Хватит. Между первой и второй… непотребных мыслей рой… Надо выпить еще и забыть. Забыть, но не забыться! И избегать разговоров о Кавказе. Благо, Юрик, похоже, и сам не настроен.
— В других приютах не так, — сказал он. — Там люди очень грамотные рулят, с идеями… Со светлыми, ясен пень. Новаторы, экспериментаторы… — лицо Осоргина исказила гримаса недовольства. — И всё из своей гениальной головы. Будто кроме «Сто сорок проблем между детьми и родителями», ни одной книжки не прочли!
Я слушал молча. Я, Костя, который совсем не с Кавказа, а даже наоборот — из педа… В родном гадюшнике я не заморачивался высокими устремлениями «растить будущую смену». Честно пытался научить обормотов квадратным уравнениям и признакам параллелограмма… чтобы не одичали вконец… Наверное, я просто не романтик. И потому в «Струне», озабоченной высоким детским счастьем, я ощущал себя глухим, забредшим на концерт классической музыки. По сути, какой из меня учитель? Еще хуже, чем программист.
Давно уже я убедился, что спор о методах воспитания в конечном счете приводит к рукоприкладству. Чаще, правда, моральному. Концепций чертова уйма, все разные — и все правильные! Нет только той, которую нам читали на педагогике и психологии. Эта уж не действует точно. Проверено, и не раз. И не только мною.
— Играют они там. В книжных мальчиков… — Осоргин невесело усмехнулся. — Ну, завтра «Вега» к нам доберется, сам увидишь.
О «Веге» я уже слышал. Есть, оказывается, такая славная традиция в наших струнных «упсах» — обмениваться дружественными визитами. Как раз завтра в «Березках» ожидалась делегация из Сибири, из центрального тамошнего приюта «Вега». Предполагалась по этому поводу торжественная встреча, обильная культурная программа, потом — совместный поход в какую-то лесную глушь… А то им своей тайги не хватает… В общем, призрак пионерии бродит по родным буеракам.
— Как, продолжим? — спохватился вдруг Осоргин.
— Конечно! — я даже спорить не стал. Разбег, похоже, только начинался. Тем более, отстаю от собеседника на целую стопку. Неприлично же! Неспортивно!
Хотя и мы не лыком шиты, не лаптем биты. Да наш пед кого хочешь перепьет! Любых моряков… Вот железнодорожников вряд ли. Есть печальный опыт. Как-то в институтские годы случилось у нас соревнование по питию со студентами-путейцами. До сих пор вспоминаю — мороз по коже и голова болит.
— Ну, тогда покатили!
Из-под стола появилась бутылка. Все та же. Старая добрая «Провинциалка», наследие былых времен.
Качество, надежность, авторитет…
В какой еще стране, мог появиться такой вот слоган в рекламе спирта?
— Хорошо, точно дозируем.
Оторвавшись на миг от своей «педагогической поэмы», Юрик внимательно наблюдал за журчащим потоком, струящимся в мой стакан. Ровно половина. Похоже, в этих делах он имел опыт ничуть не меньший, нежели в мореплавании или воспитании.
Не знаю уж, каким он был матросом, но вот учитель… Не каждого назовут дядей Юрой, тем более в присутствии ревизора из Столицы.
— Вот, это тебе на третье, — он приподнял бутылку и потянулся к своему стакану.
Улица меж тем разразилась истошными воплями. Мальчишки будто решили развеять мои сомнения. Здесь они, никуда не делись. Я посмотрел в окно.
Почти стемнело. Десять часов, самое оно. Обычно в это время сгоняют спать. В летних лагерях, интернатах… Но тут, видно, своя специфика. Своя музыка…
Трое пацанов лет двенадцати бежали по главной аллее в сторону КПП. В сумерках их было почти не видно, правда, мне показалось — все трое одеты в одинаковые майки с какими-то буквами на спинах.
— Братцы Лизовы, — не глядя в окно, уверенно сказал Юрик. — Двое близнецов постарше, и младший еще один. Тяжелая семья… за гранью нищеты жили…
— Бомжевали? — деловито уточнил я, вспоминая вонючие мухинские подвалы.
— Представь себе, нет. — Осоргин вгрызся в малосольный огурец. — Даже в школу ходили… Только вот родителям фатально не везло. Вроде и непьющие, и работящие, а всё из рук уплывает. Прямо какая-то полоса невезения, шириною в жизнь. Многодетная семья — а никаких им пособий, никаких квартир… Типа как потеряли их документы… Дом в аварийном состоянии, насчет ремонта и речи нет. Нет фондов, нет речей. Главное, эти родители, — Юрик сделал рукой неопределенный жест, — считали, что все нормально. Типа так всегда, типа подотрись и не кашляй. Вот и представь — у детей была самая натуральная дистрофия, ходили в обносках, мерзли… И, что самое поганое, никто вокруг ничего не замечал.
— Как же на них вышли-то? — спросил я, думая совсем о другом. Мир перед глазами начинал плыть, вращаться, а ведь еще предстояли немалые градусы…
— Как всегда, — ухмыльнулся Осоргин. — То есть случайно. Там еще старший братец есть, на пороге совершеннолетия… короче, подался в бандиты, шестерил… А бандиты по нашей части оказались, крышевали видео с детским порно… Ну и когда оперативный отдел их повязал, стали разбираться… Оно и вскрылось. Короче, младших к нам, а старшего… — Он пожал плечами… — Разные у нас в «Струне» есть места… для слишком запущенных случаев…
С озера долетел гул моторки. То ли кто-то катался на ночь глядя, то ли на ночную рыбалку намылился. Над водой звук обманчив, но, кажется, лодка идет далеко. Наверное, вдоль того берега, целиком заросшего камышом.
— Ну, ты будешь спиваться? — послышался из-за спины недовольный голос.
Я повернулся к нему. Мой стакан выжидательно пялился на меня гранями, а осоргинский уже находился в руке, готовый к моментальному потреблению. Я как всегда опаздывал. Педагог…
— Ну, поехали! За Гагарина!
Дзинь! Почему-то я ждал, что тост будет по делу. За Тональность, за Хранителей, за мудрость «Струны». Однако смотритель приюта «Березки» Юрий Осоргин не спешил сыпать пафосом.
Приехали! Ой как хорошо в родной провинции! Так, глядишь, и железнодорожники дрогнут пред нами, скромными разночинцами-грамотеями. В гробу наш достославный альма-матер видел Императорское Инженерное Училище, со всеми его путями сообщения!
Юрка схватил помидор и смачно его укусил. Проглоти он его полностью, я бы не удивился.
— Присоединяйся, — Осоргин поморщился.
— Спешу, — я взял овощ поменьше и отгрыз от него половину. Стало как-то на удивление легко. Захотелось выпорхнуть в окно и полететь-полететь… Вниз.
Рожденный ходить порхать не может. Будь он хоть трижды в Резонансе. Стоп! Костя, тебя уже заносит. Железнодорожникам легче — у них есть рельсы.
А вот ты можешь и заблудиться. Аккуратней.
— Вот так-то лучше! — Юрка водрузил стакан обратно на стол.
Я развалился в кресле и довольно прикрыл глаза. Обстановка комнаты, похоже, осталась еще с доисторических времен: древний диван вдоль стены, антикварный шкаф, да и кресла тоже… И стол…
Хорошо. Нафталином воняет как чем-то родным, тем, без чего немыслим настоящий дом. А ведь эти узкие комнаты дом и есть. Юркин дом, который он любит, лелеет и холит.
— Когда все начиналось, — глухо сказал Осоргин, — они совсем дикие были. Все. Не знали, куда это их привезли. Кто поменьше, по маме плакали. Ты представь — она его вместе с квартирой за пузырь продала, а он плакал. Другие думали зиму тут пережить, а потом обратно «дела делать», — он усмехнулся. — Крутые были. Немерено.
— И не держал бы таких, — заметил я. — Мало, что ли, кого приютить стоит? Миллионы…
— Да, много, — не стал спорить он. — Но и тут были колоритные личности… Заводил я, честно скажу, выгнал и не особо о том жалею.
— Куда выгнал-то? — рот у меня сам собою открылся. — На улицу? Обратно в подвалы?
Юрик скривился так, будто вместо огурца прожевал сейчас как минимум дохлую крысу.
— Ты не беспокойся, такие не пропадут. Это не жертвы… то есть жертвы, конечно, но уже не только и не столько. Мне лично плевать, что им восемнадцать не стукнуло. Дерьмо — оно обратно в конфетку не превратится… как ты над ним ни прыгай, ни воспитывай. Так что погуляют на воле до совершеннолетия, а после — по всей строгости.
У меня это в голове не умещалось. Впрочем, в ней, гудящей и тяжелой, вообще уже ничего не умещалось. Некстати вспомнился великий педагог Валуев… что-то похожее он когда-то внушал, ковыряясь вилкой в салате. И, что самое ужасное, я понимал: Осоргин прав.
— Ну а тем, которые просто тупые и наглые, — продолжал тот, — я показал, на что способен — и всё… одноразовая горькая микстура.
— Не понял?!
— А что тут понимать? — присвистнул Юрик. — Тут не понимать, тут пороть надо… Банально и ремнем. Чтобы помнила мелочь…
Вот так вот. Мир обрушился на меня бетонной плитой, придавил и расплющил. В «Струне»?! Ремнем, и главное — банально?! А ты, Костя, всего лишь врезал школьному хулигану, посмевшему над тобой издеваться. И пожалуйста, тебе весь джентльменский набор — тайные казематы, Мраморный зал, Коридор Прощения… И в качестве финального аккорда — Лунное поле.
Мы прощаем тебя, Уходящий, исчезай с миром…
Да сгинете вы и ваш спятивший мир! Ни за что. Просто за оплеуху, в то время как судьи твои… А что, собственно, судьи? Осоргина среди них не было. Иначе не сидели бы мы сейчас за ополовиненной бутылкой… какой, кстати, по счету? Ладно, я тогда не сумел разглядеть лиц моих судей, но уж они-то меня изучили вдоль и поперек…
Значит, и Юрика могут вот так же взять за шиворот и уволочь на допросы? А после — коридорчиком? Уж его-то щадить не станут — предатель, враг, прокравшийся в ряды. Поленьев ему в костер, поленьев! Мне, кстати, тоже. Тоже ведь прокрался, и в любой момент могут взять за ушко… особенно если потеряю самоконтроль… а я его уже потерял… «всё плывет и всё качается, то ли вечер, то ли день… вот такая получается, извините, дребедень».
Нет, хватит этих железнодорожных соревнований.
— А теперь видишь как тихо, — он явно хвалился. Даже не скрывал этого. — Десять вечера, а все почти спят. Даже воспитатели… Некоторые… У нас порядок не для галочки и дисциплина не для начальства. Ровно тот минимум, без которого всё сползает в бардак. Всё по уму делали… чтобы не перегибалась палка… но и чтобы всё-таки она была. Березовая…
И вновь вспомнился господин Валуев со своим своими таинственными методами воспитания хулигана Исаева.
— А что, дружки «с воли» не подкатывали? — задал я естественный вопрос.
— Почему же? — Юрик слегка удивился. — Само собой, крутились около. Возбухали, понятия пытались втолковать.
— И как?
— А легко! — Осоргина, кажется все-таки слегка повело. — Спросишь такого вот великовозрастного: тебе сколько, милок? Он говорит: «двадцать». Ну, я ему и объясняю политику «Струны» в действии.
Я невольно покосился на кулак с наколкой. Аргумент увесистый, нет спора. Только вот насколько долгоиграющий?
— И отвалили? — из вредности усомнился я. — Не верится как-то.
— Нет, естественно, — Юрка протянул руки к гитаре и, взяв ее, погладил струны. Будто бы успокаивал: ничего, мол, эти мучители больше не вернутся. По крайней мере, сегодня. Все на боевых воспитательных постах.
Юрка заиграл неспешную мелодию. Взял пару аккордов и запел:
Будет. Вот прямо в этот самый стакан. Я уже чувствую, что будет и скоро. Мозгам уже нельзя, а нутро еще принимает, оно у меня большое и глупое. И скоро я, наверное, о чем-нибудь проболтаюсь. Язык… «надлежит отсечь… ибо сказано: язык твой — враг мой». Или наоборот?
Юрик бросил напевать и заиграл что-то, похоже, испанское.
— Они и сейчас порой возвращаются, — выдержав долгую паузу, добавил он. — Когда подросшие, с зоны, проблем никаких. А вот если шпана, тут уже хуже. Тут уже просто так не пугнешь. Работать с ними приходится. Тяжело, а надо. — Он усмехнулся. — Ведь тоже дети, еще глупее наших будут!
Я вдруг заметил, что улыбаюсь. Какая-то легкость, проникшая в мое тело, заставляла переживать все совсем по-другому, и даже отмороженные вшивые бомжата, способные убить пьяницу за десять рублей, и те казались мне чем-то близким, родным и жаждущим нашей опеки. И Высокая Струна здесь не при чем. Это было совсем другое.
Может быть, ветер? Он, прокравшись наконец в нашу комнату, оживил мое полудохлое настроение, напомнил, что мир — это не душная пустота внутри черепной коробки, а накатившие из темноты лесные запахи, негромкие, но отчетливые птичьи голоса, игрушечные фонарики звезд…
— Работаем, стараемся, — Осоргин улыбнулся в ответ. Его пальцы ловко перебирали струны, инструмент, словно признав хозяина, звучал четко и радостно. Совсем по-земному. В отличие от той Струны.
— Остался тут кто-нибудь?
— А как же. Еще как остался! Самые активные стали. Видел Ника?
Я кивнул. Тот парень с КПП. Тоже, видно, не из престижного лицея он тут взялся. Почти у всех здешних за спиной — «наркомовские» подвалы, панель, темное, илистое дно…
— Видишь, сумели ж мы его завлечь. Чем, главное? Оружием.
Еще одна невидимая, но оттого не менее бетонная плита шлепнулась на мою бренную голову.
— Да не в том смысле! Холодным оружием, старинным. Парень раньше только одно и думал, как бы слинять. Злоязыкий такой был, даже мне доставалось. Чуть что — в кулаки. Даже на меня рыпаться пробовал, ну, я физиотерапию ему провел, чуть помогло, да вот именно что чуть.
Юрик ударил по струнам, и музыка изменилась. Теперь она стала медленной, плавной и удивительно сонной. Самое время для ночных тропинок, пьянящего запаха жасмина. Плюс к тому факелы, шпаги и благородные идальго.
— А потом, — продолжи он, — я экскурсию нашим гаврикам устроил. В Столицу, в Оружейную Палату. Привез их туда и давай рассказывать. Вижу, господин Власов у стенда с мечами застыл, рот распахнул и слова сказать не может. Первый раз заткнулся! Ну, думаю, Юрка, процесс пошел…
Он взглянул на меня столь выразительно, что я практически сразу сообразил, что мне следует делать. Рука, будто сама собой потянулась к бутылке. Помидоры сжались на своем блюдце, словно понимая, что двое из них очень скоро навеки покинут ряды.
Эх, «Провинциалка»! Хорошо, когда все родное. Безо всяких гуашей!
— А потом уже началось! — сказал Юрик. — Сейчас-то Ник у нас спец. Малышню фехтованию обучает, сам уже на кандидата в мастера идет, да и профессию себе выбрал…
— Историк, — безапелляционно заявил я.
— Правильно. Совершенно верно. Уже поступил на истфак. Правда, университет не потянули. В педагогический.
Мне малость полегчало. Временно, конечно. Еще аукнется мне эта «Провинциалка». Ох и аукнется!
— Слушай, — спросил я. — Как вот ты это делаешь?
— Что? — прищурился он.
— Ну, учебную часть тут реализуешь? Вот кто-то у тебя гуманитарий, кто-то технарь, кто-то червячками небось увлекается…
— Угу, есть тут один такой. Абалкин фамилия, — усмехнулся Юрик.
— … Ну все равно… Вот скажи, как ты их к институтам готовишь? Из Столицы репетиторов сюда возишь, что ли?
— Зачем? — не понял он и снова заиграл другую мелодию. Теперь что-то невообразимое. Современное, видимо. — Все-таки тут большинство никуда не стремится. Технарь в областном центре — для них предел мечтаний. Кто-то у нас диплом программера или поварихи получит — и вперед по волнам жизни. Так что если кто выше соберется, то у нас тут, почитай, праздник. Все обсудим, взвесим, институт вместе подберем, а там уж и Столица подключается. Кстати, если надо, то и репетиторов приглашаем.
Масштабики у дяди Юры! Масштабики!
Я наполнил стакан, перегнулся через стол и тщательно сцедил остатки «Провинциалки» «смотрителю Осоргину». Оказалось, примерно поровну. Можно было б восстановить справедливость, но я боялся, что смогу промахнуться. Руки уже дрожали, и ощутимо…
— Живем пока, — вздохнул он. — Авось и дальше так будет. Ну, Кость, за тебя.
Стаканы встретились, звякнув, и тут же отправились к нашим ртам. Ну, держись железнодорожная промышленность! Или как там тебя… Не помню! С грохотом оба «граненых друга» вернулись на стол. Мы с Юркой негласно соревновались, кто стукнет сильнее.