Арлена остановилась, дернула его за руку, разворачивая обратно к кольцу крепостной стены.
— Калем, сыночек… — слезливо завела она.
И вытащила из-за пазухи блекло-зеленую полосу ткани, подобие шарфа с обтрепанными краями, которым пользовалась при проходе через Врата.
Рут глянул с интересом. Ступив на площадь Аретца, дама-маг стала двигаться как простолюдинка — тяжело, неспешно, растопыривая локти и переваливаясь с ноги на ногу. Белокурые кудряшки исчезли, затянутые в узел, половину головы закрывал теперь кургузый полотняный чепец. От носа протянулись вниз неожиданно глубокие морщины, которых Рут раньше не замечал.
— Ох и ветрище! Это все из-за моря, оно тут рядом. Дай-ка я горло тебе укутаю, — сказала благородная Арлена и дернула его за ворот, вынуждая Рута нагнуться.
Он покорно склонился, и у самого уха услышал шепот:
— Посмотрите на тех двоих, что сейчас подходят к Вратам…
Рут украдкой глянул на проход через крепостную стену. Арлена принялась наматывать ему на шею зеленую тряпицу.
«Те двое» были молодой парой с узлами на плечах. Их остановили, и женщину тут же повели к небольшой будке, прилепившейся слева от прохода. Рут принял ее за убежище от дождя, пристроенное для стражников, но женщина вошла внутрь, через несколько мгновений вышла с изумлением на молодом еще лице, и стало ясно, что будка предназначалась для чего-то другого.
Пару тут же отпустили и они скрылись в проходе. Арлена дернула Рута за руку, ворчливо сообщила:
— Да что ж ты за телепень такой! Пошли, нечего тут стоять!
Он зашагал за ней, снова и снова прокручивая в голове виденное.
Их путь пролегал мимо сооружения. Внутри были люди; Рут различил темные тени, сидевшие в углах. Вниз свисали веревки, на мостовой стояли ведра с прикрепленными к ним лоскутами бумаги. Рут скользнул взглядом.
«Гертень-обманщик с супругой. Обездолил детей сестры, забрал их дом. Четыре месяца клетки». «Лулана-убийца, отравила мужа. Два месяца клетки». «Бутила-палач, убил изуверски двух детей. Год клетки».
Один прохожий лениво бросил недоеденный пирожок в первое ведро. Арлена подтолкнула Рута локтем, и они прошли рядом. В ведре, принадлежавшем Лулане, лежал маленький штоф, заткнутый деревянной пробкой, и снедь, завернутая в чистую тряпицу. В ведре Бутилы было пусто.
— Правосудие Аретца в действии? — тихо прошептал Рут, склоняя на ходу голову.
Дама-маг пробормотала:
— И милосердие тоже. Говорят, здесь злодеи преступают закон не более двух раз. Каким-то образом Лига борцов их находит. И всех приговаривает к наказанию в клетке. На первый раз некоторым еще удается выжить, но вот на второй…
Она резко дернула его за рукав, уводя в сторону. И направилась к угловому трактирчику с вывеской в розанах, на которой было написано: «Юная дева». Мимо трактира неспешно брели несколько господ в богатых накидках, в круглых шапках с ниспадающими шарфами. Навстречу им быстро шла женщина с большой корзиной, похоже, где-то неподалеку находился рынок. Из-за господ вывернулся скрюченный старичок, переглянулся с Арленой, бодро затрусил в переулок рядом с трактиром.
И они пошли следом.
Старичка звали Увир. Домик у него был маленький, он прятался в глубине длинного кривого переулка, располагаясь не на виду, но при этом близко к Вратам. Его огораживала стена в полтора человеческих роста, за которой лежал уютный дворик с пышными зарослями цветов. Прежде чем зайти в калитку, спрятанную в кладке забора, старичок на мгновенье застыл, воровато стрельнул глазами по соседним изгородям, высоким и беленым. А потом неожиданно низко поклонился Арлене и исчез внутри.
Они зашли следом. Старичок отступал к дому, пятясь и кланяясь.
— Довольно, Увир, — негромко сказала Арлена. — Ты уже не слуга, а я давно не госпожа. Мы с тобой просто старые друзья. Выпрямись, дай я тебя поприветствую…
И на глазах у изумленного Рута благородная Арлена Тарланьская склонилась в реверансе перед простолюдином. Увир стоял с открытым ртом, лишь легкий румянец, окрасивший обвисшие склеротичные щечки, выдавал смятение старика.
— Не покажешь свой дом? — просто сказала Арлена.
Увир суетливо взмахнул ручками с распухшими суставами и кинулся к дверям.
Скоро они уже сидели в маленьком зале с широкими скамейками, покрытыми подушками. Хозяин принес кувшин с отваром гафры, поставил на столик рядом с лавкой блюдо с пирожками, начиненными потрохами дикой птицы — здесь, на юге, это считалось деликатесом. Покончив с угощением, Увир примостился рядом, на низком табурете на ладонь ниже, чем лавки, на которых сидели дама-маг и наследник. Быстро и сбивчиво принялся рассказывать.
Следов княжны в Аретце обнаружить не удалось. Но зато буквально вчера из города уехал последний маг, пользовавший больных. Старичок по странному совпадению встретился на рынке со служанкой мага. Уж как там он организовал это совпадение…
— И сообщила, благородная госпожа, что маг был испуган, — рассказывал Увир, шамкая. — А ранее к нему приходили из Лиги борцов с котами-вредителями и что-то требовали. Так вот, служанка в тот вечер слышала крики и стук, вроде как тупым об стенку молотили. А потом у мага на лице были синяки.
— Он не защищался? — с расстановкой спросила Арлена.
Увир на мгновенье выпучил глазки, потом прижмурил их, как кот.
— Служанка слышала, как он выкрикивал заклинания, но потом начался стук…
— Его заклинания не подействовали, — негромко заключила Арлена.
И они обменялись с Рутом взглядами.
Глава двадцатая
Беги, Таня, беги
Когда Аюзанна принесла ужин, Таня вытянула из нее еще одну новость: дебелую девицу, как и прочих слуг, наняли в услужение не далее как три дня назад, но помещение принадлежало Омселю-Таркифу уже год. Дом до недавнего времени стоял пустой, прислуга считала Таркифа серендионским торговцем, проводящим время в разъездах по Анадее. Кстати, улица, на которой стоял дом господина Омселя, звалась Свечной, и находилась она на рассветной стороне города. Стало быть, центр города следовало искать на закатной стороне.
После ухода служанки Таня натянула платье, быстро поела. И подошла к окну, поглядеть на нефритовые отблески разгорающегося заката, плывущие над крышами. Вот в ту сторону и следовало бежать.
Ее мысли прервали шаги служанки, пришедшей за подносом. Таня отпрыгнула к кровати. И уже с высоты подушек утомленно спросила, какие представления идут в театрусе. Завистливо поохала, услышав, что Аюзанна неделю назад ходила смотреть ужас какую интересную пиесу, под названием «Святой котоборец».
Потом две служанки доставили в ее комнату все то, что она запросила. И почти тут же явился Таркиф.
Таня присела в низком реверансе, горячо поблагодарила и принялась перечислять, в чем еще она нуждается: приличные заколки, достойного вида гребни для волос, хотя бы одна вуаль, дабы было в чем взойти на корабль, толстые чулки во избежание простуды…
Каганский сын очень быстро пожелал ей спокойной ночи и убежал. Таня улыбнулась и прилегла на кровать.
Аюзанна, пришедшая после Таркифа с флигом в руках, спросила:
— А с этим что делать будете?
И кивнула, указывая на поставленные в угол громадный горшок, куль с яйцами, сверток с мясом, покрытый кровавыми пятнами, и сверток поменьше, с солью. Завершали картину завернутые в холстину две серебряные ложки, каждая в две Таниных ладони длиной.
— Приготовлю снадобье, — равнодушно ответила Таня. Демонстративно зевнула, распорядилась: — Пусть мне завтра с утра приготовят ванну, благородная Аюзанна. Моя кожа как кора, завтра же следует смягчить ее моим снадобьем. После чего нужно совершить омовение…
Аюзанна недовольно скуксилась и ушла угрюмая.
Таня ждала сколько могла. В доме господина Омселя стихли последние отзвуки шума, улица за окном была пуста и темна. Свет звезд ложился на камни мостовой, осыпая их серыми бликами. Она досчитала до пятисот, потом еще раз и еще…
Пора.
Стянув с подушки наволочку, Таня уложила туда соль. Не оружие, конечно, но если швырнуть в глаза, мало не покажется. Оставила до поры белый сверток на кровати — вдруг придут проведать.
И потащила под окно большой горшок.
Наступил час «икс», то бишь самый опасный и показательный момент. Таня разложила рядом с горшком набитый яйцами куль и серебряные ложки. Развернула сверток с мясом и старательно составила на полу икебану из окровавленных кусков. Потом уселась прямо на пол и поочередно разбила все тридцать яиц, слив их содержимое в горшок.
Как она и боялась, в ответ на шум бьющейся скорлупы в дверь кто-то поскребся. Приглушенный мужской голос спросил:
— Благородная госпожа, вы в порядке?
— Войдите! — надменно сказала Таня. И спешно одернула юбки, задравшиеся на коленях.
Дверь скрипнула, в щели показалось грубое лицо, поросшее щетиной.
— Шум у вас тут какой-то, — пробормотал Танин страж, озирая комнату и ее саму. Наткнулся взглядом на мясную композицию, глянул настороженно.
Таня подняла ложки, сунула их в горшок, постучала об стенку изнутри.
— Я готовлю снадобье, — высокомерно заявила она. — Из яиц, которые ваш господин прислал мне. Взбивать их я буду до утра, а если снова откроете дверь, расскажу господину, что вы за мной подглядывали. Все понятно? Для приготовления снадобья из яиц мне нужны покой и тишина.
Лицо проворчало:
— Да ладно, понятно…
И исчезло.
Таня еще немного поболтала яйца, потом подоткнула края юбок под вырез платья и метнулась к кровати. Схватила заранее снятую простыню. Понеслась назад, собирая ее в жгут и перехватывая посередине.
Для того, что она задумала, достаточно было половины белого полотнища. Окно было меньше кровати. Таня макнула конец простынного жгута в горшок, развернула, давая ткани пропитаться яичной болтанкой.
И два раза несильно топнула ногой, гася флиг.
Простыня налеплялась на окошко легко, попутно пачкая ладони склизкой яичной жижей. Таня разгладила ткань, убирая пузыри и складки. Затем вскинула руки, придавила края склизкого полотнища к стене над оконной рамой — и застыла в этой позе, не обращая внимания на затекающие в рукава липкие струйки.
Нужно было подождать, и она ждала.
Когда Таня осторожно оторвала пальцы от прилепленной на окно простыни, плечи уже онемели. Зато яйцо подсохло, схватилось корочкой.
Она помахала руками, покрутила локтями мельницу, разминая суставы. И уселась под окно, скрестив ноги. Теперь нужно ждать, пока яйцо не высохнет полностью.
Она сидела тихо, время от времени монотонно постукивая ложкой по горшку, чтобы страж не успел отвыкнуть от шума. При этом Таня думала о всяком разном: о далеком доме там, на Земле, и о более близком Фенрихте, затерянном где-то на севере Анадеи. И мать с дедом, и князь с Арленой жили сейчас своей жизнью где-то там, вдали и в безопасности. Дедуля с Арленой так и вовсе в этот момент должны были спать, вознесенные громадой замка высоко над вершинами окрестных деревьев. А она была здесь, в чужом доме, в чужом городе, в чужом мире — и даже в чужом платье, мелькнула на миг ехидная мыслишка, тут же пропавшая. Сидела в темноте одна, и одна же боролась за то, чтобы вернуться к ним ко всем — сначала к князю и Арлене в Фенрихт, а потом, в один прекрасный день, и на Землю, к матери, к деду, к привычной жизни. Было в этом что-то несправедливое, в этом одиночестве, и Тане вдруг стало жалко себя и тоскливо, в носу защипало, глаза заплыли влагой…
Она тряхнула головой, сморгнула слезу. Подумала со злостью: стыдитесь, княжна Татьяна! Хорош воображать себя одинокой страдалицей, которая одна безвинно терпит. Все проходит, пройдет и эта ночь, надо только дожить до рассвета. Может, следующую ночь она встретит уже в Фенрихте, и об этом своем плаче у окна, и о собственном малодушии будет вспоминать с усмешкой.
Таня шмыгнула носом и принялась тихим, почти беззвучным шепотом мурлыкать первые такты из «Прощания славянки» — очень уж подходило к ситуации.
Потом она вспоминала дом, японского классика, оставшегося валяться на диване. Мамины застолья с родней, и грозы, на которые так здорово было смотреть с девятого этажа, потому что тучи нависали так близко, что молнии, казалось, били чуть ли не с уровня твоего плеча.
Время от времени Таня вскидывала руку и щупала жесткую, в корке засыхающего яйца, простыню.
Наконец она решила, что пора. Осторожно, вдоль стеночки, дошла до кровати, перенесла к окну перину. Ощупью нашла на стене напротив флиг и выдернула его из держака.
Перину Таня распялила над окном левой рукой, прижав ее к оконной створке локтем и всем, чем смогла дотянуться — головой, плечом, собственным боком. Перехватила древко факела за самый конец…
И с силой ударила в верхнюю часть окна.
Расчет был на то, что стекло в окошке сделано способом средневековым, полукустарным. Не зря же оно было мутноватым. А извечный бич всех кустарных поделок — хрупкость.
Стекло тихо звякнуло под периной. Таня локтем ощутила, как гладкая его поверхность промялась. Она ударила еще раз, в самый низ окна, молясь, чтобы страж за дверью или спал, или был достаточно устрашен видом мясного натюрморта на полу, вместе с угрозой выставить его мерзким подглядывающим типом.
Опора из стеклянной пластины, к которой она прижималась боком, исчезла. Таня кинула погашенный флиг на сложенный под окном край перины, развернулась, выпуская из рук наперник. И пальцами торопливо ощупала простыню, наклеенную на окно и стену.
Засохшее яйцо должно было удержать осколки стекла на ткани, чтобы они не посыпались вниз, потревожив обитателей дома. Задумывая все это, Таня даже не знала — а сработает ли?
Но сработало: простыня приклеилась к раме и стене от души, осколки повисли на ней позвякивающей чешуей с обратной стороны. И Таня ощутила дикую радость. Сколь много нам познаний чудных приносит простое мытье холодильника! Поскольку все знания о клейкой силе засохшего яйца Таня почерпнула именно при этом увлекательном занятии.
Она осторожно отодрала простыню от рамы и стены, стараясь поменьше звенеть стеклом. Уложила ткань с осколками на перину, на мгновенье задумалась, поддела горку ногой и вытащила флиг из складок. Он еще пригодится.
Из рамы невидимыми зубьями торчали крупные куски, но звезды желтыми искрами блестели на их краях. Таня принялась расчищать себе путь наружу. Торопясь, она несколько раз порезала пальцы, но вскрикивать было нельзя. Поэтому она всего лишь закусила губу и часто задышала, чтобы отогнать боль и пришедшую с ней легкую тошноту.
Очистив нижнюю часть рамы, Таня огляделась, подобрала с пола серебряные ложки. Не монеты, конечно, но серебро, оно и в Анадее серебро, так что могут пригодиться как средство обмена. Мало ли что… Собственно, именно с этой целью она и потребовала их у Таркифа. Ну еще и для придания достоверности истории про снадобье.
Ложки легли в наволочку к соли, потом Таня запихала туда же белое покрывало и флиг.
На секунду она задержалась у пустого оконного проема, глянула во тьму комнаты ищущим нервным взглядом. Нет ли тут чего-нибудь еще, что пригодится потом?
Вроде взято все что можно.
Она завязала концы наволочки узлом, повесила получившуюся торбу на плечо, освободив себе руки, и полезла в окно. Села в оконном проеме, свесила оцарапанные стеклянной крошкой ноги на улицу.
В лицо пахнул ночной ветер, сырой, прохладный, но не ледяной, как в Фенрихте, — Аретц все-таки был южным городом, и месяц оринь здесь был теплее, чем в Керсе.
Она извернулась, оперлась на край проема животом и скользнула вниз, цепляясь пальцами за подоконник, за более-менее чистый от стекла кусок рамы. Отцепила руки, схватилась за край каменной кладки в оконной нише, на мгновенье повисла. Потом ее ноги в тонких балетках нащупали полотняный навес у стены… и Таня разжала порезанные пальцы.
По наклонному навесу из прочной ткани она съехала, пересчитав при этом всем телом поперечины, державшие полотно. Флиг вывалился из наволочки и заскользил по навесу вслед за ней.