спутались наши речи
нечем нечем нам дышать?[1]
Выходит, вот что меня ждет, если я останусь тут? Но ведь я уже сделал выбор, когда согласился на предложение Шивы. Значит ли это, что все бессмысленно? Что никто не пройдет во Врата? И что все, написанное мной, действительно говно, годное только на оклейку стен под обои?»
Он зажмурился так крепко, что под веками замигали красно-лиловые рекламы. Открыл глаза, встретил взгляд отражения. Оно криво усмехнулось.
- Ты прав, брат, - прохрипел Край, обретая голос. – С толчком в обнимку далеко не уедешь. Надо разыскать ребят. Что там плел этот маразматик? Река, кран, бесконечность... Не знаю, насчет первой и последней, но вот кранов тут полно в каждой квартире, а наверху только что хлопнула дверь, так что...
Он вышел из ванной, чтобы найти фонарь.
Луч света украл у темноты кусок обшарпанного коридора, дверной проем, который паутина украсила мохнатыми занавесками, и пустоту давно нежилой комнаты за ним. Забытый или брошенный в спешке палас покрывал густой слой пыли. Мелкие ее частицы толпились в ярком голубоватом конусе, будто потревоженная на месте преступления и спешившая сбежать от облавы шпана.
Фактор сделал шаг вперед. Луч мазнул по краю круглого стола, поймал желтоватый бок телефонного аппарата на нем. Федор решительно устремился через нетронутые пылевые барханы, чувствуя себя караванщиком, спешащим к оазису. Долгожданная влага оказалась миражом. Телефон – древний мастодонт с дисковым набором - молчал, мертво и определенно. На всякий случай Фактор подергал провод и вытащил на свет обрывок, щетинящийся бахромой. Пожал плечами: это всего лишь значит, что звонило не отсюда.
Вернулся в коридор и тут снова услышал: кап. Кап. Кап! Зажал руками уши. Свет заскакал по стенам в пятнах от снятых календарей и дешевых плакатов. Капель пропала. Выходит, это не галлюцинация? Да, вот снова – стоило отнять ладони от ушей. Кап. Кап. Но ведь в доме давно отключена вода. Или нет? Все-таки в этом подъезде пост охраны.
Фактор знал, что надо искать телефон, надо звонить 03. А еще 02... и даже, пожалуй, 01. Но что, если он будет слышать капель и потом – когда Края увезет дискотека[2], когда спасатели отыщут остальных горе-сталкеров, заблудившихся в тумане или переломавших себе ноги на темных лестницах, когда его, добропорядочного гражданина, скорее всего, закатают-таки в кутузку?! Может, его признают невменяемым? Нет уж, скорее он, как Брайвик, согласится на срок! Кровоточащие утопленницы существуют только в его одурманенном снотворным воображении, а капель – она на самом деле. Вот сейчас он войдет в ванную и завернет кран.
На плотно прикрытой двери висела маленькая бронзовая табличка – нагая женщина под душем расчесывает длинные волосы, пыльные, как и она сама. За ней было тихо, только вода отсчитывала гулко секунды, преодолевая расстояние между зевом трубы и медленно наполнявшимся резервуаром. Фактор коснулся пальцами грязно-розовой поверхности, ощутил неровности халтурно нанесенной краски. В подушечках колотился пульс, будто просил впустить. Во рту было сухо, а на лбу, пощипывая кожу, проступал пот.
«Ты просто обезвожен, - пытался успокоить внутренний голос. – Вспомни, когда ты в последний раз пил. А тут еще эта ненормальная вколола тебе неизвестно что. Ты же знаешь, там никого нет. Давай, ну что ты, не мужчина, что ли?!»
Пальцы нашли ручку двери и потянули на себя. Голос лгал.
- Ты чо, блин, совсем психованная?!
Динго была слишком занята, чтобы ответить: выкашливала воду из легких.
- Не, ну ни хрена се ириска – хоть бы предупредила, прежде чем вот так сигать! Теперь фонарь в лодке остался... Сигаретам писец. И сменка у меня в рюкзаке, а дубак – просто досвидос!
Динго растерла сопли и воду по лицу, осторожно ощупала горящую скулу:
- Зачем ты меня так?
- А как?! – Еретик хлюпающим пятном возился рядом, очевидно, избавляясь от мокрой одежды. – Не, вот как мне такого головастика спасать – я ее к берегу, а она – лягаться и рукой за шею!
- К берегу? – Опять было темно, и Динго рукой пощупала то, на чем сидела. Каменистая земля, что-то мокрое, что-то мягкое.
- Ага.
Зажурчала вода – это Еретик отжимал рубашку. Его широкая грудь белела в темноте, подсвеченная туманом. Динго смутилась и отвела взгляд.
- Нырнул за тобой, вынырнул – а берег вот он, рукой подать. Только ночь снова. И лодка – тю-тю.
Лодка... Фродо!
- Корзинка! – Динго вскочила, точнее, плюхнулась на четвереньки, разъезжаясь коленями в натекшей с нее луже. – Надо ее достать!
- Щас! – Еретик прыгал на одной ножке, стягивая штаны. – Я ж говорю – лодка тю-тю. Да даже если б нет – оружие тебе в руки давать нельзя. Да что оружие – я бы такой... ундине за фикусом покойной бабушки присматривать не доверил! Ты даже за собой присмотреть не можешь.
- Ну, пожалуйста! Дело не в пистолете. Это очень важно, – она осознала, что практически стоит на коленях перед почти голым парнем, и резко отвернулась, чувствуя, как полыхает уже и вторая щека.
- Важно? – Судя по звукам, Еретик снова облачался. – Что может быть так важно для почти состоявшейся утопленницы? Предсмертная записка? – Скрипнула натужно застежка-молния. – Дневник, обсасывающий раны уязвленного самолюбия за последние эдак десять лет? Любимая кукла?
- Там Фродо, - выдавила Динго сквозь закипающие на глазах слезы. – Он мой друг.
Мама лежала в ванне, откинув голову на холодный край, разметав по нему волосы, будто черный шелк по постаменту. Мраморное горло белело лебединым изгибом, голубая жилка на нем застыла, как прочерченная художником. Раскинутые обнаженные руки плавали под бурой поверхностью – того самого цвета, какой выхлестывает с шипением из крана после того, как в очередной раз перекрывали воду. Он так и подумал, когда нашел маму: зачем она стала мыться, не спустив ржавчину, да еще и заснула прямо в ванне? Это потом он разглядел через муть намокший до черноты ситец платья и разбухшие раны на внутренней стороне предплечий. И понял, что запачкало воду.
Фонарь выпал из разжавшихся пальцев, покатился по кафельному полу и погас. Федор не уловил звука падения. Поле его слуха сузилось до набатного кап-кап-кап, поле зрения – до ленивых капель, игриво пускающих круги по бурой жидкости; до прядей черных волос, покачивающихся на искусственных волнах. Одинокая электрическая лампочка освещала сцену – мертвая женщина, старая ванна, голые стены в испарине и подросток, только что вернувшийся из школы.
Он тогда не закрутил кран. Да и никто не закрутил – не до того было. Но ругал отец именно его, когда пришел счет за воду. И много еще за что ругал, а Федор не обижался. Он знал, что отец прав. Знал, что сам во всем виноват – ведь мама бы никогда этого не сделала, если бы он не был таким плохим. Если бы больше времени проводил с ней, если бы не прогуливал уроки, прячась от своих обидчиков, если бы не скандалил из-за давно желанного, но так и не купленного спиннинга. Если бы, играя во взрослость, не уклонялся от мягких, пахнущих чайными розами поцелуев.
Он сделал шаг вперед и протянул руку. Это была рука мужчины – бледная, широкая, с короткими, но крепкими пальцами без обручального кольца. Они сомкнулись на пластиковой головке крана. И перекрыли воду.
Еретик хохотал, захлебываясь смехом, который согнул его пополам.
- В-всякого я сегодня навидался, - прохрипел он, пересилив очередной приступ, - но ч-чтоб хоббиты в лукошках прятались!
Ей удалось наконец убедить ноги выпрямиться и поддержать вес тела. Пошатываясь, Динго направилась к воде:
- Тогда я сама.
Ее обхватили сзади, развернули. Лицо, на котором ясно видны были только глаза, совершенно серьезные, приблизилось. Пахнуло табаком и илом:
- Да что же это за Фродо такой, что ты второй раз топиться хочешь?
И она сдалась, обмякла в его стальной хватке:
- Это голубь. Ручной совсем. Я в ветеринарке подрабатываю. Его туда дети принесли, нашли на улице. Он нелетучий был, с крылом что-то. Анна Васильевна выкинуть хотела – у нас же все только за плату. Но я домой его взяла, выходила. Он уже полетит скоро. Если только не...
- Не утонет, - закончил за нее Еретик. – Знаешь, сейчас у тебя больше шансов окочуриться, чем у голубя. Скажем, от переохлаждения или воспаления легких.
Серьезные глаза внимательно изучили ее дрожащий подбородок, мокрый нос, который Динго поспешила утереть столь же мокрой рукой.
- Давай так: я предлагаю тебе сделку. Мы ищем какие-нибудь сухие тряпки – мой рюкзак может быть неплохой целью. Ты переоденешься, а я попробую выловить твоего Фродо. Как тебе?
Динго обреченно кивнула.
Последняя капля сосчитала сама себя с печальным «кап!» Лампочка мигнула и погасла, только мгновение еще мерцала во мраке красноватая спираль. Вспомнив о фонаре, Федор опустился на пол, зашарил руками в пыли и чем-то липком, вроде плесени. Пальцы наткнулись на посторонний предмет, слишком мягкий для металла. Перед внутренним взором выплыли шлепанцы матери – их она сняла прежде, чем отправиться в последнее плавание. Коричневые кожаные ремешки с голубыми бусинами, стоптанные почти до дыр подошвы. Дрожа, он ощупью исследовал находку. Нет, это скорее сапоги... или ботинки. Да, высокие ботинки на шнуровке. Откуда они здесь? Мама таких никогда не носила.
Он пополз дальше на четвереньках. Маленький мальчик в нем бежал, захлебываясь криком, по пустым комнатам, в которые свет заходил только украдкой, в щель между плотных штор. Взрослый методично исследовал темноту, будто там скрывался не фонарь, а ключ от той книги, в которой была записана его судьба. Металл стукнул по плитке, пальцы обхватили знакомую рукоять, нашли кнопку. Голубоватый свет выхватил недовольного паука, превратившего трубы под раковиной в свое жилище.
Федор поднялся на ноги. Женщина в ванне никуда не пропала, но теперь он отчетливо видел – это была не мать. Та давно сгнила на кладбище в далеком Крымском городке, забрав с собой в могилу его детство. Девушка, раскинувшаяся в воде такого знакомого цвета, позаботилась о том, чтобы раздеться. Фактор оторвал взгляд от смуглого точеного тела, в свете фонаря принявшего синеватый оттенок, схватил вялую руку, повернул внутренней стороной в поисках страшных следов.
- Лилит.
Кожа на запястье и выше была нетронута. Более того, под ней бился пусть неверный и редкий – пульс. Выходит, на этот раз вода действительно была ржавой.
- Лилит!
Только теперь он вспомнил о Крае, вспомнил, зачем поднялся сюда. Сначала коматозники, теперь утопленники... Стоило покидать теплый кабинет только для того, чтобы переквалифицироваться во врача скорой помощи! Ворча вполголоса, он рванул цепочку, освобождая сток, и направил ярко-голубой луч прямо в лицо девушки:
- Лилит!!!
Они брели сквозь туман, клубившийся вокруг, принимая форму то серебристых единорогов, то чешуйчатых рыб, то праздничных китайских драконов. Динго чувствовала себя ежиком из старого мультика, потерявшимся вместе с медвежонком. Еретик, отличавшийся от последнего несколько меньшей мохнатостью, крепко прижимал ее к своему боку. Его тело обжигало даже через мокрую одежду. На один размашистый шаг приходилось ее три, но он старательно подстраивался под темп ее ежиных лапок.
- Скажи, - наконец, собралась она с духом, - а там, в лодке, ты не слышал... не видел ничего странного?
- Там все было странное, - пожал плечами Еретик. – Свет, голоса...
- Голоса? – Динго затормозила, сапог сорок пятого размера запнулся о ее многострадальную пятку, а его хозяин чуть не бултыхнулся в туманный прибой. – Ты их тоже слышал?!
- А то, - парень встряхнулся по-собачьи. – Только я думал, глюки это.
- Не б-бывает, чтоб глюки сразу у д-двоих, - простучала зубами Динго, которую теперь обнимала только ледяная ночь.
- Ну, это смотря чего курнешь, - с бывалым видом протянул Еретик и положил руку ей на плечо. – Пошли, а то задрыгнем тут.
Динго и не думала двигаться с места. Очередной единорог перед ней превращался в морского конька, отращивая плавники.
- А мальчика... мальчика ты видел?
Еретик отпустил ее рукав, усмехнулся чуднó, жалостливо:
- Уж не того ли, что ты топила?
Лилит привиделось, будто она на очередном ночном вокзале бежит за открытым тамбуром в страхе, что родители забыли ее на перроне, и проводник накрывает ее слепящим лучом фонаря, заставляя замереть на месте. Она судорожно втянула влажный воздух, опробовала дрожащие губы:
- К-кто?... Г-где?...
Раскаленный луч ушел в сторону, из цветных кругов и черных пятен вылепилось знакомое лицо с усталой складкой у рта.
- Фак...тор?
- Ай, как нехорошо, такая милая девушка и ругается!
Она рванулась из его рук, путаясь в чем-то тяжелом и теплом. Выскользнула, грохнулась затылком об пол. Через вспыхнувшие в глазах звезды различила собственные голые ноги, торчащие из-под полы куртки. Пятка стратегически впечаталась нападавшему в пах:
- Сгинь, маньяк!
Фонарь покатился с глухим стуком, тыкая обличительным перстом в нагие стены, провал коридора, снова стены, вросшие в пыль ножки стола. Где-то под ним застонало придавлено:
- Вот она, женская благодарность.
Голова Лилит напоминала дом Облонских. Она надеялась, что только изнутри. Скользнула рыбкой к фонарю и чуть успокоилась, взвешивая в руке тяжесть рукояти. В кармане куртки должна была валяться слеповуха, но, когда ноги не держат, от нее мало толку. Нашла лучом скорчившегося в позе зародыша мужчину и бочком-бочком поползла в коридор. Мысленно отматывала назад память, стараясь найти отсутствовавшие в цепи событий звенья.
Она бежала на крышу с мобильником. Услышала музыку. Вошла в квартиру под номером восемь. И... и... Что-то врезалось в ладонь руки, которой она опиралась об пол. Только тут Лилит заметила, что та сжата в кулак. Не спуская глаз с Фактора, разогнула пальцы, бросила короткий взгляд. Пятно света задергалось, выпустило своего пленника и сбежало в ничем, кроме паутины, не примечательный угол со сломанным плинтусом.
Лилит кровоточила. Линия ее сердца была ранена прошлым. На самом деле, это случилось уже давно, но только теперь острый конец сломанной шпильки сковырнул струп. Игнат никогда не снимал фенечку, хотя в бейс-лагере его поддразнивали – мол, не рановато ли нацепил. Сама Лилит была равнодушна к «счастливым» сувенирам и символике, а вот Игната, верно, так в гроб и положили – со шпилькой на груди. Но теперь она здесь, на ее ладони – такая же, как всегда, только кончик обломился при падении. Девушка поднесла подарок к лицу. Казалось, силиконовый шнур, чуть потемневший там, где обычно касался шеи, еще пах Игнатом, впитав его пот.
- У тебя кровь, - Фактор незаметно оказался рядом с ней, но Лилит не оттолкнула его. Теперь она вспомнила все. Телефонный разговор, обвинение, мольбу о последней встрече, дымящуюся ванну, путающиеся рукава одежды и загорелое, по-подростковому нескладное тело, такое нестерпимо сладкое на вкус. Она выпрашивала у него прощения так, как это могут только любящие, - губами, языком, пальцами, всеми изгибами и плоскостями своего тела, кожей, влагой своих желез. Им удалось заключить пакт. Обменять признание на признание. Игнат уже сделал свое, теперь дело осталось за ней – пора было отдавать долг.
- Давай перевяжу, - настаивал Фактор, копаясь в карманах. – У меня тут мини-аптечка.
- Не надо.
Теперь все неважно, кроме одного. Игнат сказал ей, что не хотел падать. Что старался напрыгать на номер[3], чтобы доказать всем, что сможет стать демоном, таким, как Блу, и даже лучше; чтобы доказать Лилит, что достоин ее. Он переоценил свои возможности. Случившееся было несчастным случаем, ошибкой, в которой виноват только он сам. Одна правда в обмен на другую – такой уговор Лилит подписала своей кровью.