— Я люблю, когда ты смеешься! — сказала Марта.
Логов рассказал ей про трагедию, разыгравшуюся на третьей базе и про неадекватное поведение Вердиктова, правда, умолчал, что и на Земле его трудно было считать нормальным.
— Странно это, — сказал он.
— Почему странно?
— Зачем лететь на Марс, чтобы сойти с ума? Неужели нельзя было добиться того же результата на Земле, в комфортных условиях?
Марта нахмурилась.
— О том, что галактическое излучение может вызвать дегенерацию мозга, известно было давно. К этому нужно было готовиться. Некоторые способы защиты известны: наши корабли созданы из особого защитного материала, мы принимаем специальные таблетки, которые способны значительно укрепить связи между белками ДНК, понизив тем самым их уязвимость, вокруг нашего корабля было создано искусственное магнитное поле, облицовка нашей пещеры защищает еще надежнее, чем обшивка корабля. Но снимать защитные шлемы я бы не рекомендовала.
— Ты считаешь, что ребята не соблюдали инструкцию?
— Скорее всего. А могло быть и еще хуже, их могли использовать, как контрольную группу, для проверки эффективности разработанных средств защиты.
— Но это же убийство!
— В Агентстве считают, что для достижения великой цели — колонизации Марса, некоторыми условностями можно пренебречь. Жертвы неизбежны, незначительные потери допустимы. Главное, чтобы они принесли пользу, тогда они не будут напрасными.
— Ты знала об этом?
— Нет. И для меня это гадкий сюрприз. Не понимаю, зачем это понадобилось. Во всяком случае, они должны были меня предупредить. Нас предупредить.
Вечером Логов рассказал Вику о проблемах с головой, которые возникли у переселенцев с других баз. Он думал, что тот удивится или расстроится, но Вик только горестно покачал головой.
— Я ожидал чего-то подобного, — сказал он. — Ты не удивил меня.
— Но почему ты согласился лететь на Марс?
— Ты ошибаешься, если думаешь, что у оставшихся на Земле людей психика в порядке. Космическое излучение стимулирует уже имеющиеся повреждения мозга.
— Наговариваешь, — возмутился Логов.
— Вспомни своего Вердиктова, его болезнь проявила себя еще на Земле. К тебе, наверное, приходил человек из Комитета содействия общему делу. Ты считаешь, что и он был нормален? Вспомни заразивших меня «неизлечимой болезнью», разве они психически здоровые люди?
— Как-то это у тебя обидно получается.
— Хорошо. Вот еще одно доказательство царящего на Земле безумия — наш марсианский проект. Неужели ты готов признать здравомыслящими людей, отправивших на Марс землян, лишив их при этом возможности когда-нибудь вернуться обратно?
Честно говоря, Логову доводы Вика убедительными не показались. Он легко мог привести контраргументы. Но спорить не хотелось, его волновало совсем другое. Логов был уверен, что Вик поможет ему убедиться в том, что его голова работает без перебоев.
— Я простился с Землей, — сказал он, стараясь, чтобы его слова прозвучали спокойно. — Меня интересуют наши мозги. Не хочется, чтобы мы свихнулись однажды утром. Понимаешь, о чем я говорю?
— Не бойся, нам безумие не грозит.
— Не слишком ли ты у нас самоуверен? — удивился Логов. — Почему ты так решил?
— Мы — писатели, умеем сопоставлять разрозненные факты и делать, основываясь на этих фактах, разумные или кажущиеся таковыми предположения. Проще говоря, я привык рассматривать все, происходящее с нами, как некий текст, литературное произведение. Кроме всего прочего, это означает, что отдельные сцены повествования должны вытекать из предыдущих, и любые кажущиеся противоречия событий объясняются тем, что мы пока не до конца понимаем связывающую их воедино логику. То есть, для каждого события можно отыскать предысторию, любое происшествие есть развитие вполне конкретной истории. Мы обязательно узнаем, что с нами происходит и почему, но потом, когда рассказ, в тексте которого мы сейчас пребываем, будет закончен.
— И что случится?
Вик засмеялся.
— Немедленно начнется новая история, в которой нам будет предложена новая роль. А нынешние тревоги и переживания станут ее предысторией. Не нами это придумано. Мы можем только наблюдать и предполагать.
— Неужели ты знаешь про нас все-все?
— Нет, конечно, но я могу придумать веселую историю, в которой все наши земные и марсианские приключения окажутся взаимосвязанными и, до некоторой степени, понятными.
— Расскажешь?
— Обязательно, как только закончу сочинять.
— Я чего-то не знаю?
— Откуда мне знать? Могу лишь предупредить, что ты будешь удивлен. Вот это я обещаю.
— Литература — это хорошо. Но вдруг мы с тобой тоже подверглись избыточному излучению и давно свихнулись? И все происходящее с нами кажется разумным только потому, что логика, которой мы пользуемся, сама по себе свихнута. Как это происходит в искривленных геометриях Римана или Лобачевского, где две параллельные прямые пересекаются. Нам трудно заметить странность своего поведения, а для нормального постороннего человека мы, может быть, уже давно выглядим, как настоящие психи.
На мгновение Вик задумался. Но вскоре он придумал ответ и довольно заулыбался.
— Литература не занимается философией. Нам с тобой нет особой разницы, с помощью какой логики мы сейчас пытаемся объяснять свои поступки. Главное, чтобы она была. И еще хочу заметить, что при попытке сравнения двух логик, практически невозможно утверждать, что одна из них правильная, а другая, наоборот, свихнутая и ущербная. Человеческая психика так устроена, что люди, естественно, отдадут предпочтение той, которая для них привычнее. Если свихнутая логика позволяет совершать разумные поступки, а нормальная приводит к парадоксам и сбоям, то и нам разумнее будет отдать предпочтение свихнутой. Ну да, я и раньше говорил, что как только в любом описании мира или научной теории появляются парадоксы и исключения, можно смело утверждать, что эти представления ошибочны.
— Согласен. Мы живем в трехмерном мире, в котором обойтись без детерминизма нельзя, — признал Логов. — Любое отклонение неизбежно приведет к исчезновению привычной Вселенной. Это прямое следствие антропного принципа.
— Но Вселенная существует! — сказал Вик. — Или нам кажется, что она существует, что, с моей точки зрения, одно и тоже.
— Значит ли это, что мы с тобой не психи?
— Строго говоря, нет.
— Как же нам быть? — растерялся Логов. — Мне бы хотелось получить гарантии того, что у меня с головой все в порядке.
— Неужели для тебя это так важно?
— Конечно. А что тут странного?
— Кажется, что на Марсе вопрос о душевном здоровье интересует только тебя, — засмеялся Вик. — Ты обратил внимание на то, что переселенцы неохотно общаются друг с другом. Людям явно страшно сравнивать свою логику с логикой соседей. Расхождение с каждым днем становится все больше. Идиотами выглядеть никто не хочет.
Логов кивнул. Он и сам не испытывал особого желания общаться с переселенцами. Вик объяснил почему.
— Как же нам быть? — спросил Логов.
— Доверься литературе. Она выявит любую ложь.
— Научи меня писать!
— Прости, товарищ, это не каждому дано.
34После ужина Вик остался в кухонном отсеке. Ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь о жизни. Логов и Марта подходили для этого наилучшим образом. С каждым днем, проведенным им на Марсе, Вик нуждался в ежедневном двухчасовом общении все сильнее и сильнее. Если на Земле он относился к своему возможному одиночеству с некоторой бравадой, то теперь он считал каждый вечер, лишенный общения с друзьями, наказанием. Случалось это редко, только когда ему не удавалось справиться с дневным планом работ. Теперь он знал, что если будет лениться или манкировать своими обязанностями, то ему придется расплачиваться за свое поведение вечерним безмолвным одиночеством. Его лишат вечерней беседы, как в детстве наказывали за проступки, лишая сладостей. Это был хороший стимул работать на совесть.
Однажды Вик рассказал Логову о своей эмоциональной зависимости, тот удивился.
— Я наоборот думал, что ты стараешься лишний раз остаться в одиночестве, — сказал он.
— Зачем бы мне это понадобилось? Что хорошего в одиночестве?
— Я думал, что ты занимаешься своим новым текстом. Пустые разговоры, наверняка, мешают тебе, они должны отвлекать и вызывать раздражение.
— Чушь. Для кого, по-твоему, я пишу?
— Для меня и Марты?
— А что, здесь еще кто-то есть?
Разговоры обычно начинала Марта. Она с интересом расспрашивала Вика о функционировании технического модуля. Всякий раз, когда с оборудованием возникала проблема, Марта с удовольствием помогала разобраться с инструкциями. Вместе они быстро находили решение.
На самом деле ее интересовал текст, который сочинял Вик. Она не спрашивала прямо, наверное, стеснялась, но все ее «технические» вопросы были придуманы лишь для того, чтобы Вик заговорил о своей новой повести. Логов об этом догадывался.
Но Марте так и не удалось заставить Вика делиться планами. Он молчал, делал вид, что намеков не понимает, загадочно улыбался. В конце концов, Марте приходилось просить Логова вспомнить что-нибудь захватывающее о прошлой жизни на Земле.
Логов соглашался. Это была очень странная игра, но он не видел в просьбе Марты ничего плохого. Он честно рассказывал первое, что ему приходило на ум. Марта и Вик внимательно слушали. Марте было интересно узнать новое о Логове, а Вик хотел вставить его воспоминания в свою новую книжку. Все были довольны.
Со временем все привыкли, что на вечерних встречах больше всех говорит Логов. Это было странно, поскольку разговаривать он не любил. За месяц пребывания на Марсе ему пришлось произнести больше слов, чем за всю предыдущую жизнь на Земле.
Он и сам не знал, из каких глубин памяти появляются эти истории, случившиеся с ним когда-то давным-давно, а потом прочно забытые. Странно, но многие детали он опять забывал, едва заканчивал свой рассказ.
Некоторые истории случились с ним еще в те времена, когда он учился в школе и дружил с Виком. Они были забавными и малоправдоподобными, но тут уж ничего не поделаешь.
Однажды Логов начитался нравоучительных книжек и решил, что обязательно должен стать хорошим человеком. В том смысле, что если не он, то кто? Это было красивое и правильное намерение — начинать надо, естественно, с самого себя. Решение принять легко, но непонятно было, как его реализовать. Какие поступки ему отныне можно будет совершать? В голову пришел только один, точно соответствующий его новому мировоззрению поступок — можно было перевести старушку через дорогу. Дальше — только проблемы. Можно ли, например, считать хорошим поступком, если он вдруг сделает домашнее задание по природоведению? Или решится сказать учителю истории, что тот — осел? А если помоет за собой посуду — станет ли это хорошим поступком? Логов вспомнил, что его эксперимент провалился, потому что он довольно быстро запутался в определениях и моральных оценках. Хорошо быть честным, доброжелательным, умным и добрым. Но делают ли эти качества человека хорошим? Вот на этот вопрос он не ответил до сих пор.
Эта была странная история без начала и конца. Если бы у Логова спросили, зачем он ее рассказал, то он не смог бы ответить. Не помнил он и то, почему прекратил свои попытки. Хорошим ведь ему стать так и не удалось.
Вик посмеивался и грозил использовать этот классный сюжет в своем новом тексте. Марта была сосредоточена и удивлена. Более того, она задала несколько уточняющих вопросов, чем еще больше запутала ситуацию.
— Зачем ты нам рассказал все это?
— Не знаю, почему-то вспомнилось. Вот теперь сижу и думаю, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь, если бы у меня получилось?
— Не болела ли у тебя голова, когда ты решил стать хорошим?
— Нет, — ответил Логов. Ему не пришлось вспоминать, как дело обстояло на самом деле. Он знал, что в те годы с головой у него все было в порядке. Если бы она болела достаточно продолжительное время, он бы обязательно запомнил.
— А сейчас не болит?
— Нет, и сейчас, вроде бы не болит, не жалуюсь.
— Хорошо.
— Кстати, Марта, я давно хотел спросить, ты случайно не знаешь, сопровождается ли психическое расстройство головной болью? Или пока голова не болит, можно быть спокойным за свою психику?
— По-разному бывает.
— Да не волнуйся ты так! — сказал Вик. — Я уже тебе говорил, что нам с тобой переживать не стоит.
— Почему? — удивился Логов.
— Потому что.
— Не обращай внимания на Вика, расскажи еще одну историю, — сказала Марта.
Логов задумался и вспомнил подходящую историю.
— После окончания университета я устроился на одну необременительную и хорошо оплачиваемую работу. Меня все устраивало, я даже собрался заняться какими-то полезными для астрономии научными исследованиями. Тема попалась интересная и перспективная. Я увлекся и рассчитывал, что после окончания серии экспериментов, мне удастся продлить контракт, даже составил план дальнейшей работы. Но не вышло. Однажды меня вызвал к себе директор, что само по себе было удивительно. Как говорится, не каждый день удостаивался внимания такого большого человека. В кабинете, куда меня пропустили сразу, не заставив ждать в приемной ни минуты, я увидел прилично одетого человека средних лет (вряд ли ему было больше сорока). Человек этот отличался бравым видом и хорошо сложенной фигурой, было видно, что занятия спортом составляют немалую часть его жизни. Особых примет человек не имел, разве что на правой щеке от уха до рта тянулся ровный аккуратный шрам. Интересный разговор о перспективах развития астрономии закончился неожиданным предложением о сотрудничестве. Человек, оказывается, возглавлял Центр по возрождению научной фантастики. Он заявил, что там, наверху (при этом он указал пальцем на потолок), крайне заинтересованы в успехе проекта. Меня рекомендовали, как человека, способного принести пользу. Я понадобился по вполне понятной причине, молодые специалисты, работающие в Центре, очень плохо разбирались в астрономии и вообще в науке. Требовался человек, который бы сумел разглядеть в поступающих рукописях интересные идеи и отбрасывал в сторону явную белиберду. Я колебался. И тогда человек со шрамом сказал фразу, которая заставила меня принять предложение. «Нельзя придумать то, что не может быть реализовано».
— Очень хорошо, — сказала Марта.
— С этим Центром наверняка связаны какие-нибудь интересные истории, — сказал Вик. — Ты долго там проработал?
— Нет, — сознался Логов. — Всего несколько недель. Меня разоблачили и выгнали, я оказался несерьезным человеком.