременно молодое и старое лицо — верил, да.
Стефан сказал, когда Алан спросил о его лице, что это из-за пищи Грааля. Тот, кто причастился ее, сказал Стефан, более не может стареть. Огонь и свет изнутри хранят его от болезни и от недугов времени, человек словно бы становится подобным себе, каким он будет в вечности. От пищи Грааля и разум Стефана стал ясен и остр, потому он теперь и может говорить на любом языке, едва услышит его или увидит написанные слова — порча Вавилонской Башни над ним больше не властна; и лечить он может тоже поэтому — если бы люди не пали некогда, любой из них был бы в силах изгнать любую болезнь из своего или чьего угодно тела. Зато вот есть мне теперь неинтересно, сказал Стефан с улыбкой — после пищи Грааля любая земная еда мне на вкус вроде сухого зерна, только хлеб немного получше… Кроме того, есть я часто забываю. Если бы еще в семинарские годы не взял за правило хотя бы раз в день обязательно есть, иначе тело откажется хорошо служить. Хотя в те же семинарские годы много времени получалось сберечь для чтения — еда, как оказалось, у людей полжизни занимает!
Нет, я пищу вовсе не презираю, улыбнулся Стефан на дурацкий вопрос Алана, отламывая себе за ужином кусок от круглого хлеба — пока юноши уписывали принесенную кем-то из посетителей картошку с рыбой. Просто я слегка помню, что такое еда — какой она должна быть. Это как новое, очищенное тело, которое людей по воскресении ожидает — та же самая материя, только наконец-то неискаженная, исправленная…
Но нам ли забираться в эти эзотерические дебри, приятель Эрих. Я иду, потому что я иду. Плевать на все, но этому человеку я все-таки, похоже, верю. Хотя бы потому, что если не верить, получается — Рик умер зря.
Но ничего подобного Фил, конечно же, не сказал. Хотя бы потому, что у него очень болело горло.
— Так веришь?.. Или нет?..
Вот ведь липучка. Догадливый, как Умная Герта.
— Сам не знаю, — искренне ответил Фил и откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза, показывая, что разговор закончен. Алан подождал еще немного — не будет ли более подробного ответа; не дождался, тихонько вздохнул и пошел бродить по залу в поисках иного развлечения. Спать сидя он не умел. То есть пока еще не дошел до такой степени усталости, когда спишь в любом положении.
Фил, упокоив кое-как стриженую голову, сквозь опущенные ресницы видел, как тот приседает на корточки в центре зала, чтобы пообщаться с местной рыжей кошкой, и та благосклонно трется о его ноги в грязноватых джинсах, подставляет ухо для чесания… Алан чего-то ей тихонько рассказывал, («Кошка, кошенька, кошатина…») — пока той не надоело, и она направилась, гордо задрав хвост, проверить, хорошо ли спится в углу дедушке-бродяжке. Эрих пожал плечами и побрел искать себе новое занятие — читать у стены расписание электричек. Должно быть, в надежде, что сейчас объявится случайно не замеченная, самая что ни на есть подходящая — отправление через пять минут… Фил пару раз кашлянул, сдерживаясь — иначе потом не остановишься — и прикрыл глаза.
…Сдавленный Аланов вопль подбросил его на месте, как звук выстрела. Тот уже манил его — «Фил! Смотри сюда!» — от стены, энергично маша рукой. Видя, что вроде бы никто подопечного Эриха пока не убивает, Фил направился к нему нарочито медленно, стараясь не раскашляться вновь. И все-таки раскашлялся, похрипел, втягивая воздух, замерев под часами — «00. 30.», гласили оные часы, просто насмешка, еще и часа не прошло…
Кошка и старичок, одинаково недовольные шумом, завозились в углу, глянули недовольными глазами. Но Алан не заметил. Он был впервые за последнюю неделю сильно возбужден — не болезненно, а как-то иначе, по-хорошему; это Фил заметил, когда еще не мог разглядеть близорукими глазами черной строчки в расписании, в которую его товарищ энергично тыкал рукой.
— Здесь, смотри… Вот ведь. Я и не знал, что такой город есть.
Фил, недовольно, а может, просто близоруко морщась, несколько секунд созерцал пластмассовую плашку с черной мелковатой надписью, в самом низу здоровенного табло:
«Файт, 1. 05. Ежедн.»
Еще пара секунд потребовалась, чтобы понять — это название пункта назначения. И время отправления электрички. Ежедневно. Файт, Вера. Наверное, жуткая дыра.
— Видишь?..
— Вижу, — меланхолично согласился Фил, продолжая созерцать расписание. — И что из этого? Где причина прыгать до потолка?
— Он же сказал — a center di fait, в центре веры. В центре Файт, Фил, — растолковывал Алан, чьи зеленоватые при ламповом свете щеки зацветали алыми пятнами. — Ведь может же быть, что мы все время искали неправильно? Что нам все сказали прямым текстом, только у нас не хватило ума об этом подумать?
— Наверняка, — медленно выговорил Фил, не отрывая взгляда от расписания, — провинциальный городишка. Две электрички в сутки, утренняя и ночная. Дыра дырой. Никогда про него не слышал.
— Я тоже, — Алан привалился к расписанию спиной, потирая виски. — У меня есть тетушка, которая живет в городе Голубь. Так и называется — Голубь, это на севере, рядом с тевтонской границей, — доверительно сообщил он неизвестно зачем.
— Очень интересно, — согласился Фил с ледяной учтивостью. — Мне лично известны города с названиями Козел, Длинная Губа и Лев. А так же селение по имени Нижние Грязи.
— Фил, — беловолосый инфант поднял умоляющий взгляд. Глаза у него были точно такого цвета, как у Рика. — Фил, электричка через полчаса. Ну, чуть-чуть побольше.
— Через тридцать пять минут, — согласился Фил сдавленным голосом — он старался задушить в зародыше новый приступ кашля. — И что из этого следует? Что мы собираемся в нее сесть и отправиться в славный город Вера?
— А вдруг это оно и есть? — Алан смотрел на него просительно и одновременно настойчиво, словно требуя согласия. — Вдруг нам надо было сразу туда ехать?
— Алан, — Фил и сам не заметил, что в своей усталой речи едва ли не впервые назвал спутника по имени. — Знаешь что? Я сейчас хочу одного. Добраться до Стефана и сказать ему, что мы ничего не нашли. А потом поехать домой. И по приезде позвонить в деканат и узнать, не выгнали ли меня еще из колледжа. Я не верю в этот дурацкий Файт, Ал. Ты уж извини, но это было бы слишком просто. И слишком глупо.
Брат Рика продолжал смотреть ему в переносицу, сразу в оба глаза — есть такой способ смотреть в глаза… Меж бровями его появилась маленькая вертикальная морщинка. Лицо у Алана как-то странно заострилось, словно становясь младше, и Фил узнал это выражение лица. Оно означало, что Эрих уперся намертво, и появлялось крайне редко. Всего раза три — при выходе из Сент-Винсентской каталажки, и ночью в Магнаборге, в Риковой квартире, когда Ал вспрянул от сна со словами «Я знаю, где его искать. Я догадался…» И еще один раз — на станции Застава, среди залитой солнцем платформы без крыши и перил, когда он вытянулся в струнку, меряясь с Филом взглядами. «Мне приснилось, или даже было видение, что этот поезд… Что с него надо срочно сойти.»
— Слушай… Пожалуйста. Ну… Поверь мне еще один раз.
Фил нескоько секунд смотрел в тревожное, заострившееся, упрямое лицо. Потом не выдержал — слегка согнулся и закашлял, лая, как старый пес, отхаркивая сгустки какой-то пакости. Кашель продолжался минуты две; наконец черный рыцарь сумел справиться с собой, слегка отдышался, свистя, как испорченный пылесос, и снова встретил немигающий зеленовато-карий взгляд. Алан ждал, слегка закусив обветренные губы, и Фил увидел такую простую правду — что этот парень все равно, с Филом или без него, поедет в город Файт и проведет там положенные три дня, потому что некто внутри головы сказал ему, что это надо сделать.
Но старшим из них все равно оставался Фил.
И старший потер ладонью грудь, где под ключицами клокотали какие-то новые гейзеры мокрого кашля, и сказал честно, желая поступить правильно:
— Согласен. Поехали. Я тебе не поверил тогда в Заставе, и это будет… за тот раз. Только после этого мы поедем к Стефану. Этот раз будет последний.
Алан опустил глаза, словно бы созерцая рыжую кошку, опять пришедшую с ним общаться в поисках ласки и самостоятельно ласкающуюся о его ноги. То ли Филу показалось — то ли он в самом деле пожал плечами, мол, может, и последний, а может, и — кому как! Но это было справедливо, только справедливо, поверить еще один раз. Последний, в любом случае — последний.
— Спасибо. До часа мы еще успеем, ну, слопать чего-нибудь. Зато в электричке можно поспать, она часа два идет… И чего этот город так называется, хотел бы я знать? Ни в каких «святых местах» он вообще не значится…
Однако Фила даже за резкой бутербродов — с сыром вместо ненавистной печеночной колбасы — куда больше занимала мысль, найдется ли там, в роскошном городе Вера, где сносно переночевать.
И только уходя с вокзала под ночной сентябрьский дождь, он неожиданно понял, что пальма на подоконнике вовсе не пластмассовая, а живая. Наверное, ей на нетопленом вокзале зимой бывает очень холодно.
Глава 4. Ал
…Очень холодно принимал гостей городок со звучным названием Файт.
Переночевать оказалось негде, вокзал на ночь закрывался. И кто придумал такое идиотское правило?.. Большинство людей, приехавших ночной электричкой, вяло побрело по домам, кто-то уселся в дежурившее на пятачке перед вокзалом такси. Но Филу с Аланом ехать на такси было некуда. Поэтому в четыре часа утра, в самые темные часы суток, двое путников потащились наугад — вперед по неширокой улице, должно быть, главной Файтской магистрали, куда глаза глядят. Город и впрямь казался преизряднейшей дырой.
Алан разрезал влажный и беспросветный ночной воздух, как маленький отважный корабль. Фонарей в Файте явно недоставало, а молодая луна пряталась за плотной пеленой мороси. До земли, спасибо и на этом, дождь не долетал, испаряясь в воздухе; но холод все же пробирал до костей.
Алан шагал самой своей бодрой и независимой походкой, спиной чувствуя, как мрачно следует за ним Фил. Ему было холодно, сонно и слегка стыдно — почему-то Фил со своим бронхитом вызывал огромнейший комплекс вины. Но вместе со стыдом изнутри покалывало, как это ни дико, радостное возбуждение. Центр веры, center di fait. Неужели мы наконец-то что-то нашли, Господи? Неужели все это оказалось-таки правдой? Король. И сэр Стефан. И то, что все на самом деле не зря…
— Эй, Эрих. Мы что, собираемся пропахать весь этот славный город насквозь?
Он обернулся, готовый с полным спокойствием встретить Филов неодобрительный взгляд. В воздухе пахло влажной желтеющей листвой, и в этом запахе было что-то очень знакомое. И невыносимо правильное. Как ощущение deja vu — веха на пути, которую оставил кто-то, уже здесь проходивший, может быть — твой ангел-хранитель… Запах межсезонья, запах перемены. Далеких стран, рыцарских походов… Как ни странно, запах жизни.
— А что ты предлагаешь? Улечься под кустом? И куста-то поблизости нету…
— Посмотри-ка, что это во-он там? — Фил взял его за плечо и развернул вправо, указывая на что-то непонятное, смутно-черное на стене дома. То ли темное пятно, то ли дырка.
Не дожидаясь приказа «пойди и глянь», Алан послушно потопал исследовать черное явление; на поверку оно отказалось подвальным окошком с выломанной решеткой. Из темноты юноше едва ли не в лицо выпрыгнула крупная пятнистая кошка и с воплями умчалась прочь. Наверное, она там жила и не ждала гостей.
Окошко — непонятно, для чего такие делают, может, для вентиляции — было достаточно широким, чтобы без труда пролезть человеку. Фил посветил внутрь фонариком, поводя им сверху вниз, и высветились низкие своды, стены с облупившейся от влаги желтой краской, длинный кишечник дома — система тихо урчащих труб. В углу, под одной из них — толстой и лениво гудящей — громоздилось, как ни странно, некое ложе: распоротые «по швам» картонные коробки, еще что-то светлое.
Фил спрыгнул в подвальное окошко первым, потом втащил оба рюкзака. Алан, морщась от затхлого подвального запаха, осторожненько слез вслед за ним, стараясь ни к чему не прикасаться руками. Последний раз он мыл голову шесть дней назад, в туалете на вокзале в Элдборге; а по-хорошему, целиком мылся в гостинице обители святого Раймонда, когда они ехали на Кастелен… Это около месяца назад. Конечно, Алан старался, несмотря на прохладную погоду, мыться с мылом во всех встречных речках — и не простужался, как ни странно; но это мытье не сравнить с горячим душем! И теперь чистюля Ал страдал немеряно от собственной немытости, не желая усугублять это состояние при помощи подвальной грязи.
Фил же, обладавший куда меньшей брезгливостью, преспокойно ворошил руками картонное ложе, светя фонариком и удовлетворенно хмыкая. Хотел что-то сказать — но, на беду, закашлялся. Фонарик в его руке заплясал, как на сюрреалистической дискотеке. Этот приступ длился минуты три. Алан уж было решил, что товарищ задыхается, но тот огромным усилием прекратил лающий залп, отдышался, вытер выступившие мутные слезы.
Что-то просипел.
— А?
— Я говорю, сюда иди. Тут спать можно.
Алан неуверенно пошел на свет, спотыкнулся о какую-то особо вредную трубу с вентилем и оглушительно упал, больно подвернув руку. Так бывает с каждым, кто гнушается подвальной грязи, сказал бедолага себе, поднимаясь и растирая запястье. Он все еще морщился от боли и брезгливости — как и всякий гордец, умудрился свалиться в самую грязь! У прежних жильцов здесь, видимо, была помойка, не то — продуктовый склад: сваленные в кучу пластиковые бутылки, банки от консервов… Алан почувствовал на локте что-то инородное, тронул пальцем и понюхал: так и есть, протухший шпротный паштет.
— Ну что там у тебя?
— Ничего… Упал немножко.
— Поздравляю. Ничего не сломал, надеюсь?
— Да вроде нет… Только в помойку какую-то въехал локтем.
Фил удержал при себе изречение о том, что там Эриху самое место; сказал только, стряхивая с широкой картонки давнюю пыль:
— Под ноги надо смотреть.
— Фонарь-то небось у тебя, — вяло огрызнулся тот, подходя наконец куда следует. При виде картонного ложа на настиле из досок от ящиков глаза Алана и в темноте заметно расширились:
— Слушай… Мы на этом собираемся спать? Здесь же какие-то бродяжки жили…
— Постелим спальники, — Фил уже беззаботно выпотрашивал свой рюкзак, пристроив фонарик боком на трубу. — Зато вот эта труба, она теплая. Наверное, теплую воду в дом подает. Ночка сегодня не самая жаркая на свете, и завтра ожидается что-то подобное, так что этот подвал — просто отель нашей мечты.
Алан сглотнул и промолчал. Больше всего на свете ему хотелось умыться и почистить зубы, но с этим придется подождать по меньшей мере до утра. Вот оно, настоящее умерщвление плоти — когда ты свалился в помойку, а помыться тебе негде!
К своему великому стыду, он понял, что если не отмоет пальцы от паштета, то просто разрыдается.
О, спасение! Оно пришло неожиданно — когда Алан полез в рюкзак за спальником, левая, неоскверненная паштетом его рука наткнулась на холодный и гладкий бок фляжки. Там была вода, обыкновенная вода из крана в вокзальном туалете, и набрал он ее во флягу на всякий случай: целая бутыль крепкого чая и пакет с молоком покоились где-то в недрах Филова рюкзака. Почти пританцовывая, будто нашел не фляжку с водой, а лекарство от всех болезней, мученик собственной чистоплотности отошел в сторонку и прямо в темноте умылся с мылом, сам себе поливая на ладонь. А голову завтра помоем, жизнерадостно предвкушал он, возвращаясь к уже готовому ложу. В таких городках всегда колонки с водой есть, а может, здесь и парикмахерская найдется, или даже — предел мечтаний — целая баня…