Может, я и зря пугал неопытного стажёра. Но меня в самом деле что-то тревожило. Не мог этот мир с такими технологиями быть настолько простым, что его можно взять голыми руками. Какой-то тут крылся подвох. Умные, красивые, здоровые и доверчивые аборигены, владеющие самыми сокровенными тайнами природы и умеющие ими управлять, не вызывали у меня доверия. Знать бы, почему.
4
В паре кварталов от гостиницы мы увидели что-то вроде небольшого летнего кафе: несколько столиков под тентом. Оттуда несло вкусными запахами, которые напомнили мне, что я не ел с утра. Посетителей почти не видно, однако удалось заметить, что клиенты берут пищу с раздачи, как в обычной столовой, и за неё не платят. По крайней мере, не расплачиваются в моём понимании: ни деньгами, на карточками, ни талонами, ни, наконец, вещами. На питание в кредит не похоже. Может, тут какая-то другая система оплаты? Хотя, за гостиницу мы тоже не заплатили.
Понаблюдав немного, я решил рискнуть и перекусить.
- Есть как охота, Игнат! - повёл носом голодный Виталик, прочитав мои мысли.
Только что я хотел сказать то же самое.
- Пойдём в кафешку, - предложил я. - Не сидеть же в гостинице до ночи и ждать ужин. Там даже телевизора нет.
Я бросил дилаперскую сумку на стул, чтобы занять место. Мы взяли подносы и подошли к раздаче. Миловидная женщина-повариха в белом одеянии дружелюбно посмотрела на нас.
- Что будете, молодые люди? Чимарги, флаки, котлеты?
Услышав знакомое название, я, конечно, пожелал котлет. Кто его знает, что за чимарги, не отравиться бы...
- Гарнир? Клида, макароны, ремих?
- Разумеется, макароны! От ремиха меня что-то мутит в последнее время...
Беседуя таким образом, нам удалось набрать более-менее знакомой пищи. Наши разносы наполнились аппетитной на вид едой.
- Что среднить будем? - спросила повариха.
- Ничего, спасибо.
- Вы не хотите среднить? - удивлённо вскинула брови женщина.
Я улыбнулся как можно шире:
- Мы вчера насреднились. Сегодня как-то не хочется, благодарю вас.
Боясь, что нас всё-таки заставят платить, я взял разнос и под изумлёнными взглядами поварихи направился к свободному столику. Стажёр со своим подносом направился за мной. Оглянувшись, я увидел, как повариха направила на нас плоскую коробочку, которую я видел в первый день в руках у Элины.
Всё обошлось, но напряжение осталось: вдруг нас заставят платить перед уходом. Страшного для опытного дилапера тут ничего нет - не пыточная камера, но вляпаться в скандал в первые же сутки не хотелось. Ведь мы ещё ничего практически не знаем об этом мире. Даже элементарных документов у нас нет; и я не знаю, существуют ли они вообще в этом мире.
В этот день, который начал постепенно превращаться в вечер, нас ожидал ещё один сюрприз, в несколько раз повысивший рояльность мира в моём представлении. Когда мы с Виталиком доедали ужин, в кафе вошла шумная группа аборигенов. Преобладали юноши студенческого возраста и симпатичные девушки, они вели себя, как обычная молодёжь в любых мирах: шутили с поварихой, подтрунивали друг над другом. Заказали посетители немного, в основном напитки. Спиртного я не заметил. Заняв больше половины столиков, аборигены завели разговоры. Прислушавшись, я понял, что посетители спорят о поэзии.
Длинноволосый молодой мужчина с унылым лицом поднялся и громко продекламировал:
- Устав от серости печальной,
Я ухожу в тугую мглу.
Вонзив судьбы своей иглу
В постылой жизни шар хрустальный.
И тут меня словно изнутри подбросило. Как же я сразу не заметил: длинные волосы, отличающиеся от коротких мужских причёсок этого мира, на лице - озабоченность глобальными проблемами человечества и, самое главное, бегающие глазки. Давно я ждал подобного типажа! Такие есть в любом мире - неуверенные в себе, разочарованные, страстно увлечённые всякой ерундой вроде стихосложения, коллекционирования этикеток или собирания марок. Такие люди, изгои-диссиденты - опора дилаперов, потенциальные жертвы зацепа. Не показав виду, я начал внимательно прислушиваться к разговорам новых посетителей.
Яркая зеленоглазая девушка с копной тёмно-рыжих волос, покраснев от возмущения, вскочила с места и набросилась на поэта:
- Это не стихи! Это зелёная тоска убогого графомана! Нам не нужны такие упаднические вирши! Поэт должен рассказывать о покорении звёзд, романтике дальних странствий, силе человеческого духа!
Выпалив эту тираду на одном дыхании, девушка села и нервно отхлебнула из стакана.
- Точно, ерунда какая-то! - подтвердил атлетически сложенный парень, сидящий рядом с рыжей. - Зачем писать о тоске, разве нет других эмоций? Стремление, радость, забота о ближнем, любовь...
Высказавшись, он покосился на зеленоглазую соседку. Остальные посетители возбуждённо загалдели, на все лады обхаивая стишки длинноволосого. Тот попытался дочитать свой опус, почти целиком состоящий из слов "печаль", "грусть", "отчаяние" и их производных, но его уже никто не слушал.
- Таким как ты, Ант, нужно не стихи писать, а в откатилку сходить. Откатиться подальше в детство и научиться чему-нибудь полезному, - безапелляционно заявила рыжая. - Пошли, ребята!
Она порывисто встала, едва не опрокинув стул. За ней немедленно поднялся атлет. Парочка направилась к выходу, туда же потянулись прочие посетители. Длинноволосый Ант на разгоне прочёл ещё пару тоскливых четверостиший, но, заметив, что кафе опустело, замолк, обречённо плюхнулся на стул и машинально глотнул из ближайшего стакана.
Я подтолкнул Виталика под столом ногой, мол, смотри как дилапер работает и учись, поднялся и подошёл к поэту. Он поглядел на меня взглядом побитой собаки, чем ещё сильнее порадовал.
- Замечательные стихи! - сказал я как можно проникновеннее.
- Тебе правда нравится? - спросил он с надеждой, встрепенувшись.
- Не то слово! - восхищённо произнёс я. - Твои стихи - это новая веха в поэзии.
- А они не понимают! - дрожащим голосом пожаловался длинноволосый, кивнув вслед уходящим. - Говорят, что тоска зелёная...
- Беда всех гениев, - заверил я поэта. - Твои стихи поймут лет через сто.
- Через сто лет я уже умру, - резонно заметил Ант. - И не знаю, оживит меня кто-нибудь из потомков или нет.
Ну конечно, как я мог забыть! Подобным "гениям" нужна слава здесь и сейчас.
- Печататься не пробовал? - сочувственно спросил я поэта.
Видимо, я брякнул что-то не то. Ант подозрительно глянул на меня и спросил, нахмурившись:
- Забредыш, что ли?
- В некотором роде, - ответил я туманно, не вдаваясь в подробности.
- А в вашем мире есть поэты? - поинтересовался Ант довольно равнодушно.
Естественно, подобные непризнанные гении считают поэтами только себя. А остальные так, бумагомараки.
- Конечно, - горячо заверил я. - В нашем мире умеют ценить таланты.
Поэт тут же оглянулся и нехорошо оживился.
- Может, перепухнем ко мне и поговорим? - предложил он.
- Я не один, - предупредил я, указывая на одиноко сидящего стажёра. - С товарищем. Он тоже ценитель хороших стихов.
Ант с сомнением поглядел на Виталика. Тот, вслушиваясь в наш разговор, постарался принять вид ценителя поэзии, что у него получилось не очень правдоподобно. Поэт, подмигнув нам, растворился в воздухе. Мы с новичком молча смотрели друг на друга, не зная, что предпринять, пока длинноволосый не появился снова.
- Чего вы не перепухаете? - сердито спросил он.
- Не перепухается что-то...
- Перепухальника нет?
Я виновато развёл руками.
- Ну вы даёте, забредыши! Поэзию цените, а таких простых вещей не имеете, - покачал длинноволосой головой непризнанный гений. - Давайте руки.
Виталик подошёл к нам. Мы втроём взялись за руки, будто собрались закружиться в хороводе, и моментально перепухнули внутрь небольшой квартиры с большими окнами и высокими потолками. Комната, в которую нас запух поэт, смущала своей пустоватостью.
- Моя обитель, - пафосно произнёс длинноволосый, обводя вокруг себя, не давая нам прийти в себя после перепухания. - Пристанище томящейся души.
Без всякой связи Ант принял поэтическую позу и с надрывом прочёл:
- Рыдал я грустью,
Пел печалью.
И в мира устье
Глядел я далью.
Мне пришлось закатить глаза от восторга и перевести дух грустно и печально. На поэта это подействовало.
- Ант, - сказал он и приложил руку к сердцу.
Мы с Виталиком ответно представились.
- Игнат? - вскинул брови поэт. - Виталик? Интересные имена, поэтические... Из каких далей прибыли к нам, забредыши?
"Из туманных", - подумал я, а вслух ответил:
- С Земли.
Недогадливый поэт удивлённо поморгал:
- А мы, по-твоему, где?
- С другой Земли, со смежной, - пояснил я недалёкому гуманитарию. - Смежные миры бывают, знаешь ли. Вещевод и всё такое прочее.
- Ну да, ну да, - равнодушно отреагировал Ант.
Он сделал лёгкое движение, и из пола выросли три кресла. Графоман с размаху ухнул в одно из них. Я осторожно опустился в другое, ощупывая подлокотники. Виталик благоразумно остался стоять. Вот, значит, почему комната пустовата: аборигены помимо изготовления онтроники и перепухания умеют ещё и мебель творить на пустом месте. На кой чёрт при таких умениях нужны унылые стихи, никак не могу понять!
- Ты говоришь, у вас там умеют ценить настоящих поэтов? - напомнил мне поэт, возжелав продолжить разговор, начатый в кафе.
- О, да! Поэтов у нас ценят, - с чувством превосходства сообщил я. - У нас никто не заставляет творческих людей описывать романтику покорения звёзд. Наши поэты - свободные люди и пишут, о чём хотят.
Межмирторговские дилаперы побывали в сотнях миров, самых различных: высокоразвитых и умирающих, рабовладельческих и социалистических, диктаторских и демократических. И в любом из миров обязательно находились такие диссиденты-интеллектуалы, мечущиеся и страждущие, с затравленным взглядом и бегающими глазками. Самое интересное, все они считали, что общество, хоть социалистическое, хоть феодальное, на них давит и сковывает их творческий потенциал. Поэтому слово "свобода" для них звучало как синоним слова "рай". Хотя многие из не понимали, что за свобода им нужна.
- Совсем свободные? - спросил Ант недоверчиво.
- Полностью, - кивнул я важно. - Они отвечают только перед собственной совестью.
Взгляд поэта превратился в горящий.
Земель много. В каждом смежном мире обязательно есть Земля. Некоторые отличаются от нашей сильно, некоторые почти неотличимы. Одни напоминают Землю начала нашей эры, другие - далёкое будущее, до которого нам ещё расти и расти.
Я побывал в огромном количестве миров. Моя родная Земля - один из лучших. У нас всё просто и понятно: смысл жизни - заработать как можно больше денег и с умом их потратить. Земляне - практики до мозга костей, не любят мечтателей, романтиков и альтруистов. Мне лично кажется, что энтузиасты и фантазёры - просто мусор цивилизации. Не будь наше общество слишком гуманным, их бы давно извели на удобрения. У нас всё устроено по справедливости: чем нужнее ты обществу, чем выше твоя выживаемость в обществе, умение приспособиться, тем у тебя больше денег. А общество само определяет, кто ему нужен в текущий момент, и награждает нужного человека материальными ценностями, развлечениями и прочими приятными вещами.
Мне, например, платят в "Межмирторге" весьма неплохо, потому что моя деятельность нужна обществу. Земля жаждет новых товаров, новых услуг и развлечений, новых мест паломничества туристов, словом, эксклюзы. А без дилаперов ничего этого бы не было.
- Наши поэты отвечают только перед собственной совестью, - повторил я разомлевшему Анту. - И мои сограждане умеют ценить таланты.
Поэт прикрыл глаза. Наверное, ему мерещился удивительный мир, в котором толпы ценителей жаждут услышать его бредовые вирши. Увы, я соврал. На практичной Земле шансов быть услышанным и понятым у него ещё меньше, чем в Миогене.
- А у нас не ценят гениев, - горестно вздохнул Ант. - Ко мне никто не размазывается.
- Грамотная раскрутка нужна, - доверительно сообщил я. - Тысячами будут размазываться.
- Что нужно для этого? - подскочил на кресле поэт.
- Да есть пара секретов, - подмигнул я дружески, видя оживление жертвы зацепа. - Расскажешь про свой мир, и я что-нибудь придумаю. Мне надо знать некоторые особенности твоего мира, чтобы грамотно раскрутить тебя.
- А что про мой мир рассказывать, - скривился поэт. - Ты ведь сам всё видел. Серо, блёкло, скучно...
Он вскочил с кресла и продекламировал, подвывая:
- Нет солнца, только злая тьма,
Нет жизни, только воет смерть.
И мир - сплошная кутерьма,
Разбитых судеб круговерть.
Могучая всё таки штука - понимальник, даже стихи в рифму переводит!
Я уже устал заказывать глаза и многозначительно вздыхать. Не скажешь же этому чудику, что я терпеть не могу поэзию ни в каком виде. И поэтов не люблю, особенно непризнанных.
Я подморгнул Виталику, чтобы он тоже запоминал сведения, которые нам собрался сообщить Ант. Задремавший от скуки стажёр проморгался и приготовился внимательно слушать. Но узнавать о новом мире из уст изгоя-диссидента - последнее дело. Мы пытали Анта часа два, старательно вздыхая и закатывая глаза каждый раз после чтения очередного опуса, которыми он щедро разбавлял свой рассказ. Кроме того, что Миоген - обитель тоски, зла и серости, я узнал и некоторые полезные вещи. Например, что тут умеют, помимо всяких онтронных вещей, заглядывать в прошлое и будущее и превращать материю в пространство или время и наоборот ("грубую ткань в светлую даль", по словам поэта). Меня даже пот прошиб, когда я представил себе размер премии за этот проект. Сумма премии всё раздувалась и раздувалась. У моря я приобрету не домик, а целую виллу, пятиэтажную, с пятидесятиметровым бассейном и вертолётной площадкой.
- В нашем мире ты бы мог стать миллиардером при своём таланте, - неосторожно брякнул Виталик. Ему не терпелось узнать, есть ли в мире деньги или тут всё бесплатно, как еда.
Я незаметно погрозил ему кулаком, но он не заметил.
- Кем стать? - задрал брови кверху поэт.
- Миллиардером. Ну, состоятельным человеком, богатым... У кого денег много.
Между собеседниками состоялся замечательный диалог:
- Денег?
- Ну да. Таких штук, на которые можно много разных вещей купить.
- А зачем вещи покупать?
- Чтобы их было много.
- А разве задублить нельзя?
- Задублить?
- Ну да. Разве у вас в мире нет дублятора? Это такая онтроника, которая любой предмет может размножить. Ну, сделать категорию "количество" неважной...
Этим он добил Виталика. Мир, в котором можно любую вещь размножить в неограниченном количестве, мир, в котором количество не играет роли, произвёл на стажёра огромное впечатление. Он подавленно замолчал. Пришлось вмешаться в разговор мне.
- Представь, - обратился я к поэту, - что у тебя есть какая-то уникальная вещь. Эксклюзив. Которой нет ни у кого. И все тебе завидуют. Зачем ты будешь кому-то её давать задублить, если можешь пользоваться ею единолично? Только ты, один-единственный.
По лицу Анта можно было прочесть, что в поэтической голове шла титаническая мыслительная работа. Чтобы не быть голословным, я открыл первичный дилаперский набор, вынул первую вещь для зацепа - джинсы - и торжественно встряхнул ими перед носом ошалевшего поэта. Аляпистые тёмно-синие штаны пестрели лейблами и ярлыками. Лёгкие высветленные пошорканности придавали джинсам фирменный вид.
- Вот это вещь! - восторженно произнёс поэт, сглотнув от напряжения, и даже привстал с кресла.
- Фирма! - гордо ответил я, позволяя Анту потрогать лейблы.