— Резинка драная! — сказал лысый так нежно, словно признавался ей в любви, и рванул еще сильнее. Наташа уперлась ногой в стенку прилавка и дернулась назад с такой неожиданной силой, что лысый на секунду чуть ослабил хватку и качнулся вперед. Одновременно она засунула свободную руку под прилавок — там она держала деньги, которые удавалось выгадать за день на сдаче (ну кто тут безгрешен?), надеясь, что их вид хоть немного отрезвит лысого, он отпустит ее и даст ей спокойно открыть кассу. Говорить тут что-то, упрашивать, в конце концов, слезно реветь явно было бесполезно. И куда, к черту, подевалась родимая ментура? — совсем недавно каждые двадцать минут заскакивали!
Но вместо денег пальцы наткнулись на что-то гладкое и прохладное (бутылка! хрен с деньгами, меняем планы господа!) Не раздумывая, Наташа выдернула увесистую бутылку из-под прилавка, держа ее за горлышко, словно гранату, и ударила так удачно склонившуюся к ней гладкую голову, вложив в удар всю оставшуюся силу, весь страх, всю злость и всю боль, которая стремительным огнем растекалась по нервам в выкрученной левой руке.
Раздался странный, непохожий ни на что звук, когда бутылка, соприкоснувшись с человеческой головой, разлетелась вдребезги, и Наташе в лицо брызнул коньяк. На мокром лбу лысого Сэша, в аккурат посередине появилась сине-багровая полоса, под которой быстро набухала большая темно-красная капля. Лысый как-то смешно ухнул, словно удар пришелся ему не в голову, а в живот, качнулся назад и с грохотом рухнул с прилавка спиной вперед, напоследок всплеснув в воздухе руками, словно приветствовал удачное попадание.
Солнечные очки, увидев, что напарник неподвижно улегся на полу, начал соображать, что что-то не так, дернулся назад, толкнувшись спиной в дверь и примяв хрустнувшие жалюзи; и Наташа, пытаясь сжать трясущиеся губы, выговаривающие что-то вроде «ва-ва-ва…» (вали, вали отсюда!), прижалась к полкам с бутылками, нашаривая новый подходящий снаряд (водка «Мускатная» — 1,75 литра, сбоку ручка). Но тут дверь неожиданно распахнулась, отшвырнув Солнечные очки в глубь павильона, и на пороге чудесным видением явился Максим с Наташиной зажигалкой в руках.
— Ну все, Натаха, с тебя… — он осекся, узрев неподвижное тело на блестящем белом полу, кровь, осколки и прижавшуюся к стене Наташу с совершенно безумным выражением лица. — Что…
Солнечные очки, скользя и спотыкаясь, бестолково размахивая руками, метнулись к распахнутой двери, и Максим благоразумно отскочил в сторону. Парень пронесся мимо, треснувшись плечом о косяк и исчез.
— …случилось? — закончил Максим начатую фразу, ошарашено оглядываясь. — Что, эти козлы тебя вскрыли что ли?!
— Мама — макс, — сказала Наташа и начала выбираться из-за прилавка, цепляясь за него руками, словно шла над пропастью по узенькому мосту. Максим дернулся было к двери, но тут же передумал и подскочил к Наташе.
— Хрен с ним, пусть катится, отморозок! — сказал он. — Ты живое, дите?!
Не отвечая, Наташа прижалась спиной к холодильнику, потом медленно сползла на пол.
— Ох, Макс, как ты удачно зашел!
Максим неопределенно хмыкнул и склонился над лысым, внимательно разглядывая его голову.
— Макс, он живой? — с тревогой спросила Наташа, растирая распухшую руку. — Он ведь живой, да?
— Нормально, шевелится, — пробормотал Максим. — Ментов надо… Погоди, это что, ты его так отоварила?!
— Ну.
— Е-мое, я-то думал, они тут дуэль устроили. Сейчас я ментов… погоди, — Максим опустился на корточки, разглядывая темные конъячные брызги на полу, потом потянул носом. — Боже мой! Натаха, чем ты его приложила?! Это то, что я думаю, да?! Ты что?! По этой репе конъяком за двести гривен?! Да ты что, чем ты думала?! — в его голосе слышалось неприкрытое торжество — то ли он радовался конкурентовским убыткам, то ли восторгался стоимостью удара.
— А ты бы усиленно думал в такой ситуации, да?! — огрызнулась Наташа, вставая. — Может, ты бы еще квадратные уравнения порешал?! Зови кого-нибудь!
— Погоди, может обставишься как-то? Касса цела? Да? Ну, все равно босс тебя сделает за «Курвуазье». Давай, скажешь, что лысый сам коньяк разбил — попросил и разбил. Что он, вспомнит что ли? А коли вспомнит — фиг докажет! А ты его ударила чем-нибудь другим. Давай, лучше ты ментов зови, а я этого покараулю! Заодно бутылку подберу подходящую и кокну тут, его полью. Черт, может подлизать тут, пока нет никого?! «Курвуазье», надо же! Помыли пол!
Наташа, пошатываясь, побрела к распахнутой двери. Максим не обманул — лысый действительно шевелился, уже скреб пальцами по полу и ворочал головой, которая сейчас должна ощутимо болеть. Она перешагнула через его раскинутые руки и сказала:
— Только ты, Макс, смотри, подешевле выбирай. Знаю я тебя — на радостях самые дорогие расколотишь.
— Все будет пучком! — пообещал Максим. Кивнув, Наташа вышла на улицу, успев услышать сзади какую-то возню, потом глухой удар, сдавленный стон и вкрадчивый голос Максима: «Ну, что, падло, как тебя баба-то, а?! Ну, что грабим так плохо, а?! Ты теперь, сука, надолго женский день запомнишь!»
* * *Когда все закончилось — все выяснили, все осмотрели, все подписали, уехала милиция, прихватив с собой скованного лысого Сэша, к тому времени уже довольно связно матерившегося, закрылся павильон и залез в свою машину злой и расстроенный Виктор Николаевич (впрочем, он был бы куда более злым и расстроенным, не позвони Наташа сначала ему, прежде чем ловить милицию — «Хрен с коньяком, Наташа, какая выручка за сегодня? две штуки?! немедленно спрячь, оставь только гривен семьсот, а потом уже ментов зови — все равно ведь не найдут никого! — а вот выручка…), когда ушел не менее злой Максим, которого заставили задержаться, — время подошло к часу ночи.
Наташа ушла последней, спрятав в сумочку ключи от павильона, который придется снова открывать всего лишь через семь часов. Она буквально падала с ног от усталости и недавних переживаний, выкрученное лысым запястье тупо и назойливо ныло. Ей хотелось только одного — по-скорей оказаться дома и рухнуть на постель, но вместо походки человека, торопящегося домой, получался какой-то черепаший шаг. Закурив на ходу и пряча зажигалку в сумочку, Наташа снова подумала, как ей повезло — ведь не сломайся зажигалка и не зайди Максим так вовремя, неизвестно, чем бы все это закончилось. Когда ей показали предмет, которым Сэш пытался ударить ее, Наташе стало плохо — это был тяжелый обрезок трубы, которым не составляло большого труда проломить голову. А судя по тому, в каком состоянии был лысый, он бы легко это сделал и, возможно, не единожды.
Уже подходя к своему дому, Наташа вспомнила о назначенной встрече с Лактионовым и, вздохнув, свернула направо. Час ночи — Лактионов, конечно же, давно уехал, но ей все же хотелось проверить и убедиться, что это действительно так — кто знает, ведь он был человеком упрямым — мог и дождаться. Но за углом дома «омеги», разумеется, не было, и Наташа почувствовала легкое разочарование — теперь она так ничего и не узнает.
Поединок благородного и не очень рыцарей отменяется.
Она попыталась понять, не вызвано ли разочарование еще чем-нибудь другим, но тут же бросила это занятие — голова была совершенно пуста и накрепко заперта для каких-либо логических рассуждений, и к горлу постоянно подкатывала легкая тошнота, поэтому Наташа выбросила сигарету, не выкурив и половины. Перед глазами у нее все время стояло оскаленное лицо Сэша, его безумные глаза, в которых смешалось столько эмоций одновременно, что их выражение походило на густой суп, — вот это было реальное зло — то самое, которое она знала, в которое верила, и с этим злом, как ни нелепо это звучит, сталкиваться было лучше, потому что она знала, как с ним бороться. Минус на минус дает плюс. Если тебя ударили по щеке, врежь в ответ или очень быстро убегай, чтобы вовсе не остаться без головы. Того же, что происходило на дороге, она не понимала, и это было страшно. Неизвестное страшнее, чем то, о чем знаешь, и Наташа всегда считала, что удар из-за угла хуже ножа, направленного в грудь.
Подходя к подъезду, она посмотрела на «Вершину Мира» — темно — любящий и беспокоящийся муж уже дрыхнет, либо еще вовсе не приходил — печальная «копейка», стоявшая на своем обычном месте, еще ничего не означала. Наташа повернулась, чтобы взглянуть на дорогу — коварную асфальтовую змею, затаившуюся в темноте среди платанов — и заметила у обочины смутные очертания машины. Очевидно, в машине ее тоже увидели, потому что едва Наташин взгляд упал на нее, как дважды приветственно мигнули передние фары, короткими вспышками озарив блестящий капот знакомой «омеги».
Лактионов все еще ждал ее.
Наташа почувствовала одновременно и радость, и раздражение, и недоумение. Ей было приятно, что важный, столько мнящий о себе и совершенно нахальный человек, которым являлся Игорь, потратил немало времени, чтобы дождаться ее, но почему «омега» стоит на дороге, когда Наташа совершенно точно определила место их встречи? На этой ужасной дороге… Значит, Надя все таки дала ему адрес, потому что машина стоит в аккурат напротив ее подъезда. Ладно, черт с ними, хоть будет кому пожаловаться — хоть Лактионов и порядочная сволочь, но он, во всяком случае, умеет слушать других, в отличие от Паши, который умеет слушать только самого себя.
Наташа неторопливо пересекла двор и, не доходя нескольких шагов до машины, остановилась на узкой ленте тротуара, продолжая уже нервно потирать ноющее запястье. Даже с такого маленького расстояния она с трудом различала силуэт «омеги», походившей на какую-то призрачную карету.
Рискни душой, приди в мои объятья, и мы на бал помчимся бестелесых, откуда вряд ли сможешь ты вернуться…
Из машины никто не вышел.
Постояв несколько минут и так и не дождавшись щелчка открываемой дверцы и знакомого голоса, Наташа недоуменно огляделась, потом наклонилась, пытаясь что-нибудь разглядеть за темными стеклами. Фары мигали, значит, Игорь Иннокентьевич должен быть там, зачем же он тянет время? Не похоже на него.
Она подошла к машине вплотную, наклонилась и постучала согнутым пальцем в закрытое окно.
— Игорь! Игорь! Ты что, заснул?!
Ответом ей был только легкий шелест ветра в густых платановых кронах. Наташа нервно передернула плечами и снова огляделась, потом прижалась лицом к прохладному стеклу, пытаясь разглядеть салон «омеги». Внутри было достаточно темно, но она увидела на месте водителя откинувшуюся на спинку кресла человеческую фигуру. Так и есть, спит.
Наташа неуверенно оглянулась на «Вершину Мира», потом, ведя рукой по гладкой поверхности «омеги», прошла вперед, и спустилась на дорогу, чтобы обойти машину спереди. Металл приятно скользил под пальцами, чуть теплый, гладкий, без единого изъяна.
Когда она оказалась точно перед «омегой», фары вдруг снова вспыхнули, ослепив ее. Вскрикнув от неожиданности, Наташа вскинула руку к глазам, зажмурившись от яркого света.
— Игорь! Выключи! Что за дурацкие шутки?!
Фары тут же погасли, и она услышала легкое жужжание опускающегося стекла. Наташа убрала руку, раздраженно моргая, но не увидела ничего, кроме танцующих в темноте белых бликов. Она двинулась вперед, шаря перед собой вытянутой рукой, но наткнулась на машину.
— Спасибо большое, теперь я ничего не вижу! Твое эффектное появление удалось, доволен?! Я понимаю, что ты злишься, но я не виновата! Где ты, выходи, я ничего не вижу! Игорь!
Она услышала легкий щелчок, когда стекло опустилось до конца, потом последовала короткая тишина, а затем жужжанье возобновилось — теперь стекло ползло вверх. Сбитая с толку, чувствуя легкую тревогу, Наташа попятилась, продолжая моргать, и мельтешащие блики исчезали один за другим.
— Игорь! Перестань валять дурака! Взрослый человек, а туда же! Я…
Ее слова прервал рев заработавшего мотора, и она услышала, как машина медленно тронулась с места. В следующее мгновение Наташа почувствовала легкий толчок выше колен и испуганно отшатнулась.
— Игорь! Спятил что ли?!
«Омега» продолжала ехать вперед. Она снова толкнула Наташу — на этот раз гораздо сильнее, и та чуть не упала. С трудом устояв на ногах, Наташа метнулась в сторону от дороги, за бордюр, но там, где должно было быть пустое пространство, вдруг оказалось что-то упругое, вибрирующее, словно от страшного напряжения, как чьи-то натянутые в нечеловеческом усилии мускулы, и она врезалась в это что-то, наполовину продавив его своим телом, а потом упругая стена сократилась и отшвырнула ее назад, под колеса.
Упав на колени, Наташа перекатилась на спину, потом на бок и больно стукнулась носом о противоположный бордюр. Сзади взвизгнули тормоза «омеги», двигатель на мгновение утих, потом снова заработал — машина разворачивалась. Поскуливая от ужаса, Наташа вскочила, уронив сумку и, взмахнув руками, бросилась за бордюр, но и тут ее встретила та же упругая стена — приняла в себя, потом сжалась и отбросила назад, словно отпущенная резинка камешек, и тотчас что-то сзади ударило Наташу, подбросило, и она, оглушенная болью, упала на что-то гладкое, голова дернулась, раздался легкий хруст, и Наташа с ужасом поняла, что это хрустит ее собственная шея.
На секунду все затихло, и Наташа, лежа на спине, тупо смотрела на далекие равнодушные точки звезд, пытаясь набрать в судорожно сжавшиеся легкие хоть немного воздуха. А потом снова раздался рокот двигателя, гладкая поверхность, на которой она лежала, дернулась и начала выскальзывать из-под нее, небо поехало куда-то вперед, и, сообразив, что лежит на капоте «омеги», Наташа попыталась приподняться, безуспешно возя руками по теплому подрагивающему металлу, но в этот момент машина дернулась сильнее, резко остановилась, и Наташа по инерции скатилась с капота. Удар об асфальт был таким сильным, что она снова вскрикнула, кроме того, в предплечье ей вонзилось что-то острое, скорее всего стеклянный осколок — вонзилось глубоко, и рука мгновенно стала тепло-влажной (кровь, сколько крови; я хорошо изучила свою кровь за последнее время).
Попалась! Попалась!
Веришь ли ты в меня?!
А я в тебя верю! Теперь ты присоединишься…
Ты все-таки вернулась…
Все вокруг казалось было пропитано торжеством, искрилось им, оно буквально потрескивало, словно статическое электричество. Дорога приветствовала ее. Она дождалась. Она поймала ее. И мотор «омеги» рычал сзади, словно натасканный пес-людоед. Что же Лактионов, значит, он… как он ловко ее сюда заманил!
Наташа со стоном попыталась подняться, не переставая суматошно дергать ногами, словно опрокинутый на спину жук — они, несмотря на сильную боль в ушибленных бедрах, начали двигаться, как только она упала, колотя по асфальту — ноги соображали быстрее, чем мозг, они хотели бежать, они хотели жить. Сзади зашуршали колеса, и этот, такой обычный, такой безобидный звук подбросил ее, и она побежала — вначале по-крабьи, цепляясь непослушными руками за асфальт, потом, выпрямившись в резком рывке, помчалась вперед, по коридору, в который превратилась дорога, а сзади, набирая скорость, неслась машина с потушенными фарами, гоня ее в темноту, к смерти.
Наверное, еще никогда в жизни Наташа не бегала так быстро. Прикосновения ног к асфальту она вообще не чувствовала, и ей казалось, что она не бежит, а летит, превратившись в пыль, в воздушную молекулу, которую стремительно несет вперед мощный порыв ветра. Чувства, мысли, вопросы — все испарилось — осталось только одно, разросшееся до размеров Вселенной желание — жить. А жизнь зависела от бега. Пока бежишь — живешь. Но сколько еще ей осталось бежать, сколько она еще продержится, ведь скорость «омеги» намного выше — сейчас она нагонит ее, сомнет, вдавит в асфальт, и Наташа услышит сквозь боль, как ломаются ее кости, почувствует, как выплескивается кровь изо рта, как вылезают внутренности, а «омега» проедет и вернется обратно, проедет снова, и снова, и снова, пока от человеческого тела не останется лишь бесформенный, расплющенный блин, пока то, что хранило в себе это тело, не исчезнет бесследно, вот тогда машина остановится… все будут довольны, да. Наташа знала это совершенно точно, буквально видела, как это происходит, словно кто-то крутил ей красочный и жуткий фильм на бегу. Она металась по дорожному коридору, как вспугнутый кролик, слепо тыкаясь то в одну, то в другую сторону, но везде встречала всю ту же вибрирующую, упругую, торжествующую стену, которая снова отшвыривала ее на дорогу, впуская в себя лишь на чуть-чуть, словно для того, чтобы издевательски дать ей почувствовать безнадежную близость желанного спасения, свободы. И не понимала, не знала Наташа, что на самом деле нет никакого коридора, нет стены — этот упругий барьер воздвигло ее собственное воображение, уже вознесшее дорогу на некий пъедестал Молоха. Где-то глубоко внутри Наташа уже свыклась с тем, что дорога всемогуща, хотя сознательно отталкивала от себя эту мысль. Но сейчас она пробилась из подсознания и заперла ее на этой дороге, заставив тело через психику смириться с поражением. Как бабочка безуспешно бьется о стекло лампы, пытаясь добраться до волшебного сияния раскаленной спирали, билась Наташа о сплетения собственной фантазии и не могла найти выхода. А то, что поселилось на дороге, ликовало. То, что поселилось на дороге, гналось за ней. Наташа слышала визг шин, когда машина повторяла все ее зигзаги, не давая уйти, словно отменно натренированный пес, который и будучи слепым, не потеряет следа, и этот визг придавал ей прыти. Весь мир исчез — была только дорога — неумолимая, бесконечная, торжествующая. Паутина снова не осталась пустой — ну, и куда же так торопится наша муха?!