- Игнат! Игнат!
Если бы она могла сказать ему, хотя бы один единственный раз...
Где-то в недрах пустого дома пронзительно затрещал телефонный звонок.
Край вздернул голову: послышалось ему или...
- Это не нам, - уверенно бросил его собеседник.
- Откуда вы знаете? – Край двинулся было к двери, да споткнулся о собственную мысль: разве тут не отключены телефоны? Или это аппарат в комнате охраны? А может, заработал мобильник у кого-то из ребят?
- Здесь вам не тут, и тут вам не здесь, - ехидно бросил старик ему в спину.
- Что вы хотите этим сказать? – Край повернулся к креслу-каталке со странным чувством, будто калека роется в его мозгу корявыми когтистыми пальцами.
- Для здесь все равно, есть ли вообще этот дом или вот это дерево, - старик слабо махнул на что-то в ярком пятне окна, - или даже Врата. Я, например, лично уверен, что ничего этого здесь не существует, включая меня самого. Забыт и вычеркнут из времени, я теперь тутошний, точка.
Край потер виски. Телефонная трель вонзалась прямо в кость черепа, заставляя вибрировать что-то внутри.
- Но если мы не здесь, то где же?
- Я-то тут, - старик многозначительно поднял иссушенный временем палец. – В тени шелковицы жду пения трубы. Вопрос в том, где ты, юноша.
Если бы Фактор верил в бога, он мог бы сказать, что Всевышний ответил на его молитвы, - недаром его так активно поминали вопящие из динамиков торчки. Едва Федор перекрыл им кислород, закрутив звук, до ушей донеслась далекая, но такая отрадная телефонная трель. Где-то в этом доме с привидениями была связь с внешним миром, и этой связью он вознамерился воспользоваться.
- Потерпи, парень. Я быстро, - бросив последний взгляд на по-прежнему бесчувственного Края, Фактор выскочил за дверь.
Телефон стоял на столе в центре пустой комнаты, стоял так, будто специально ждал только ее. Судя по его виду, делал он это уже давно – вместо сенсорной панели или даже кнопок его украшал диск с дырочками, в которых прятались когда-то черные, а теперь грязно-бурые цифры. Казалось, округлая желтоватая трубка подрагивала, испуская заливистый зов. Черные пальцы легли на холодный пластик, назойливый звон прекратился.
- Алло?
- Лилит, это я, Игнат.
Фактор остановился, запыхавшись. Он бежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки, когда телефон внезапно затих. В ушах пел высоковольтный провод тишины, да молоточками стучала кровь. Что, если ему просто почудилось? Вроде как эта постоянная капель... Нет. Нет! Это должно быть где-то здесь, поблизости, иначе бы он просто не услышал звонка даже сквозь «бумажные» стены хрущевки. Он поднялся на площадку и толкнул дверь квартиры с покосившейся цифрой «восемь».
- Я хотел тебе сказать...
- Я хотела тебе сказать...
Слова столкнулись, запутались буквами. Оба замолчали, давая другому время продолжить, и снова начали одновременно:
- Давай ты первый...
- Ты первая...
Снова молчание, только слабый шорох в трубке, будто прилив, навечно заключенный в раковине. Наконец волна вынесла на берег слуха жемчужины.
- Смерть – это больно, - низкий глуховатый голос Игната. – Я не хотел умирать.
- Прости, прости меня! – Заторопилась Лилит. – Я думала, у меня будет много времени, чтобы тебе это сказать, но я ошибалась. Это самая страшная моя ошибка. Время – оно осталось, а тебя больше нет. Я должна была сказать тебе тогда... – она замялась, сознавая, как плоско и банально прозвучат ее слова. Почему, когда люди говорят о самом важном на свете, они делают это одинаково? Тысячелетиями повторяют одну и ту же короткую фразу, затертую языками, как серебряная монета, давно потерявшая свой первоначальный вес.
- Ты сказала мне это. Один раз, - голос Игната звучал так, будто он улыбался. – Помнишь, когда?
Лилит мучительно напрягла память. Нет, это невозможно, она никогда бы такое не забыла. Слишком серьезно относилась она к большим словам, а «люблю» было из их числа. Тяжелое и гладкое, как синий кит, оно не могло выскользнуть из ее рта незамеченным.
- Не помнишь, - он не злился, скорее поддразнивал ее, как это частенько случалось раньше. – Вот что бывает, когда упьешься в муку.
В обществе Игната «упилась» Лилит только однажды, причем в муку - это еще мягко сказано. Она уже не помнила, какой был повод, да и вообще мало что помнила из событий той ночи, кроме безумного секса в ванне с продолжением на кухне, где она и вырубилась – прямо на узком топчанчике у загруженного грязной посудой стола. Значит, тогда.
- И ты поверил мне, пьяной-то? – Спросила, сама еще не веря поднимающемуся из живота облегчению.
- In vina veritas, - усмехнулся Игнат, - что в переводе с латыни значит «лучше пьяное признание, чем никакого».
- Это была правда, - выдохнула Лилит все накопившееся в ней тепло. – Блу, демоны – это просто работа, которую требовалось сделать. Я думала, что, когда все закончу, смогу вернуться к тебе, но...
- Я тоже был для тебя работой?
Она боялась этого вопроса, но лгать теперь было немыслимо.
- Только в начале. Пока не узнала тебя по-настоящему.
Вот так. История повторяется. На экраны выходит римейк. Телохранитель влюбляется в Уитни, снайпер – в свою мишень. Как ее с Игнатом угораздило затесаться в мелодраму?
- А своих товарищей ты успела узнать по-настоящему?
Лилит нахмурилась, прижала трубку плотнее к уху:
- Каких товарищей?
- Тех, с которыми сюда пришла.
Лилит невольно оглянулась через плечо, будто там, на пороге могла стоять вся компания сталкеров с Шивой во главе:
- Откуда ты... Почему ты спрашиваешь?
- Да так, - Игнат хмыкнул, или это в трубке зашуршало. – Просто интересно, помешает ли это тебе их предать.
- Не знаю, где я, но зато точно знаю, где хочу быть – как можно дальше отсюда, - Край отвернулся от старика, казавшегося черным провалом на светлом фоне окна, и шагнул к выходу из комнаты. Поздно. Облупленная дверь стремительно скрывалась под сиреневыми обоями в ржавых потеках: вспучившееся бумажное полотно лезло со всех четырех сторон, будто кожа, в темпе ускоренной съемки затягивающая рану. Край бросился к дверному проходу, ставшему стеной, зацарапал гнойно пузырящуюся преграду, подцепил ногтями, рванул... Клок обоев остался у него в руках. С окаменевших от старого клейстера газет посыпалась под ноги штукатурка вперемежку с дохлыми мухами. Нет... Нет, это не газеты. Слишком неровные строчки в колонках. Да и не колонки это вовсе – строфы, а в строфах такие знакомые слова.
ты не туда попал:
в колодце ушла вода
в колодце железный пол
колодец стоит столбом
- Как можно дальше тут не пройдет, - захихикал сзади калека. Пружины кресла издевательски поскрипывали в унисон.
Край заметался по периметру комнаты, простукивая стены, обдирая полосы ржавой бумаги, усеянные паучьими яйцами и словами, - всюду была сплошная стена слов. Он даже в окно выглянул, единственное свободное место, отпихнул каталку с ее вонючим обитателем – высоко, не выпрыгнуть. Обессилев, сполз спиной по строчкам, обхватил исцарапанными руками колени:
- Что же, выхода нет?
- Все зависит о того, куда тебе надо, - старик с трудом подкатил кресло на старое место, толкая колеса высохшими, похожими на тараканьи лапки ладонями. – И надо ли вообще.
- Надо, - твердо произнес Край. – Мне надо во Врата.
- Зачем? – Уродливая голова качнулась. – Подохнуть ты можешь и здесь. Тихо, никого не беспокоя. А я подожду тебя под шелковицей.
- Я не собираюсь подыхать, - огрызнулся Край.
- Да ну? – Бельмастые глаза прищурились, ловя его на прицел.
По спине сороконожкой побежал холодок: неужели этот полутруп догадался?
- Не сейчас, - нехотя пояснил Край. – Меня ждут товарищи. Да! Наверняка, меня уже ищут.
- На твоем месте я не стал бы слишком на это рассчитывать, - бурые пятна на морщинистой коже съехались к вискам, рот запал беззубой ухмылкой. – Твои приятели сейчас слишком заняты.
- Ты что-то знаешь? – Стряхнув сороконожку страха, Край поднялся с пола. – Где они?
- Ну... Я бы сформулировал вопрос иначе: когда они?
- Издеваешься?! – Край схватил спинку кресла и дернул изо всех сил, грозя перевернуть. – Где они? Говори!
Тараканьи лапки вцепились в подлокотники, бугристый череп замотался на синей цыплячьей шее:
- Хватит! Хватит... Они еще здесь!
- Где? – Край еще раз тряхнул старика для острастки. – Говори, или я... такого пенделя тебе отвешу, что окажешься там, - он крутанул каталку, чуть не вывалив содержимое на подоконник, - скоростной бандеролью.
- Река, - простонал калека, хватаясь за грудь: в ней снова клокотало, будто там закипала картошка, и его узловатая рука все пыталась приподнять крышку, чтобы выпустить пар. – Рыжая девушка и ее преступление плывут по великой реке. А в ванной не завернут кран... Нет, не завернут, и вода вот-вот перельет через край.
- Да хоть тут все затопит, и тебя заодно! – Край потянул шпингалет окна, но тот и не думал поддаваться, намертво впаянный в раму старой краской и временем. – Где Фактор? Где Лилит?
Старик хрипел что-то нечленораздельно, на серых губах пузырилась вонючая слюна. Осмотревшись, Край сорвал со стены фотографию в большой металлической раме и с размаху засветил ею в стекло. Осколки разлетелись беззвучно, серебристым сверкающим дождем посыпались вниз, кометным хвостом за лицом кудрявой улыбающейся девушки. Свет, ворвавшийся внутрь, обжег роговицу, горячей кистью мазнул по открытой коже.
- Бесконечность, - голос старика шипел, испаряясь. – Под ее знаком.
Похолодало. Край открыл глаза. В тишине мигали зеленым экраны, как фасеточные глаза никогда не спящего чудовища. Где-то далеко, метры бетонных перекрытий спустя, хлопнула, закрываясь, как крышка колодца, дверь.
[1] Парашютная система
[2] Мониторинг социальных и интернет сетей
[3] Управление по борьбе с экстремистскими группами
[4] Умрет (сленг врачей)
[5] Шмели. Тень сердца.
[6] Ты становишься выше Эмпайр Стейт Билдинг, беби. В английском сленге фраза имеет еще одно значение: как тебя прет, беби. Фраза из песни Janelle Monáe "We Are Young".
Во сне и смерти
«хочешь, мальчик, я и тебя зарежу,
хочешь, мальчик, мы будем вместе,
во сне и в смерти?»
Лодка была та самая. Или по крайней мере точно такая же – новенькая, серая, с голубыми полосами по бортам и синими пластиковыми сиденьями. Проведешь пальцем по резине – скрипит. В тот раз Динго сидела в середине. Теперь – скрючилась на корме, обхватив корзинку. Пристроила ноги между сапожищами Еретика, который взялся за весла. Он уселся лицом к Динго, и теперь она сжимала коленки изо всех сил, стараясь не дотронуться до чужого тела. Это было нелегко – Еретик разворачивал лодку, и ее покачивало. Зато занятие отвлекало от мыслей – и от воды. Там, где ее касался луч фонаря, черная субстанция густела, не пропуская свет. Туман ходил над нею, как пар, будто глубины кипели под мертвенно-спокойной поверхностью. К счастью, был он таким плотным и так тесно подступал к бортам лодки, что скрывал почти все. Казалось, они не плывут, а парят в ночных облаках, которые весла Еретика взбивают в сливочные завитки.
«Удивительно, как мы могли тогда набиться в эту скорлупку впятером? - Проскользнула сквозь заслон Динго непрошенная мысль. – Мы ведь тут вдвоем едва помещаемся. Как же я с тех пор выросла! Будто Алиса, отпившая не из того пузырька».
- Чо-то я не пойму, - Еретик отложил весла, развернулся всем корпусом и посветил фонариком в туман. – Вроде нам уже давно пора быть на другом берегу. То ли мы по кругу катаемся, то ли канава эта какая-то безразмерная.
- Это не канава, - Динго покрепче обняла корзинку, чувствуя сонное тепло Фродо внутри. – Это река.
Еретик фыркнул и положил фонарик на дно:
- Ага, река. Стикс, что ли? Так даже у того был берег!
Динго съежилась и отвернулась.
Весла снова мерно зашлепали, иногда обдавая ледяными брызгами. Еретик то ворчал что-то себе под нос насчет летучих голландцев и бермудских треугольников, то разворачивал лодку, пытаясь найти верное направление. Динго терпела молча, стараясь глубоко дышать и не смотреть на воду. Туман постепенно светлел, так украдкой, что она заметила это, только когда луч фонаря расплылся и побледнел, а раскачивающаяся фигура гребца засерела, приобретя контрастные грани. Его лицо в мягком утреннем свете казалось выписанным мазками импрессиониста из голубоватых теней и почти красивым. Еретик наконец тоже обратил внимание на перемену:
- Какого...? – Он выключил ненужный фонарь. – Для рассвета вроде еще рано.
Глянул на часы, ругнулся, постучал по циферблату, потряс запястьем. Динго вяло следила за его манипуляциями.
- Дерьмо китайское!
Черный ремешок, вращаясь, прорвал туманное облако. Где-то в его недрах раздалось утробное «бульк!» Динго вздрогнула, чуть не выронив корзинку.
- Да успокойся ты, - голос Еретика звучал виновато. – Выплывем, куда мы денемся.
Он выудил из кармана телефон, потыкал разочарованно пальцем.
- И этот сдох, чтоб его батарею...
Снова зашлепали весла, но теперь все внимание Динго занимали два боровшихся в ней желания. С визгом вскочить и немедленно броситься в воду, чтобы все это кончилось, сразу и навсегда. Или остаться сидеть, немея каждой до каменности напряженной мышцей, и ждать того, что она заслужила. Жалко только Еретика – он ведь тут совсем не причем. И Фродо, который из-за нее оказался в этой лодке.
Светлело между тем все больше. Туман еще держался, но уже редел, отступал клочьями. Откуда-то сверху через него прорвались солнечные блики, зайчиками стрелявшие по воде, принимавшей теплый бурый оттенок. Еретик повеселел и загреб энергичнее, направляя лодку в золотистые протоки, открывшиеся между дымными парусами. Из-за них доносились нежный шелест деревьев и детские голоса, звонким эхом отражавшиеся от зеркала реки.
- Эй, ты чего? Белая совсем... – голос Еретика заставил Динго осознать, как болело все ее тело, скрюченное страхом. Она тихо выпустила воздух сквозь сжатые зубы, попыталась заставить губы двигаться:
- Все нормально.
Сзади заплескала вода. Не так, как под веслами. Так, будто плыл кто-то размашистыми саженками. Детские голоса взметнулись выше, подбадривая. Плеск стремительно приближался. Пловец вот-вот настигнет лодку. Вот-вот...
Еретик смотрел только на нее. Глаза у него были очень серые, расширенные страхом и потому тревожно знакомые:
- Эй, ты случайно не...
Динго выпустила из рук корзинку и, не оборачиваясь, перевалилась через борт.
Край поднялся на нетвердых ногах. Голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Цепляясь за стены, проковылял в коридор, ощупью нашел сортир. Успел. Зев унитаза принял весь его ужас, все отвращение и ненависть к себе самому, пока желудок, содрогаясь, не наполнил рот горькой вонючей желчью. В ванной долго пил из-под крана, потом плескал в лицо водой, такой холодной, что потеряли чувствительность щеки. Мутное зеркало в шкафчике отразило обтянутый кожей череп с прилипшими ко лбу черными прядями.
«Нет, это не мог быть я. До старости мне не дожить, даже с пересаженной почкой. Но кто сказал, что этот хрыч был стар? Может, его тело изгрызла хворь, как сейчас грызет мое, только процесс зашел гораздо дальше? И потом – стихи! Они ведь мои! Некоторые старые, другие новые, только что написанные, вроде того, про колодец. И даже незнакомые тексты, на которые я в панике едва бросил взгляд, - несомненно, мои. Ну кто еще мог сказать так:
прощальная наша лодка
и наши неподъемные руки и веки
прозрачные наши глаза
ах спутались наши голоса