– Больше всего я боюсь того момента, когда у Аоифе появится первый бойфренд, – сказал я.
Дэйв стряхнул воду с рук.
– О, это как раз не страшно. Все у вас будет хорошо.
Мне и моему болтливому языку вдруг захотелось напомнить Дэйву о Винни Костелло и о том, что предшествовало исчезновению Жако, но я тут же опомнился и быстренько сменил тему:
– Пит, по-моему, вполне приличный парень, верно?
– Да вроде бы. Знаешь, Шэрон всегда была разборчивой.
Я обнаружил, что ищу в лице Дэйва, отражающемся в зеркале, хотя бы малейшее намерение сказать «не то что Холли», но он вдруг посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– Не тревожься, Эд, у тебя все получится. Ты один из очень немногих знакомых мне людей, которым так же идет борода, как мне, и которые так же хорошо умеют за ней ухаживать.
– Спасибо. – Я сунул руки под сушилку, удивляясь собственным мыслям: неужели у меня все-таки хватит сил это сделать? Бросить Холли и Аоифе ради работы?
Какого черта Холли вынуждает меня делать подобный выбор!
Мне ведь хочется от нее только одного: чтобы она научилась делить меня с моей работой.
Как я делю Холли с ее работой. По-моему, это было бы справедливо.
– Для тебя, наверно, это было бы чересчур – взять и навсегда вернуться в Англию. Так ведь? – спросил Дэйв, бывший владелец паба, обладающий чрезвычайно развитой интуицией.
– Хм… да, именно так. При всех прочих равных.
– Ага. Значит, не все прочие могут быть равны между собой?
– «Spyglass» предложил мне продлить контракт до декабря.
Дэйв сочувственно вздохнул, втянув воздух сквозь зубы.
– Вечный вопрос. Долг против семьи. Ничего не могу тебе посоветовать, Эд. Разве что попытайся понять истинную цену и того, и другого. Я за свою жизнь знал немало людей, которым доктора говорили: «Вам скоро конец». И вот тут им приходилось решать, что для них важней в последние дни жизни. И если мне какой-нибудь врач-шарлатан скажет: «Тебе жить осталось всего Х недель», знаешь, что мне понадобится? Бар, сочувственное ухо и добрая выпивка, да покрепче. И я думаю, что ты не удивишься, если я честно тебе признаюсь: ни один из тех парней, которым врач вынес приговор, не сказал: «Ах, Дэйв, если бы я больше времени проводил на работе!»
– Так, может, они всю жизнь занимались чем-то не тем? – сказал я и тут же пожалел об этом, уж больно высокомерно и дерзко это прозвучало.
К сожалению, возможности как-то пояснить столь неудачное высказывание у меня не осталось: дверь в туалет распахнулась, и туда ворвались трое ирландских родственников Холли, смеясь над какой-то пьяной шуткой.
– Эд, дядя Дэйв, вот вы где! – заорал Ойзин. Степень его родства с Холли я так и не смог толком уразуметь. – Тетя Кэт велела нам вас обоих выследить, найти и вернуть назад живыми.
– Господи, О’Рейли! Чем теперь-то я виноват?
– Остынь, дядя Дэйв. Просто пора резать свадебный торт, только и всего.
* * *На обратном пути в Багдад за руль сел Азиз, так что Насер смог спокойно рассказать мне о тех пациентах, которых он успел расспросить в больнице. Теперь, если учесть снимки, сделанные Азизом, у нас уже имелась основа для хорошего газетного материала. Однако, еще не успев въехать в Абу-Грейб, мы угодили в длиннющую пробку. Насер выскочил на обочину возле какого-то лотка и вернулся с кебабом и двумя неприятными новостями: чуть раньше неподалеку был атакован конвой с горючим, и теперь на шоссе – воронка тридцать футов в диаметре, из-за чего главная дорога на Багдад отчасти заблокирована, отсюда и эта пробка; а вторая новость заключалась в том, что над территорией какой-то местной фермы к юго-востоку от тюремного комплекса был сбит американский вертолет. Посовещавшись, мы решили, что стоит свернуть и найти место, где он упал. Мы быстренько сжевали куски волокнистой баранины – а может, козлятины, – и возле той мечети, где мы раньше чуть не попали в беду, Азиз свернул на юг. Как только тюремный комплекс оказался у нас за спиной, мы увидели высокий столб черного дыма, поднимавшийся из-за тамарисков, высаженных в качестве ветрозащитной полосы. Какой-то мальчишка, ехавший мимо на велосипеде, подтвердил: да, хвала Аллаху, там действительно сбит американский вертолет «Kiowa». Мальчишки в оккупированном Ираке знали обо всех видах оружия и военной техники столько же, сколько я знал о рыболовных снастях, мотоциклах и «Toп-40» лучших песен 80-х. Юный велосипедист, рассказывая о крушении вертолета, говорил «бум!» и смеялся. Он также сообщил Насеру, что полчаса назад прибыли морские пехотинцы и вынули из сбитого вертолета двух мертвых американцев, так что теперь, как он считает, вполне можно туда поехать и посмотреть.
Дорога вела нас по мостику через ирригационный канал в тамарисковую рощицу, а затем – в поле, заросшее сорняками. Дымящийся, почерневший «Kiowa» лежал на боку; его хвостовая секция валялась почти на противоположном конце поля.
– Ракета «земля – воздух», – предположил Насер, – причем угодила точно в середину. Как мечом разрубила.
Человек двадцать – мужчины и мальчишки – уже стояли вокруг рухнувшего вертолета. На дальнем краю поля виднелись фермерские постройки и брошенная техника. Азиз припарковался на обочине дороги, мы вылезли из машины и подошли ближе. Время было послеполуденное, и воздух так и звенел от гула насекомых. Азиз снимал на ходу, по мере приближения к сбитому вертолету. А я думал о погибших пилотах: что пронеслось у них в голове, когда они стремительно падали на землю? Какой-то старик в красной куфие спросил у Насера, не из газеты ли мы, и Насер сказал, что мы действительно сотрудники одной иорданской газеты и приехали сюда, чтобы опровергнуть лживые вымыслы американцев и их союзников. Потом Насер спросил у старика, видел ли он крушение вертолета своими глазами. Старик сказал, что ничего не видел и ничего не знает; он слышал только взрыв. Он, правда, заметил, как отсюда отъезжали какие-то люди, возможно, из Армии Махди[144], но был слишком далеко и не смог хорошо разглядеть, и потом, видите – он указал на свои глаза, – какие катаракты, все застилают.
– Видеть слишком много в Ираке вообще нельзя – за это вполне могут и убить.
Внезапно мы услышал рев армейских автомобилей, и толпа местных жителей тут же попыталась рассыпаться по полю, но ей это не удалось, и все мы снова собрались у сбитого вертолета. Уйти было невозможно: все выходы с поля были заблокированы двумя конвоями по четыре «Хамви» в каждом. Из машин высыпались морские пехотинцы в полном боевом снаряжении, целясь в нас из М16. Невесть откуда донесся рев: «Руки вверх! Над головой, чтобы я мог их видеть! Все, кто там сейчас стоит, черт побери, или, клянусь, вы злорадные долбаные Али-Бабы, трахающие свиней, я вас в землю вмажу!» Перевода не дали, но мы все и так поняли смысл сказанного.
«ВЫШЕ РУКИ!» – заорал второй морпех, замахиваясь винтовкой на мужчину в комбинезоне, заляпанном машинным маслом, похоже, автослесаря. Тот пролепетал: «Mafi mushkila, mafi mushkila», что означало «никаких проблем, никаких проблем», но морпех почему-то озверел, крикнул: «Ты мне не перечь, скотина!» – и ударил слесаря ногой в живот с такой силой, что, по-моему, у всех внутри екнуло от сочувствия к бедолаге; тот сразу скорчился, кашляя и задыхаясь.
– Выясните, кто хозяин этой фермы, – велел морпех переводчику, который прятал лицо под маской, как ниндзя.
Затем морпех сказал в переговорное устройство, что у них все под контролем, а переводчик стал расспрашивать старика в красной куфие, кто хозяин этой фермы.
Я не слышал ответа, потому что в этот момент какой-то чернокожий навалился на Азиза, грозно приговаривая: «Сувениры, да? На память, да? Твоя работа, да?» Хвала судьбе, какой-то гром среди ясного неба заглушил мой голос, когда этот чернокожий верзила с такой силой сдернул камеру с шеи Азиза, что порвался ремень; Азиз упал ничком, ударившись лицом о землю, и уже в следующее мгновение морпех опустился возле него на колени и приставил к его виску пистолет.
Я закричал: «Нет… остановитесь! Это мой фотограф! Он на меня работает!», но все тот же гром среди ясного неба заглушил эти слова, и я внезапно оказался на земле, и мощное, защищенное наколенником колено сдавило мне горло и трахею, и я, вжимаясь в грязь, подумал: Они не поймут, что совершили ошибку, пока меня не прикончат. А потом я понял: Нет, они никогда не обнаружат никакой ошибки и попросту бросят меня в неглубокий кювет где-нибудь на окраине Багдада.
* * *– Почему они такие неблагодарные, Эд?
Аккуратный кусочек свадебного торта так и застыл у меня на полпути ко рту. Полин Уэббер обладала невероятно звучным, проникновенным голосом, да к тому же на меня уставились четверо Уэбберов и шестеро Сайксов вместе с Аоифе. Казалось, на меня смотрит даже ваза с оранжевыми лилиями. Но самое главное, я понятия не имел, кого Полин имеет в виду, поскольку уже несколько минут составлял в уме будущее электронное письмо в бухгалтерию корпорации – владельца «Spyglass». Я посмотрел на Холли, надеясь, что она мне подскажет или хотя бы намекнет, но она уставилась на меня пустыми глазами, и на лице у нее по-прежнему была маска несправедливо обиженной женщины. Хотя я уже не был так уверен, что это просто маска.
К счастью, на помощь мне пришел Ли, младший брат Питера и самый лучший из всех присутствующих: его «профессией», правда, была «борьба с утаиванием налогов», но это не мешало ему считаться экспертом в международных делах.
– Ирак при Саддаме был просто огромным концлагерем, где под землей скрывались массовые захоронения. В итоге мы с янки объединились, пришли туда, свергли их диктатора, как говорится, gratis, то есть совершенно бесплатно – и чем же они нам отплатили? Выступили против нас, тех, кто их освободил! Неблагодарность – вот что глубоко, очень глубоко, сидит в душе всех арабов. Они ненавидят не только наших ребят в военной форме: они ненавидят любого уроженца Запада, верно, Эд? Вспомним, например, того беднягу-репортера, которого они прикончили в прошлом году только за то, что он был американцем. Ситуация – гротеск!
– У тебя шпинат в зубах застрял, Ли, – сказал Питер. – Помолчи лучше.
Разумеется, Аоифе тут же спросила:
– Что значит «прикончили», папочка?
– А может, мы с тобой, – тут же предложила ей Холли, – сходим и посмотрим, чем там занимаются Лола и Аманда за столом для старших детей? По-моему, там есть кока-кола.
– Ты же всегда говоришь, что у тебя от кока-колы бессонница, мамочка.
– Да, но ты сегодня так хорошо исполнила роль подружки невесты, что вполне можно сделать и исключение. – И Холли незаметно увела Аоифе.
Ли, все еще ничего не понимая, спросил:
– Ну что, шпината больше нет?
– Шпината нет, – сказал Питер, – а вот бестактность так и осталась.
– Хм? Ой… – Ли покаянно усмехнулся. – Не обижайся, Эд. Наверно, я слишком налегал на старое вино.
Мне бы следовало сказать: «Ничего страшного, я вовсе не обижаюсь», но я лишь плечами пожал.
– Дело в том, – продолжил Ли с таким видом, словно наконец-то решил открыть всем правду, – что вторжение в Ирак было совершено во имя одной-единственной вещи: нефти.
Если бы я получал по десять фунтов каждый раз, когда это слышал, я бы уже мог купить Внешние Гебриды. Я положил вилку.
– Если вам нужна нефть той или иной страны, то ее полагается просто покупать. Как мы ее покупали у Ирака раньше.
– Зато посадить марионеточное правительство гораздо дешевле! – Ли даже язык мне показал, желая сказать этим, что нарочно меня поддразнивает. – Только представьте себе: какие выгодные условия, какие прибыльные контракты! Пальчики оближешь!
– Может, иракцам как раз это и не нравится, – сказал Остин Уэббер, отец Пита и Ли, банковский служащий на пенсии с унылым взглядом и невероятно большим выпуклым лбом, как у клингонов[145]. – Может, они не хотят быть чьими-то марионетками. Мне бы, например, подобная перспектива тоже не слишком понравилась.
– Пожалуйста, помолчите! Дайте наконец Эду ответить на мой вопрос! – возмутилась Полин. – У меня, кстати, возник еще один: почему иракская интервенция пошла чуть ли не вразрез с первоначальным сценарием?
Голова у меня гудела. После нашей с Холли ночной беседы и предъявленного ею ультиматума я почти не спал, а теперь еще и слишком много шампанского выпил.
– Потому что этот сценарий был написан не для Ирака как такового, а для некой фантазии на тему Ирака – такого Ирака, каким Рамсфелд, Райс[146], Буш и все прочие хотели бы его видеть или уже видели в своих мечтах, – сказал я. – А также – каким он якобы должен был стать согласно уверениям прикормленных ими «иракцев в изгнании». Начиная интервенцию, они рассчитывали найти там некое единое государство, каким была, например, Япония в 45-м году. А вместо этого столкнулись с непрерывно ведущейся гражданской войной между арабами-шиитами, составляющими большинство, арабами-суннитами, которых в Ираке меньшинство, и, с третьей стороны, курдами. Саддам Хусейн, суннит, навязал стране жестокий мир, но после того, как с Саддамом разделались, гражданская война разгорелась с новой силой, и теперь она… напоминает скорее извержение вулкана, а временная власть в лице коалиции окончательно запуталась. Когда тебя жестко контролируют со всех сторон, нейтралитет невозможен.
Оркестр на дальнем конце зала заиграл «The Birdie Song».
– Значит, – спросила Рут, – сунниты сражаются в Фаллудже, потому что хотят вернуть во власть лидера-суннита?
– Это одна из причин; но шииты в других местах сражаются, потому что хотят изгнать из своей страны иностранцев.
– Оккупация – это очень неприятно, – сказал Остин. – Я их хорошо понимаю. Но разве иракцы не способны понять, что теперь жизнь у них лучше, чем прежде?
– Два года назад, – сказал я, – практически каждый мужчина в Ираке – имел работу; хоть какую-то, но работу. Теперь у большинства работы нет. В стране работал водопровод, из кранов текла вода, в домах было электричество. Теперь нет ни воды, ни электричества. Два года назад бензин был вполне доступен. Теперь заправить машину практически невозможно. Работала канализация, на улицах были общественные туалеты. Теперь канализация не работает, и туалеты закрыты. Два года назад можно было отправить детей в школу, не опасаясь, что по дороге их похитят с целью выкупа. Теперь это невозможно. Два года назад Ирак скрипел по всем швам, это была надломленная, истерзанная санкциями страна, но он жил, он, если можно так выразиться, более-менее нормально функционировал. Теперь нет.
Какой-то похожий на араба официант налил мне кофе из серебряного кофейника, я поблагодарил его и задумался: а ведь наверняка этот парень, слушая наш разговор, думает про себя: «Хорошо этому типу болтать языком, сидя в своей уютной норе!»
Между тем Шэрон – эта девица, по-моему, была просто счастлива, что во время собственной свадьбы, за тортом, может с кем-то обсудить политику Запада на Ближнем Востоке, – спросила:
– И кого следует за это винить?
– А это будет полностью зависеть от того, кому именно вы адресуете данный вопрос.
– Мы же тебя спрашиваем, – сказал жених Питер.
Я попробовал кофе. Он был действительно хорош.
– В настоящее время правителем Ирака де-факто является некий приспешник Киссинджера Л. Пол Бремер III. Приняв этот пост, он принял и два эдикта, которые, собственно, и сформировали оккупацию. Согласно Эдикту номер один, любой член партии Баас, если он достиг определенного чина, должен быть уволен. Одним росчерком пера Бремер отправил в помойное ведро самых образованных слуг гражданского общества: научных работников, учителей, полицейских, инженеров, врачей – и заявил, что коалиция нуждается в незамедлительной перестройке всей страны. В один день пятьдесят тысяч иракских белых воротничков потеряли зарплату, пенсию и будущее; естественно, им сразу захотелось, чтобы оккупация как можно скорее потерпела неудачу. Эдиктом номер два Бремер расформировал иракскую армию, не обеспечив военных ни денежным довольствием, ни пенсиями – ничем. Таким образом, он породил триста семьдесят пять тысяч потенциальных инсургентов – людей, лишенных работы, вооруженных и обученных убивать. Легко, конечно, судить задним числом, но если ты считаешь себя вице-королем страны, оккупированной твоими войсками, то твоя прямая обязанность – хоть как-то предвидеть ближайшее будущее или хотя бы прислушаться к советам тех, кто его предвидит.