— Привет! А че мы такие кислые? А ну улыбочку, улыбочку! — Женька, шофер, привез товар в колбасный павильон, бывший милиционер.
Четыре широкие улыбки, приветливые кивки — корейская семья никогда не здоровается вслух. Перед ними гора ароматных желтых дынь. Сколько они получают в день, не знает никто.
— Привет! Есть сигарета? — Катька, укроп-петрушка, в день едва дотягивает до трех-четырех рублей и покупателей иногда просто не замечает, погруженная в книжки, — первый курс бухучета, скоро установочная сессия.
— Наташка, че опаздываешь?! Ты прикинь, жильцы мои вчера съехали и гладильную доску сперли! Где их искать теперь, хрен… — тетя Аня, исключение из правила — чем толще, тем добрее. Огурцы-помидоры-кабачки-лук-картошка. Каждый месяц сдает квартиру новым жильцам, и каждый месяц те съезжают, прихватывая на память что-нибудь из вещей.
Угрюмый мутный взгляд — Леха — морковка-капуста — сегодня не здоровается, явно с бодуна. К полудню, насшибав на пиво, повеселеет.
Инна — пиво-вода — сегодня тоже не здоровается, и понятное дело — рядом стоит хозяин и любящий муж, со звоном крутя на пальце колечко с ключами от машины (…выручка все меньшает и меньшает! Что?! Ну, конечно, ползаешь тут, как улитка по хрену! Самому что ли вставать?! ну а ты на фига тогда нужна?!)
Викторыч ничего не продает, всегда с похмелья и всегда весел. Викторыч, несмотря на все невзгоды и жизненные трепки, всегда любит весь мир. Уже сидит на перевернутом ящике возле ларьков с баяном и вовсю импровизирует на тему «Батяня-комбат». К баяну прикреплен большой стаканчик из-под йогурта с надписью черным фломастером «Кидать сюда». Неподалеку примостился Сергей Сергеич с тремя ведрами винограда и негромко подпевает. В свободное время рассказывает наизусть желающим Ветхий и Новый Заветы. Бывший учитель русского языка и литературы.
Пройдя сквозь приветствия, улыбки, недовольные взгляды, ругань и скептический шепоток, лишившись трех сигарет и получив пригоршню семечек, Наташа подошла к своему павильону, открыла дверь, перевернула на ней табличку «Закрыто-Открыто», подняла жалюзи, проверила, работает ли холодильник, погрузила в него немного оставшегося пива, воды и водки и начала готовиться к работе. Скоро подъедет хозяин, Виктор Николаевич, прикатит дневная партия товара, и — понеслась конница до десяти вечера.
Проверяя, все ли в порядке, Наташа ехидно усмехнулась. Эта усмешка появлялась у нее каждое рабочее утро, едва ее взгляд падал на полки с блестящим вино-водочным добром. Между двумя из них висело большое гипсовое, покрытое бронзовой краской распятие, на котором довольно упитанный Иисус, страдальчески выгнув шею, с какой-то, прямо-таки похмельной тоской смотрел вправо, на бутылки с водкой «Древнекиев-ская». При хозяине, впрочем, усмехаться не следовало — Виктор Николаевич ничего забавного в наличии распятия среди водки не видел, относился к нему трепетно и в каждый свой приход старательно на него крестился. Наташа вспомнила, как Надя как-то зашла к ней еще в самом начале ее работы в павильоне и у входа с изумлением наблюдала за этой сценой. С того места, где она стояла, распятия не было видно, и казалось, что Виктор Николаевич истово крестится на бутылки с водкой. Уже позже, узнав в чем дело, Надя хохотала чуть ли не до потери сознания, а потом выдвинула богохульственное предложение перевесить Спасителя к полкам с пивом, добавив табличку с яркой надписью «Христос воскрес!», заявив, что это послужит пиву отличной рекламой. Наташе тогда с трудом удалось уговорить подругу не давать Виктору Николаевичу подобных советов.
Рабочий день протекал как обычно. Привезли товар. Заехал Виктор Николаевич, все проверил, окинул павильон хозяйским взором, поинтересовался, не спрашивали ли сегодня «Реми Мартин» или «Курвуазье». Это был ежедневный дежурный вопрос, за которым обычно следовал отрицательный ответ — дорогие коньяки — самые дорогие из всего, что было в павильоне — пылились на полках подолгу, и за все пять лет Наташиной работы их покупали всего семь раз.
После его ухода, Наташа вытащила припрятанный блокнот и начала рисовать, постоянно отвлекаясь на клиентов, выставляя бутылки, хлопая дверцей холодильника, расписывая достоинства товара, щелкая клавишами калькулятора, периодически поругиваясь с придирчивыми покупателями (девушка, а что это тут за осадок? девушка, а почему у вас эта водка дороже, чем там? девушка, а почему сегодня нет такого-то пива? а почему это у вас нет мелочи?). Отпуская товар, она привычно следила, чтобы никто из клиентов не прихватил по рассеянности калькулятор или что-нибудь из холодильника, а также выискивала среди покупателей налоговиков, любящих протягивать деньги через головы (быстрей, быстрей, бутылку пива, у меня без сдачи, я тороплюсь!), а потом, если продавец, чтобы быстрей отделаться, хватал деньги и давал требуемое без чека, — «Ага!» и начиналась процедура выписки штрафа. Но пока было тихо, торговля шла своим чередом — много пива, много водки — вот какие наработки! Во время редких перерывов Наташа выходила покурить и поболтать с соседями или хваталась за карандаш, а день летел мимо — стремительно и незаметно.
Около девяти часов вечера, во время очередного отлива покупателей, Наташа зевнула и потянулась, хрустнув суставами. Виктор Николаевич сегодня уже не появится, поэтому не узнает, что в течение десяти минут павильон будет закрыт. Прихватив сумку, Наташа вышла в густеющую темноту, заперла дверь и быстрым шагом направилась к телефонам-автоматам.
Надя взяла трубку сразу, как будто ждала ее звонка, и услышав ее голос, Наташа на мгновение запнулась, не зная, что сказать, — злость на подругу, копившаяся целый день, вдруг куда-то пропала, и несколько секунд она молча прижимала трубку к уху, слушая далекий голос Нади, как-то механически повторяющий: «Я слушаю. Кто это? Я слушаю».
— Привет! — наконец сказала Наташа.
— Наташка, ты?! — обрадованно воскликнула Надя. — Ты с работы, да?!
— С нее. Вот что, Надюша, спасибо тебе огромное, что ты все про меня выложила этому придурку, потому что он…
В трубке раздался какой-то шум, потом Надя протестующе что-то пробормотала, а затем в ухо Наташе врезался глухой растянутый голос, с усмешкой произнесший:
— Говорит придурок!
Ойкнув, Наташа выронила трубку, словно обожглась, и та, ударившись о стенку телефонной будки, закачалась, подпрыгивая на проводе, продолжая что-то говорить лактионовским голосом. Отодвинувшись к двери, Наташа испуганно смотрела на нее, не зная — то ли повесить трубку на рычаг, то ли продолжить разговор. Впрочем, что ей могут сделать по телефону — руку из микрофона не высунешь, по лицу не съездишь. Она подняла трубку — так осторожно, словно это была спящая змея — и снова прижала к уху.
— …ты слышишь?! Куда ты подевалась?!
— Я слушаю, — неуверенно произнесла она. — Не надо так орать.
— Наталья, нужно поговорить!
— Говори.
— Не по телефону! Где ты?! Я сейчас подъеду!
— Не нужно ко мне подъезжать! — поспешно воскликнула она, вцепляясь в трубку похолодевшими пальцами. — Хочешь говорить — говори сейчас! Я на работе! Ко мне нельзя! — она спохватилась, сообразив, что выкрикивает слова почти истерично, и уже спокойней добавила: — Нет.
— Хорошо, нельзя на работу — куда можно?! — настойчиво и сердито спросил Лактионов, и Наташа почувствовала, что он не на шутку взволнован. — Нам обязательно нужно встретиться! У меня совершенно нет времени, я завтра уезжаю!
— Что-то случилось?
— Нет, но случится, если ты перестанешь валять дурака и согласишься на встречу! Наташа, деловой разговор! Что ты как маленькая, ей-богу! Где мы встретимся?!
— Зачем?
Игорь Иннокентьевич, не сдержавшись, ругнулся в сторону от трубки, потом сказал:
— Помнишь, я говорил, что смогу тебе помочь?! Так вот, я знаю, как это сделать, я тебе такое… Короче, где и когда мы встречаемся, говори, иначе я сейчас одного представителя четвертой власти… — угроза завершилась Надиным взвизгом, явно шутливым, но Наташа все же сказала устало:
— Хорошо. Помнишь, где ты остановился, когда привез меня домой?
— Да. Там? Во сколько?
— Я закрываю в десять, буду там около половины одиннадцатого.
— Хорошо, в пол-одиннадцатого. Только, Наталья, не вздумай финтить — в твоих же интересах!
— Я приду, — ответила она тускло и уже собралась было повесить трубку, но голос Лактионова остановил ее.
— Погоди. Поскольку разговор у нас по честному будет сугубо деловым, хочу сейчас сказать тебе одну вещь.
— Какую? — насторожилась Наташа.
— Я — не кусок мяса.
— Что?! Что?!
Но в трубке уже бились короткие тревожные гудки. Наташа недоуменно посмотрела на нее, потом повесила на рычаг и вышла из будки. Обойдя уже запертый на ночь рынок, она открыла павильон, и следом за ней тотчас же впорхнуло несколько покупателей, шумно негодуя по по-воду долгого отсутствия продавца. Наташа посмотрела на них с неожиданной тоской.
…видят в вас только часть магазина…
Черт бы подрал Лактионова! Почему его слова застряли у нее в мозгу, как занозы, и не удается их оттуда вытащить?! И что ему понадобилось на этот раз?! Помощь… ей совершенно не нужна помощь от Лактионова, вообще ничего не нужно, только бы больше никогда его не видеть — он был частью тех перемен, которые пугали ее. Зачем же она снова согласилась на встречу — любопытство? Или что-то еще? Желание на этот раз одержать победу?
Благородные рыцари…
Какие там к черту благородные!
Покупатели, прихватив четыре литровых бутылки водки, два бульонных кубика (на закуску что ли?) и одну пластмассовую вилку, вышли, громко обсуждая телесные достоинства какой-то Светланы Петровны, а вместо них в павильон заглянул Максим (конкурирующая фирма с другой стороны города павильонов — парень, в общемто, ничего, если бы не плохо скрываемое пожелание конкурентам всяческих проблем — ну, что ж, деньги есть деньги). Заглянул и заныл жалобно, тряся сложенной ковшиком ладонью, как старушка на паперти:
— Извините, что я к вам обращааюсь. Мы сами люди не местные…
Наташа, не выходя из-за прилавка, бросила ему отощавшую за день пачку сигарет. Максим поймал ее, выдернул одну сигарету и тем же способом переправил пачку обратно.
— Нижайшее мерси! А что, налоговая к вам сегодня заползала?
— Нет! — довольный ответ.
— Да? — унылый взгляд. — Повезло. А у меня — представь! — санэпид — к мусорному ведру придрались, ссуки!
— Сочувствую. Слушай, Макс, ты очень кстати. У меня тут зажигалка сломалась — не посмотришь?
— Давай, — Максим поймал зажигалку, посмотрел на нее, попробовал колесико. — Но проблем! Просто кремень стерся. У меня там где-то выдохшаяся зажигалка валяется с кремнем, сейчас переставлю. Хотя, проще новую купить.
— Купить, ага! Денег дай!
— Ладно, сейчас сделаю. Жди меня, и я вернусь, — Максим исчез, притворив за собой дверь.
Вздохнув, Наташа посмотрела на часы — до закрытия оставалось еще порядочно времени, но день уже был на исходе. Да, вот и еще одним днем больше. Или меньше? Вообще, конечно, это чересчур — думать не о том, как прошел день, а о том, что он просто прошел, бесследно исчез в чем-то, что называется прошлым — вот уж действительно плохое отношение к жизни. Она потянулась к сигаретам, но вспомнила, что только что отдала зажигалку Максиму. Тогда, чтобы хоть чем-нибудь заняться, поскольку все листы для рисования, которые она сегодня прихватила с собой, кончились, Наташа достала из-под прилавка тряпку, на которую сменщица пожертвовала свой старый халат, вышла на улицу, вытряхнула ее, вернулась и, притворив дверь, принялась протирать блестящее бутылочное добро. Это было достаточно увлекательным занятием — не из-за содержимого, а из-за внешнего вида. Ей нравилось разглядывать красочные этикетки дорогих вин, красивые фигурные бутылки. Ну, и, конечно, все-таки (чего уж там!) нравилось представлять, каковы эти вина на вкус. Особое благоговение у нее вызывал «Курвуазье» — шикарный, дорогой, недоступный. Кто-нибудь купит его, нальет в большой полукруглый бокал и будет медленно смаковать с дорогой ароматной сигарой, обмакнув ее кончик в коньяк. Не удержавшись, Наташа сняла «Курвуазье» с полки и, водя по нему тряпкой, подошла к прилавку. Положила тряпку и начала задумчиво разглядывать зеленое матовое стекло длинногорлой пузатой бутылки, черную с золотом этикетку, водя по ним пальцами…
Щелкнула, открываясь, дверь, и Наташа машинально сунула коньяк на полочку под прилавком, придав лицу дежурное выражение — не безумной радости при виде покупателя, но и не, как любил говорить Вадик, «абсолютного пофигизма», а отрешенно-спокойное с легкой, совершенно ничего не значащей улыбкой — «будет здорово, если вы что-то купите, а если нет — валите — не умру!»
Потенциальных покупателей было двое — парни, моложе ее года на два или три, один в солнечных очках, другой совершенно и качественно лысый, облаченный только в длинные шорты и шлепанцы, со скомканной футболкой в руке. Они остановились у прилавка и начали рассматривать вина, негромко переговариваясь между собой. Наташа отошла чуть в сторону, чтобы не мешать.
— Дайте три «Талисмана», — наконец сказали солнечные очки, и оба парня, повернувшись друг к другу, слаженно прыснули, будто только что прозвучало что-то невероятно смешное. Наташа все с тем же отрешенным лицом быстро сунула калькулятор в ящик, проверила, закрыта ли касса и только потом отвернулась к полкам.
Все бутылки с вином располагались под прилавком, и чтобы их достать, пришлось наклониться. Когда покупатели снова оказались в поле видимости, лысый жевал извлеченную из кармана шоколадку, откусывая куски так жадно, словно не ел по меньшей мере год. Наташа выставила бутылки на прилавок, солнечные очки наклонились к ним, осмотрели придирчиво и сказали, явно с трудом сдерживая смех:
— Девушка, а здесь осадок.
— Где?
— Вот, — указательный палец ткнул в одну из бутылок. Наташа осмотрела ее, но никакого осадка не увидела. Все же она забрала ее и снова наклонилась, выискивая другую.
Что-то не так.
Тоненький тревожный звоночек прозвенел в ее голове, как только парни снова скрылись из вида. Она нерешительно поставила бутылку на место и потянулась за новой. Что-то было не так, что-то было очень, очень плохо. Похожее чувство пронзило ее тогда, на дороге, когда…
По звуку рога…
Слишком темно.
Да, в павильоне стало темнее.
Опущенные жалюзи на двери и на одном из окон.
«Смотри, Наташа, это очень просто — поворачиваешь вот эту штучку и они закрываются. Нет, вот тут… выйди из-за прилавка, ты не достанешь».
А ведь она их не опускала!
Как только мысль оформилась, на прилавок плюхнулось что-то тяжелое, и кассовый аппарат возмущенно брякнул. Не поднимая головы, Наташа дернулась назад, инстинктивно прикрывшись руками, и мимо ее лица промелькнуло что-то длинное, циллиндрическое, с металлическим звоном упало на пол и укатилось куда-то в сторону. В следующее мгновение ее крепко и больно схватили за запястье вскинутой над головой левой руки, резким рывком вздернули кверху, и она увидела перед собой дикое оскаленное лицо лысого, словно сошедшее с одной из неволинских картин. И глаза…
Мамочки мои, да он же совсем укуренный!
— Бабки на палубу, с-сука! — сказал лысый звенящим, дробящимся шепотом, и сквозь застилавший глаза туман ужаса Наташа увидела на его зубах темные шоколадные разводы. Солнечные очки стояли у двери, возясь с табличкой «Открыто-Закрыто» и как-то очень мелодично бормоча, словно напевая между делом: «Сэш, бляха, давай, Сэш, муфлоны заскочат…» Руку вывернули еще сильнее, и Наташа взвизгнула от боли. Лысый упорно продолжал тянуть ее вперед и вверх, буквально вытаскивая из-за прилавка, словно морковку из земли, явно не понимая, что так она при всем своем желании не сможет дотянуться до кассового аппарата.
— Да пусти же, я отдам деньги! — отчаянно крикнула она.
«Конечно отдам, еще не хватало загибаться из-за каких-то денег, что мне, грудью защищать добро Виктора Николаевича?! ага, сейчас!»