Его накрыли простыней, когда я подтвердил, что это он. Дэнни лежал на металлическом столе в холодном морге. Мне показалось, что ему неприятно так лежать и что он простудится.
Потом я долго курил во дворе, ни о чем не думая.
Потом неожиданно расплакался.
Я живу, а он — нет. Я ненавижу себя за это. Он в холодной земле, и я в этом виноват. Именно я его убил. Это моя высшая мера наказания. Мое пожизненное заключение.
Я знаю, они после смерти становятся ангелами на небе.
Если это не так, я нахер там все разнесу.
В голове словно застрял раскаленный гвоздь. Он почему-то хочет выбраться наружу через правый висок. Ночью я уснул перед телевизором на диване в неудобной позе. Утром меня разбудил звонок. Днем и вечером меня ожидает мигрень. Хорошо бы пробраться в башку к тому парню и оставить мигрень ему. Пусть порадуется.
— И что мой Билли? — с трудом поднимаюсь на ноги.
— Джеральд Фицджеральд Фокс твой Билли. Да ничего особенного. Никаких фактов из биографии, связывающих его со взрывом.
— Фото, Хоббс.
— Уже отправил. Я сам пытался — глухо.
— Спасибо. Погляжу.
— Кельвин, поторопись. У нас очень мало времени.
— Если бы каждый раз, когда я это слышу, мне давали по доллару…
— …то ты бы сколотил состояние, бездарь. Давай, до связи.
— Пока.
Дружеские подколы. Как мило. Но Хоббс прав — времени и правда оставалось очень мало.
Когда я был моложе, мне помогала сосредоточиться музыка. Но музыку нет смысла слушать тихо, а слушать громко я уже не могу — наверное, постарел. И соседи не обрадуются джазу, во всю прыть несущемуся по тонким стенам современных домов.
Надо было смотреть фотографии.
Я открыл присланный Хоббсом архив, отправил фотографии на распечатку. Пока это сочетание нулей и единиц, любезно превращенных компьютером в картинку, — не годится.
Первая. Улыбающийся мальчишка в вязаном джемпере и галстуке. Счастье, немного разбавленное скукой от того, что приходится сидеть и позировать, нежелание выглядеть глупо на фото, стремление скорее покончить с этим и уйти. Безмятежное, безоблачное сознание. Все это в серых тонах мертвой энергетики, питающейся моим пси.
Я потерплю.
Вторая фотография. Сосредоточенный вид, футбольная форма с надписью через грудь «Билли Бой» — тем, кто придумывает названия для детских команд, надо, по-моему, лечиться. Зато понятно, почему контакт называл его Билли. Внутри мальчика на фото слились лихорадочная оценка ситуации, желание забить гол, азарт, толика стеснения и подражание жестам любимого форварда — все это немного нарочитое. Скорее всего, успел заметить, что его снимают.
И снова ничего, кроме мертвой серости.
— Давай, Джеральд Фицджеральд, помоги мне, — прошептал я.
Я взял третью фотографию, и меня словно пронзило тонкой иглой. Здесь все казалось нормальным: мальчик на фоне фонтана в центре города, там все фотографируются, — но вместо спокойной энергии воды его окутывала тень. Эта тень касалась его тонкими длинными пальцами, поглаживала по затылку и готовилась убивать. Мои губы невольно расползлись в злобной ухмылке предвкушающего удовольствие маньяка.
Билли, я тебя нашел.
Билли, Билли-бой, теперь ты мой. Я залпом выпью твои последние минуты.
А пока живи, ты должен успеть пожить. Это мой тебе подарок.
И в никуда. Небольшое разочарование и снова спокойствие. Пусть не я, пусть не так, пусть не качеством, а количеством. Но удивителен, Билли-бой. Было интересно наблюдать, как ты забрал с собой остальных.
С трудом отложив эту фотографию, я зажмурился.
Минуту просто смотрел в потолок, — но следовало вернуться к работе.
Следующая. Паренек уже был мертв, когда ее сделали. Он ходил, он дышал, он даже пытался играть и учиться, но все, кто хорошо знал его, могли заметить — Джеральд стал каким-то другим. Тень почти сожрала его, до смерти физической оболочки и освобождения души от обреченного тела оставались считаные дни. Он был энергетически уничтожен.
Когда я прорвался через обреченность и тупую боль, которые излучала фотография, моя рука сама по себе скользнула по фотографии. Зажмурившись, я прогнал образ и ушел от контакта. И снова вернулся к картинке.
Мальчик смотрел на меня, грустно улыбаясь. У меня защемило сердце.
А вот неподалеку за ним, маленьким трупом, глядящим в камеру, стоял красный «Ховер Х12». Как раз под моим указательным пальцем.
Я с шумом выдохнул.
— Спасибо, — я закрыл глаза. — Мы нашли его, Джерри. Мы нашли его.
Собираясь с мыслями, я выбрался на балкон и закурил. Сейчас начнется самое сложное — работа по четкому следу «Ховера». Я не мог оставаться в комнате — я чувствовал, как мне в спину смотрят глаза Джерри и Дэнни. Дэнни дрожал и кашлял — ему было холодно, и он простудился, Джерри просто всхлипывал. За ними безмолвной стеной стояли еще несколько мальчиков, их присутствие в комнате я ощущал всем телом и слышал все это как наяву. И не решался обернуться и посмотреть. Я знал, что если увижу этих серых детей с пустыми глазницами и тонкими длинными пальцами, изъеденными тенью, то выброшусь с балкона. Реальность рассыпалась, рвалась на куски, и я на секунду подумал, что не бросил контакт и включился. Но я знал — это не так.
— Зачем ты взорвал автобус, сволочь? — вслух подумал я. — Как тебе…
И тут меня осенило. Он никогда не взрывал этот автобус.
Просто так совпало. Оттуда все его противоречивые эмоции, оттуда кардинально другие оценки Хоббса. И кроме мальчиков там были и девочки — просто подонку хотелось, чтобы это были мальчики. И многое другое — все встало на свои места, но я уже слишком далеко зашел.
И распутывать оба дела сразу уже не оставалось ни времени, ни сил.
Я ворвался в комнату прямо с сигаретой.
Остановился, словно натолкнувшись на стену.
Медленно повернул голову.
Они стояли в два ряда, глядя на меня пустыми глазницами, освещенные только холодным светом монитора. Просто стояли и молчали, лишь Дэнни дрожал и кашлял, а Джерри всхлипывал. Они молчали, но им было страшно, больно и обидно.
— Дэнни…
Все шесть серых мальчишек приставили к безгубым ртам длинные тонкие пальцы.
— Мы нашли его, и я его уничтожу, — пообещал я им, чувствуя, как они высасывают мое пси. Пускай, если это позволит им продержаться еще немного, пускай. Пускай. А я уничтожу его.
Они синхронно склонили головы набок, словно приглядываясь ко мне.
Затем синхронно кивнули.
Я зажмурился и затянулся.
А когда открыл глаза, в комнате никого не было.
Дело Хоббса было куда важнее. Мой «клиент» убил шесть детей — точнее даже, пять, — а террористы-аматоры Хоббса уничтожили играючи сорок два просто так, из каких-то фанатичных побуждений. И завтра в полвосьмого вечера они будут убивать снова. Урод на красном «Ховере» никуда не денется, он будет искать нового мальчика, чтобы убить его лично. Им можно заняться после террористов.
Я понимал это, но все равно отправил Хоббсу сообщение, что выхожу из дела и у меня ничего не получается.
Потом меня замучила совесть, и я, словно пьяный слон в посудную лавку, ворвался на след, работая впопыхах и неаккуратно. Эти четверо явно несколько раз проснулись этой ночью от кошмаров. Я же несколько раз чуть не включился, уходя с контакта за считаные мгновения до непоправимого. Но в конце все-таки сделал ошибку и отключился на секунду.
Этого хватило, чтобы меня переполнила фанатичная, яростная решимость идти до конца. И это оказалось весьма кстати — я уже умирал, цепляясь остатками истощенного до предела пси за реальность.
Теперь все стало просто.
Теперь или он, или я. Или вместе. Но сегодня же.
А Хоббс со своим шоу и популярностью пусть идет на хер.
Впрочем, меня хватило на то, чтобы отправить ему адрес, где случится завтрашний взрыв. Больше я ничего не рассмотрел, но этого должно хватить. Потом я отключил телефон и взял со стола фотографию с «Х12».
Внутри меня пело ликование.
У меня была цель, и я обязан был достичь ее любой ценой.
* * *В комнаты на седьмом этаже здания на Третьей авеню тускло забирается рассвет. В коридоре — лампы.
Я вежливо стучусь.
Мне никто не отвечает, но я стою на следе и знаю — меня прекрасно слышали.
— Надо поговорить, Доу, — сиплым, незнакомым мне голосом говорю я.
Истощенное почти до нуля пси бьет из меня ключом и подсказывает нужные слова.
Облегчение, злость.
— Да какого?.. Слушай, ты…
Когда дверь открылась, я впечтываю его ногой в грудь со всей силы.
Затем бью по нему еще раз. И еще.
Растерянность. Боль. Непонимание.
Я аккуратно закрываю дверь и защелкиваю оба замка. Достаю пистолет.
— Я от Билли-боя, Доу. — Страх. Сладкий страх. — Он плачет, Доу.
— Я… я не виноват…
— Знаю, — соглашаюсь. — Ты не виноват. А Дэнни помнишь? А, ну ты даже имени не знаешь. Ему холодно, и он простудился.
— Кто ты… такой?
— Они пришли ко мне, Доу, — я закуриваю и сажусь на кровать. — Они такие серенькие, в них никогда не узнать прежних мальчиков. Этот, Коди кажется, да, непонятно, во что ты его… куда? Не дергайся. Ты меня боишься? Правильно. Потерпи, я сейчас докурю, и… послушай, никогда бы по тебе не сказал, что ты убиваешь детей.
Отчаяние и попытка найти выход. И страх, страх в каждом ударе сердца. На секунду вхожу в контакт ближе, смотрю на себя его глазами. У меня небритое осунувшееся лицо, в глазах безумный блеск.
— Доу, — слышу я свой голос его ушами. — А ведь я тебя не отдам фараонам. Я сам тебя убью. И так, что мне самому станет страшно.
Я коротко смеюсь, закрываю глаза.
И, грубо, насильно ворвавшись в его сознание, отключаюсь.
Я не умею и не смогу убивать так, чтобы самому стало страшно.
А он — умеет и может.
Сейчас это мне пригодится.
— Да.
— Кельвин, мать твою разэдак, что ты творишь? Что с тобой?
— А что со мной?
— Почему телефон отключен? Что случилось?
— Хоббс, все нормально.
— Нет. Я слышу, что ненормально. Мы уже на месте, с копами и телевизионщиками, ты где?
— Адрес точный.
— Что?..
— Адрес точный. В полвосьмого, верно? Через сорок минут. Я на Третьей авеню, это недалеко.
— Да, но…
— Встретимся чуть раньше. Кофе выпьем.
— Ты что, включался? Что с тобой, Кельвин?
— Нет, ни разу. Все нормально, поверь.
Отбиваю вызов и выбрасываю телефон в окно. Мысль о том, что он может упасть кому-то на голову, вызывает приятный импульс сладострастия.
Поправляю галстук, приглаживаю волосы. Надеваю шляпу.
Я иду по городу к Хоббсу, сверху донизу покрытый кровью. Люди в ужасе разбегаются — остановить меня героев не находится. Будет тебе шоу, Хоббс. Будет тебе представление. Рейтинг на телевидении взлетит до небес.
Я истерически хохочу. В голове моей громко играет джаз.
За мной в шеренгу по двое, взявшись за руки, понуро идут серые мальчики.
Алексей Верт
Гипертоник
Полет Ковчега откладывался не один раз. Руководители проекта перестраховывались, назначая все новые проверки. Требовали отчета по каждой детали, по каждому техническому узлу, привлекали аналитиков для перерасчета курса, созывали медицинские комиссии для экипажа и проводили бесконечные согласования в высших инстанциях. Раз за разом находили какие-то мелочи, недостатки, точки уязвимости, затем устраняли их… И начинали проверять по новой.
Со стороны казалось, что они просто тянут время. Или боятся сделать первый шаг. Неужели не нашлось более решительных, особенно для такого прорыва?..
Но люди ждали. Они понимали, что здесь спешка не нужна.
Ковчег был «первопроходцем». Новым словом в планомерном освоении космоса. Даже планета с незатейливым названием Надежда находилась всего в нескольких световых годах от Земли.
Три года пилотируемого полета. Или семь дней в гиперпространстве. Выбор очевиден.
Несмотря на то что раньше в гипер позволяли входить лишь разведчикам и исследователям с минимумом экипажа, человечество больше не могло ждать. Население Земли превысило критическую массу. Человечество настолько выросло, что вот-вот может выпасть из своей колыбели. Нужен был толчок, прорыв, цель для преодоления кризиса. Нужна была Надежда.
Именно сейчас. Пока в нее верят. Пока улицы земных городов не захлестнула паника.
Тратить три года на пилотируемый полет было слишком неразумно. Даже опасно. Как знать, возможно, через три года Надежда может уже не понадобиться.
Команда Ковчега была странной. Капитан, который никогда раньше не летал в гипере, но считался легендой управляемой космонавтики. Команда гипертоников — лучшие из лучших — правда, их не выносил ни один экипаж. Слишком много гипертоников на борту — все равно что пересадить крыс из террариума в тесную банку. На остальных должностях специалисты тоже не с самым легким характером. Гении-одиночки.
Куда смотрели психологи?
На календарь. Или нет, скорее, на часы. Ведь экипажу достаточно было продержаться неделю. Одну. Всего. Потом Ковчег окажется на орбите Надежды. Корпус корабля используют для создания базы. Миллион колонистов, выведенных из состояния искусственного сна, покинут кома-капсулы и начнут освоение нового мира. Несколько маленьких кораблей увезут ту часть экипажа, что не пожелает остаться.
Правда, до этого надо дожить. В первую очередь гипертоникам.
Большинство из них подозревали, что они смертники. Часть действительно собиралась умереть в будущем — не все болезни человечество научилось лечить за годы своего существования. Некоторые собирались выжить, пусть это и будет трудно.
Смешное, казалось бы, открытие, сделанное совместным русско-американским центром, на первый взгляд, казалось незатейливой и очевидной игрой слов. Установили, что созвучность слов «гипертоник» и «гиперпространство» не случайна. Они чувствовали друг друга. Опыты показали, что гипертоники — даже те, кто никакого понятия не имел о космосе и вовсе не мечтал о полетах к звездам, — блестяще ориентировались в новых условиях. Только эти люди, которые в большинстве своем жили обычной жизнью, разве что изредка кляня скачущее давление, могли входить в гипер. Выходить из него. И вести корабль внутри так, чтобы его не размазало в искривлении измерений.
Сейчас от них зависело все.
По исследованиям выходило: чем больше масса корабля, тем больше нагрузка на мозг гипертоника. Раньше им приходилось водить маневренные, небольшие корабли разведки. Теперь же им готовились вручить огромный, неповоротливый борт. С ответственностью за миллион чужих жизней — в придачу.
Гипертоников не собирались щадить. Чисто математически высчитав и набрав в два раза больше, чем нужно, их использовали как ездовых собак. Неважно, сколько умрет, но груз должен быть доставлен в нужное место и в нужный срок. Даже если упряжку на последнем издыхании дотащит пара полумертвых псов.
Гипертоники оценили шутку. Каждый из четырнадцати сделал татуировку на тыльной стороне правой ладони. Очень простую, символичную, но понятную отнюдь не многим.
Белый собачий клык.
* * *Меньше всего капитану Джеймсу Бранделлу были нужны неприятности. Однако экспедиция еще толком не успела стартовать, как произошел первый конфликт. Разумеется, между гипертониками и членами экипажа.
Сейчас в кабинете перед капитаном стояли двое. Максим Свиридов, негласный лидер гипертоников, и штурман Грег Звидерски. Оба держались настороженно и старались не смотреть друг на друга. По внешнему виду и не скажешь, что еще каких-то пятнадцать минут назад эти двое, вцепившись друг другу в горло, катались по коридору. Бранделл еще раз вывел на экран записи с камер наблюдения. Этим двоим тоже полезно будет посмотреть.
Какое-то время сквозь тишину, воцарившуюся в кабинете, слышно было сопение, подбадривающие крики обеих сторон и приглушенные звуки ударов.