У Брендана зазвонил телефон, и он, чуть отвернувшись, сказал тихонько:
– Да, Джерри. Какие новости с Собачьего острова?
– Но если этот Бремер творит такие возмутительные вещи, – спросил Питер, распуская узел белого шелкового галстука, – то почему его до сих пор не отозвали?
– Дни Бремера, безусловно, сочтены, – я бросил в кофе кусочек сахара, – но буквально каждый в «Зеленой зоне», от президента до последнего клерка, имеет имущественный интерес в поддержании ублюдочного мнения о повстанцах как о крошечной группе фанатиков и о том, что необходимый для развития Ирака поворот уже пройден. «Зеленая зона», черт бы ее побрал, вообще очень похожа на дворец из сказки Андерсена «Новое платье короля»: там точно так же говорить правду считается предательством. И с теми, кто мыслит реалистически, там происходят всякие очень неприятные вещи.
– Но ведь правда, разумеется, становится очевидной, – сказала Шэрон, – когда люди выезжают за пределы «Зеленой зоны».
– Большая часть тех, кто живет в «Зеленой зоне», этого никогда не делают. Никогда. Разве что когда едут в аэропорт.
Если бы Остин Уэббер носил монокль, он бы у него выпал, так сильно он был потрясен:
– Но как же можно управлять страной, сидя в бункере, скажи мне ради бога?!
Я пожал плечами.
– Номинально. Время от времени. В состоянии полной неосведомленности и невежества.
– Но, по крайней мере, военные должны же знать, что там происходит? Ведь, в конце концов, именно по ним стреляют повстанцы, именно их машины они взрывают.
– Да, военные знают, Остин. И внутренняя борьба между фракцией Бремера и генералами уже приобрела весьма безжалостный характер; однако и сами военные зачастую действуют так, словно им тоже хочется радикализировать население. У моего фотографа Азиза был в Кербеле дядя, имевший сад в несколько акров и выращивавший оливки. Да, он всего лишь возделывал свой сад. Но в октябре прошлого года было совершено нападение на какой-то военный конвой, причем именно на том участке дороги, который проходит по его земле; и, естественно, коалиционные силы допросили местных жителей – а я знаю, как из них выбивают «сведения о бандитах», – и поскольку таких сведений они не получили, то приказали взводу морских пехотинцев срубить у него в саду все оливы до единой. Это должно было в будущем «побудить местных жителей более активно сотрудничать с властями». Представьте только, какое «сотрудничество» способен вызвать подобный акт вопиющего вандализма.
– Примерно так же действовали англичане в Ирландии в 1916-м, – заметил Ойзин О’Дауд, – повторяя бессмертную мантру всех мачо: «Сила – вот единственное, что способны понять туземцы». И они так часто повторяли эту заповедь, что и сами в нее поверили. И с этого момента они были приговорены.
– Но я тридцать лет регулярно ездил в Штаты, – возразил Остин, – и те американцы, которых я хорошо знаю, – это мудрые, способные к состраданию, достойные люди, с которыми общаться одно удовольствие. Я просто не понимаю, как такое могло случиться!
– Подозреваю, Остин, – сказал я, – что те американцы, с которыми вы встречаетесь в банковском мире, – это не выпускники военной академии в Небраске, чей лучший друг был застрелен улыбающимся иракским подростком с пакетом яблок. Тем самым подростком, отца которого на прошлой неделе разнес в клочья стрелок из проезжавшего мимо «Хамви», хотя тот всего лишь прилаживал телевизионную антенну. А лучший друг этого стрелка за день до этого получил в шею разрывную пулю, выпущенную снайпером с крыши соседнего дома. А у этого снайпера накануне погибла сестра – машина, в которой она ехала, остановилась на перекрестке, пропуская конвой военного атташе, и охрана на всякий случай буквально изрешетила эту несчастную машину из автоматов; охрана понимала: если они не ошиблись, то тем самым спасут конвой от смертника-бомбиста, сидящего в этой странной машине, а если ошиблись, то к ним законы Ирака все равно применены не будут. В конечном счете все войны развиваются за счет того, что поедают собственное дерьмо, затем производят на свет еще больше дерьма и снова его поедают.
Было заметно, что моя расширенная метафора несколько переходит дозволенные границы.
Ли Уэббер за соседним столиком о чем-то оживленно болтал с приятелем.
А его мать спросила:
– Могу я соблазнить кого-нибудь последним кусочком торта?
* * *Видел я только одним глазом, второй был прижат к земле, и этим видящим глазом я высмотрел чернокожего морпеха и, к своему удивлению, обнаружил, что наделен способностью читать по губам, ибо он в этот момент как раз говорил Азизу:
– А этот выстрел для тебя, ублюдок вонючий!
– Он работает на меня! – заорал я, выплюнув набившуюся в рот грязь.
Солдат, гневно сверкнув глазами, глянул в мою сторону:
– Что ты сказал?
В небе наконец стало тихо, так что он явно меня услышал.
– Я журналист, – пробормотал я, пытаясь повернуться как-то так, чтобы не утыкаться ртом в землю. – Британский журналист. – Во рту у меня совершенно пересохло, и речь звучала невнятно.
Рыкающий американский акцент уроженца Среднего Запада:
– Хрена лысого ты журналист!
– Но я действительно британский журналист, меня зовут Эд Брубек, и я… – я старательно выговаривал каждое слово, – …сотрудничаю с журналом «Spyglass». Хороших фотографов трудно найти, так что, пожалуйста, попросите того человека не целиться ему в голову.
– Майор! Этот гребаный урод говорит, что он британский журналист.
– Говорит, что он кто? – Совсем рядом со мной захрустели камешки под армейскими ботинками, и владелец ботинок рявкнул мне в ухо: – Ты что, по-английски говоришь?
– Да, я британский журналист, и если…
– А чем ты можешь это подтвердить?
– Мое журналистское удостоверение и документы на аккредитацию – вон в той белой машине.
Он фыркнул:
– В какой еще белой машине?
– В той, что стоит на краю поля. Если ваш капитан уберет свое колено с моей шеи, я покажу.
– Представителям служб массовой информации полагается носить удостоверение при себе.
– Если бы кто-то из здешней милиции обнаружил при мне журналистское удостоверение, меня бы просто убили. Майор, распорядитесь, пожалуйста, насчет моей шеи, если не трудно?
Колено убрали.
– Встать. Медленно. Медленно, я сказал!
Ноги отказывались мне подчиняться, и еще ужасно хотелось растереть шею, но я не решался: вдруг они подумают, что я хочу достать оружие? Офицер снял авиационные очки. Возраст его определить было трудно: около тридцати, но лицо буквально скрывалось под слоем глубоко въевшейся сажи. Под его офицерским значком было вышито «Хакенсак»[147].
– Итак, черт побери, объясни, с какой стати британский журналист, одетый как последний оборванец, встречается в поле с настоящими оборванцами возле сбитого военного вертолета ОH-58D?
– В этом поле я оказался потому, что здесь произошло некое событие, а значит, имелся источник новостей для любого журналиста. А одеваюсь я так специально, потому что если выглядеть чересчур по-европейски, то тебя вполне могут пристрелить.
– А если будешь одеваться как эти вонючие арабы, черт бы их всех побрал, так тебя и наши запросто пристрелить могут.
– Майор, отпустите, пожалуйста, этого человека! – Я мотнул головой в сторону Азиза. – Это мой лучший фотограф. А вон тот парень… – я указал глазами на Насера, – …в синей рубашке… это мой помощник.
Майор «Хакенсак» еще несколько секунд нас помучил, потом сказал:
– О’кей. – Азизу и Насеру разрешили встать, и мы наконец смогли опустить руки. – Британия – это значит Англия, верно?
– Англия, плюс Шотландия, плюс Уэльс, плюс Северная Ир…
– Ноттингем – это Англия или Британия?
– И то, и другое, как Бостон – это Массачусетс и США.
Этот майор явно про себя обозвал меня «хитрожопым ловкачом», а вслух заявил:
– Мой брат женился на медсестре из Ноттингема. В жизни не видел более вонючей дыры! Заказал себе сэндвич с ветчиной, так мне принесли тонюсенький ломтик какой-то розовой слизи между двумя кусочками сушеного дерьма. И готовил эту гадость какой-то араб. И чуть ли не все водители такси там были арабами! Да твоя гребаная Британия – это все равно что оккупированная территория, друг мой.
Я пожал плечами.
– У нас было несколько волн иммиграции.
Майор чуть повернул голову вбок, собрал побольше слюны и плюнул.
– Значит, в «Зеленой зоне» живешь, британский журналист?
– Нет. Я живу в гостинице «Сафир», за рекой.
– Это чтобы проще было налаживать отношения с настоящими иракцами, да?
– «Зеленая зона» – это один город, а остальной Багдад – совсем другой.
– Ну так давай я тебе расскажу, что значит иметь дело с настоящими иракцами. Настоящие иракцы говорят: «С началом вторжения безопасной жизни пришел конец!», а я им отвечаю: «Так постарайтесь никого не убивать, не пырять ножом и не грабить». И тогда настоящие иракцы возражают мне: «А это американцы по ночам совершают налеты на наши дома, они не уважают нашу культуру». Но я говорю: «Так перестаньте стрелять в нас, американцев, из ваших домов, идиоты гребаные!» Но настоящие иракцы тут же начинают ныть: «Где наша канализация, где наши школы, где наши мосты?» А я им отвечаю: «А где наши гребаные миллиарды долларов, которые мы вам давали, чтобы вы могли построить школы и мосты, проложить канализацию?» Но они продолжают ныть: «Ах, почему нет электричества, почему нет воды?» И я отвечаю: «А кто взрывал подстанции? Кто распиливал гребаные трубы, которые мы проложили?» И тут вступают их священнослужители и заявляют: «Наши мечети срочно нуждаются в покраске!» А я отвечаю: «Раз так, поднимите свои задницы, полезайте на лестницу да и покрасьте их сами, черт вас побери!» Вот вам материал для вашей газеты. Как, кстати, на самом деле она называется?
– Это журнал. Он называется «Spyglass». Это американский журнал.
– А на что он похож? На «Тime»?
– Да нет, это либеральное дерьмо, сэр, – подсказал стоявший рядом морпех.
– Либеральное? – В устах майора «Хакенсака» это звучало примерно как «педофилическое». – Так ты у нас, оказывается, либерал, британский журналист?
Я сглотнул. Иракцы тоже наблюдали за нами, явно пытаясь понять, каким образом может решиться их судьба в столь загадочном и явно недоброжелательном диалоге.
– Вы, майор, были посланы сюда благодаря самому консервативному Белому дому на памяти всех живущих, – сказал я. – Ей-богу, мне было бы очень важно и интересно узнать ваше мнение: скажите, вы считаете, что вашей страной действительно руководят люди умные и храбрые?
И я тут же понял, что сделал неверный ход. Никогда не следует намекать невыспавшемуся и недовольному офицеру, что, с вашей точки зрения, его главнокомандующий – безмозглый шарлатан, а его товарищи по оружию погибали зря.
– А я задам тебе встречный вопрос, – проворчал «Хакенсак». – Кому из этих арабских джентльменов известно, кто сбил наш вертолет?
И я вдруг почувствовал, что ноги мои больше не касаются дна в том озере дерьма, в которое мы трое, Азиз, Насер и я, угодили.
– Мы приехали сюда всего на несколько минут раньше вас. – Над головой неумолчно жужжали насекомые, где-то вдали ревели автомобили. – Эти люди ничего нам не сказали. Они живут в такие времена, когда чужакам доверять не следует, особенно иностранцам. – Господи, да этот тип просто читает мои мысли, так что лучше, наверное, сменить тему. – Скажите, майор Хакенсак: вы разрешите мне процитировать ваше мнение насчет настоящих иракцев в газете и назвать ваше имя?
Он чуть отклонился назад и вперил в меня недобрый взгляд:
– Ты что, вокруг пальца меня обвести хочешь?
– Но нашим читателям было бы весьма интересно узнать вашу точку зрения на происходящее.
– Нет! И не вздумай меня цитировать! А если… – Спутниковый телефон майора ожил и яростно заверещал. «Хакенсак» отвернулся и сказал: – Один-восемь-ноль? Это два-шестнадцать; конец связи. Отрицательно, отрицательно, один-восемь-ноль! Никого здесь нет, кроме Каспера, этого гребаного призрака, и горстки зевак. Хорошо, я проведу расследование хотя бы проформы ради, но эти ублюдки просто посмеются над нами, прикрывшись своими проклятыми полотенцами, которые они носят на головах. Конец свя… Да-да… я понял, один-восемь-ноль. И последнее: у вас там еще ничего не слышно? Уж не Балински ли это устроил? Конец связи. – Майор послушал еще, раздувая ноздри и щелкая от злости зубами. – Вот ведь черт, один-восемь-ноль! Черт, черт и еще раз черт! Один черт. Конец связи. – Он с силой поддел ногой камень, камень ударился о фюзеляж рухнувшего вертолета и рикошетом отскочил обратно. – Нет-нет, не беспокойся. Да администрация на базе даже дерьмо из собственной задницы выкопать не может! Сообщи непосредственно по месту его приписки. Ладно, два-шестнадцать, конец связи, отключайся. – Майор «Хакенсак» посмотрел на чернокожего морпеха и покачал головой; потом снова повернулся ко мне; глаза у него были злые. – Ну что, видишь перед собой тупого вояку-сквернослова, да? Этакий персонаж из мультфильма, который только и делает, что ворчит и похабничает? Ты думаешь небось, что мы все это заслужили? – он мотнул головой в сторону сбитого вертолета. – Уже за то, что здесь находимся? Но у тех, кто погиб в этой вертушке, тоже были дети, были семьи, как и у всех вас. Им тоже, черт бы все это побрал, лгали насчет этой войны – в точности как и вам. Но в отличие от тебя, британский журналист, за ту лапшу, которую им вешали на уши, они заплатили собственной жизнью. Они были храбрее тебя, британский журналист. Они были лучше тебя. Они заслуживают большего, чем ты. Так что давайте, и ты, и твой Бэтмен, и твой Робин, убирайтесь с глаз моих. Быстро.
* * *– Ассалям алейкум. – Эта пожилая ирландская женщина, обладательница целого облака пышных седых волос и украшенного зигзагами кашмирского пончо, держалась очень уверенно. С такой точно не поспоришь.
Я поставил ее рюмку с ликером «Драмбуи» на столик.
– Валейкум ассалам.
– Как все прошло? Шлон хадартак?
– Ахмадулилла, хвала Аллаху. Вы честно заслужили свой глоток спиртного, Айлиш.
– Как это мило с вашей стороны, Эд. Надеюсь, я не нарушила ваши планы? Не сбила вас с пути истинного?
– Вовсе нет. – В уголке банкетного зала не было никого, кроме меня и Айлиш. Я видел, как Аоифе играет с племянницей Питера, они хлопают в ладоши и что-то напевают. Холли болтала с ирландскими родственниками. – Мне даже искать не пришлось: в гостиной наверху была целая бутылка.
– Не встретились ли вы по дороге с кем-либо из инопланетян?
– Много раз. Гостиная наверху выглядит как сцена в баре из «Звездных войн». – Я подумал, что ирландская женщина восьмидесяти с лишним лет вряд ли знает, что я имею в виду, и пояснил: – «Звездные войны» – это такой старый фантастический фильм, немного похожий на…
– Да, я его смотрела в кинотеатре у нас в Бантри, как только он вышел, так что благодарю вас. Мы с сестрой собрали свои жалкие гроши и пошли его смотреть.
– Простите, я вовсе не хотел… э-э-э…
– Забудь. Чушь какая. – Она чокнулась со мной; она пила ликер, а я джин с тоником. – Ну, храни нас Господь. Ты мне лучше вот что скажи, Эд. Тебе в Ираке приходилось когда-нибудь добираться до Амары и тамошних болот?
– Нет, и очень жаль, что не доводилось. Когда я ездил в Басру, мне поручили взять интервью у британского губернатора в Амаре, но в то утро как раз разбомбили штаб ООН в Багдаде, и пришлось спешно возвращаться назад. А теперь посещать этот регион слишком опасно, так что я упустил шанс. А вы там бывали?
– Да, но пробыла всего две недели. Жена старосты деревни очень меня привечала… А знаешь, мне до сих пор снятся эти болота. Я слышала, теперь от них мало что осталось.
– Саддам велел их осушить, чтобы лишить врагов естественного прикрытия. А то, что осталось, после войны с Ираном буквально начинено противопехотными минами.