– Я занимался многим. И затратил на это немало времени. А сейчас, – он опять улыбнулся, – я просто смотрю, как на них воздействует мир духов. И как они на него воздействуют. Если вам станет легче, я готов признать себя наблюдателем того, что они делают.
Рыжов понял, что неловким вопросом о личности своего собеседника, он многое испортил, даже Смеховой, кажется, не мог бы испортить больше. И он сомневался, что успеет исправить ситуацию за оставшееся, вероятно, очень малое время. Поэтому он решил, что пора спросить то, ради чего он, собственно, тут оказался.
– Вы не ответили на мой первый вопрос. Как вы узнали, чем можете подтвердить, что камлание на смерть было проведено?
– Они узнали, что это было, – пожал плечами мужчина. – Это несложно. Ведь они,.. Как бы это сказать, они… ходят в одно и то же место. В пространство, куда допущены только они. И там есть очень много маркеров, меток того, кто тут был и что делал. Они читают работу других хороших шаманов так же легко, как вы видите следы на снегу. Такое объяснение для вас, офицера-позитивиста, подходит?
– Вы так об этом говорите, словно они какие-то особые люди, которым позволено быть… почти сверхлюдьми.
– Нет, конечно, я не хотел, чтобы у вас сложилось такое впечатление. – Мужчина подумал, снова снял шапку, несмотря на морось с легкой снежной крупой, потер голову. – По сути, они ходят в разные пространства, многие узнают лишь ближнее к нам измерение, дальше не идут. Но есть и такие, кто… Впрочем, это неважно. Думайте вот как – они не могли не узнать о том, что и кем было сделано. Мне сказали, он все проделал очень точно, и грамотно, с их точки зрения, и согласно их этики.
– У них же нет морали, – отозвался Рыжов. – Мне… наш общий друг говорил.
– Морали нет в нашем понимании, но этика есть, без этого невозможно никакое сообщество, даже такое, о котором вы ничего не знаете, – кажется, он готов был улыбаться чаще, чем Рыжов мог вынести.
– Значит, вы подтверждаете, что камлание было.
– Уже подтвердил.
Да, разговор идет по кругу. И теперь он, Рыжов должен владеть инициативой, должен направлять этот, с позволения сказать, обмен мнениями. И сведеньями.
– И целью… является… товарищ Сталин? – тихо спросил Рыжов. Не мог не спросить об этом.
– Я бы не торопился с именованием… цели.
– Но что же мне делать теперь, с этим знанием?
– Вы не единственный, кто это знает. И все же… Ничего не происходит, вам не кажется? – Он так и не надел шапку, просто закинул лицо так, чтобы посмотреть в небо над собой. И лишь сейчас Рыжов понял, что у него сильно болит голова. – Вам нужно ждать.
– Чего?
– Вы поймете. Скоро что-то произойдет.
– Я не могу просто ждать, у меня приказ… Который, помимо прочего, подразумевает ответные действия. Разумеется на нейтрализацию этого камлания.
– Вы уткнулись в такую страшную и странную для вас… тему, что запросто могли ничего толком и не узнать. Если вам необходимы отговорки, поезжайте снова в Петрозаводск. Там местные упоят вас до белой горячки, это будет алиби, хотя бы внешнее, не так ли?
– Вы так много знаете? – Рыжов не ожидал, что незнакомец и это знает.
– Нет, не так много, как вы полагаете. Но знаю то, о чем вы и не догадываетесь.
– Например?
И тут Рыжов подумал, что этого человека довольно легко будет отыскать. Собственно, он об этом подумал сразу, как только мужчина сел рядышком с ним. Но отогнал эту мысль, она могла продиктовать неправильное поведение, неправильные слова. То есть, тогда, в начале разговора, для нее было рано. Зато сейчас, кажется, она была в самый раз.
А раз так, он стал рисовать портрет этого человека – внешность, манеры, образование, одежда… Чтобы, расспросив о нем у знающих людей, которым это положено знать по должности, получить фамилию, адрес, профессию, и чем черт не шутит, возможно, даже предысторию. У таких вот людей, как правило, предыстория имелась, и порой такая, что дух захватывало.
– С вами все будет хорошо, – вдруг сказал незнакомец. – Как мне сказали очень продвинутые… шаманы, вы хороший человек. И если не наделаете серьезных ошибок, смерть ваша лежит далеко впереди. Так далеко, что вы и не подозреваете об этом.
– Ошибки?.. Разве исполнение своих служебных обязанностей, это ошибка?
– Иногда неправильное их исполнение, или исполнение кому-то во вред, да, ошибка. Но я почему-то думаю, вы все сделаете правильно. И не пытайтесь меня искать. Это, возможно, будет одной из таких ошибок. Тем более, что остановить уже ничего нельзя. Помните, нужно просто ждать.
Он поднялся на ноги. Постоял, снова осматрелся, на этот раз не слишком явно. Хотя и не так, чтобы в нем заподозрить опытного конспиратора.
– Мудрые говорят, то, что должно произойти, произойдет. Тот, кто должен умереть, умрет. И есть точка, после которой никто, слышите, никто уже ничего не в силах что-либо изменить. По некоторым признакам, эта точка пройдена. Так уж вышло, это не нам решать. А раз так, то лучше не вмешиваться.
– Вы… знаете будущее?
Рыжов хотел задать этот вопрос с насмешкой. Но вышло не так, он спросил чуть ли не с интересом, и еще, пожалуй, с уважением, какое в нем вообще вызывал каждый информированный человек. Но какой ценной информацией мог обладать его ночной собеседник? И все же, все же…
Он видел много странного за время работы в проекте «Темных папок», встречал такие необычные штуки, которые простыми совпадениями не объяснялись. И привык, как видно, к тому, что если определенного типа люди говорят, что они что-то знают, значит, скорее всего, они действительно знают.
– Как бы я иначе решался на такие слова?
– Что же произойдет?
– Скоро, очень скоро будут аресты, смерти многих хороших, полезных, невиновных людей. Но этого тоже не избежать.
– Как вы можете так говорить? Вы, образованный и сильный человек, много знающий…
– Вот из-за того, что много знаю, поверьте, я так и говорю. К тому же, в долговременной перспективе это ничего не изменит. Потому что… Мы все-равно вернемся. Не вы или я конкретно, но мы, понимаете?
Рыжов тоже поднялся. Он не знал, стоит ли пожимать руку этому… антисоветчику. Но вышло все иначе. Незнакомец вдруг стал копаться в карманах, в одном, в другом. Было видно, что он досадует на себя, и что он только сейчас придумал то, что решил сделать.
– Знаете, вы вот что… – Наконец, он достал из внутреннего кармана пиджака под пальто, какой-то хитро сплетенный шнурок из сыромятной кожи. – Вы, когда на вас очень крепко насядут, или станете чего-то чрезмерно бояться, или захотите остаться невидимым для врагов, вы развяжите вот этот узелок. – Он посмотрел на свою кожанную косичку, и видно было, что она для него представляет большую ценность, но он все же решил с ней расстаться. – Вы только дождитесь настоящей угрозы, чтобы… Не попусту истратить амулет.
– Что, просто развязать, никаких молитв при этом произносить не обязательно?
Но шутка получилась грубой. Рыжов и сам вдруг смутился. Незнакомец, кажется, посмотрел на это его смущение чуть ли не с удовольствием. Потом еще раз протянул руку с узелком, и шершавая даже на морозе, нескладная увязочка перешла из рук в руки.
Незнакомец не сводил теперь, когда она оказалась у Рыжова, с косички глаз. А потом чисто по-русски махнул рукой.
– А ладно, мне она вряд ли понадобиться, а вам… К тому же, она все-равно почти развязалась, а это значит, что все подходит к концу. Вернее, – он улыбнулся еще раз на прощанье, – не к концу, конечно, а к развязке… Скоро уже, скоро.
# 10.
Назад Рыжов решил прокатиться на трамвае, вот только он оказался каким-то древним, деревянным, с незакрываемыми дверями на задней площадке, так что можно было выскакивать на ходу. Рыжов даже не знал, что такие еще оставались в таком городе, как Ленинград. Но как оказалось, были, ходили, высекая вверху снопы фиолетовых, электрических искр.
А потом он обнаружил слежку. Просто сидел, посматривал против хода, и вдруг увидел эту машину. Она шла за ним, в этом он сразу уверился, стоило ему на нее, эту самую машину посмотреть. Фокусов было два, машина эта на широкой улице могла спокойно трамвай обогнать, и уйти дальше, по своему назначению, но этого почему-то не делала. Значит, ее назначение было как раз идти за ним. И второе, они особенно не скрывались. Шли уверенно, спокойно, ждали, вероятно, пока он выйдет из трамвая, где бы это не произошло, и тогда…
Рыжова водили и раньше, такое бывало на выездах, когда местные ограны пытались в силу тех или иных причин что-то скрывать. Или хотя бы оказать на него давление, чтобы он чего-то не узнал… На этот раз все было иначе. Его вели для того, чтобы арестовать, это тоже было ясно. Дело оказалось ему не по зубам, и влез, куда не следовало. А он решил, что все сделать хорошо…
Это было страшно, потому что он знал, что ни в чем не виноват, но также знал, что это ни капельки ему не поможет. Не могло помочь, даже то, что еще несколько дней назад он пил чай у товарища Сталина, и ему выдали это задание с самого верха… Глупо, конечно, глупо.
Возможно, размышлял он, этот тип, с которым он разговаривал, привел хвост. Но могло быть, что это все – плотно организованная подстава. Ведь многое с самого начала походило на подставу. И то, как его заставили добывать информацию, не официально, а… Да, как бы по касательной, без определенных, сформулированных давным-давно правил и установлений.
И даже то, как легко он избавился от Смехового, сбагрив его на частную, но такую неважную работу в Крестах… Если вдуматься, Сабуров сам помог ему избавиться от Смехового, подвел к такому вот решению, которое он, словно рыба при виде крючка с жирным червяком, и заглотил. Так все устроил, что теперь, пожалуй, и не отвертеться. И ради чего?.. Не мог пропьянствовать в Петразаводске подольше?.. Не мог более точно и четко отмечаться у всех местных оперов, чтобы потом хотя бы на следствии иметь, что сказать – мол, работал, выяснял, трепыхался согласно распоряжению…
И ведь чувствовал… Что следует лишь изображая работу, никуда не влипать, но вот не послушался внетреннего голоса, не принял во внимание опасений, которые грызли с самого начала. Хотя, что теперь вспоминать, как было?.. Нужно было придумывать, как сделать сейчас.
Впрочем, все это могло оказаться липой, что бы он не придумал – все будет туфтой. Ему не поверят, не примут во внимание, что он кадровый сотрудник ОГПУ, и просто делал свое дело… Потому что они тоже только и всего лишь сделают свое, должны сделать… Что же здесь готовиться, чего ждет темный тип с обугленной кожей?
Нет, так нельзя, можно дойти до полного паралича воли, до преждевременной сдачи своих позиций. Раз они за ним следят, значит, чего-то они не знают. Хотя, судя по тому, что они уже и не скрываются, его решения их уже не интересуют. Или они еще не вполне уверены, что знают, кто он, откуда, где находится… Главное, не знают, кто он?
Нет, не могут не знать, не могут… Или все же не знают? Тогда они просто смотрят, куда он их приведет. И уже со всем прибором, как иногда говорил Смеховой, возьмут… Нет, все же, следует уходить. Это его единственная возможность, при случае, делать круглые глаза и мычать, – знать не знаю, ведать не ведаю, что и где, как и почему?.. Страшно вот только, очень страшно, от этого мышление не вполне ясное, и воля слабеет.
Впрочем, уходить нужно в любом случае. Вот только как? Город он знает плохо, собственно, совсем не знает. А чтобы удрать от тех, из машины, нужно иметь не одну, а три-четыре трюка, и с проходными дворами-подъездами, и с перебеганием по чердакам в другой подъезд, и с представлением о маршрутах трамваев, хотя бы трамваев… Ничего этого нет. А что же у него есть?
В слабой еще, ранней метелице, трамвай вдруг стал поворачивать куда-то налево, на длинную улицу явного рабочего вида. Такие очень нескоро, но все же заканчиваются, как правило, конечной остановкой, кругом для трамвая, и долгой стоянкой пустой, слабо освещенной коробочки на колесах в безлюдном месте. Брать его, по-видимому, решили именно там.
В то же время, какой-то более многолюдный трамвай впереди стал вдруг сворачивать направо, в сторону Невы, и тоже не торопился, словно боялся поскользнуться на мокрых рельсах, хотя, скорее всего, неподалеку уже была остановка, и разгоняться было нелепо. У другого трамвая, как мельком заметил Рыжов, тоже была открытая задняя площадка… Итак, трамваи расходились.
Глупо все, неужели его маневр из машины-то не заметят, подумал он. Ведь они шли вдоль бровки тротуара, им все было отлично видно, хотя и место почти не освещалось… Если только на темень эту и рассчитывать?
Ан, нет, можно было рассчитывать, решил Рыжов, еще и на слова этого типа, хотя они прозвучали странно… Но сейчас все было глупо и странно, от начала до конца. Подрагивающими от спешки пальцами, он достал узелок, который ему передал его визави перед Петропавловкой, и развязал узелок. Что он шептал, он и сам впоследствии не помнил. Но шептал он вот что:
– Пусть они меня потеряют, пусть сбудется обещание… Обещание, что я буду для них не видим. Они не враги вообще-то, но сейчас враги, пусть я для них стану прозрачным, или как там тот человек сказал…
Он заметил еще сдержанно-удивленный взгляд кондукторши, которая тоже сидела неподалеку, на сиденье для нее отведенном. Рыжов стразу отвернулся, чтобы она не запомнила его лицо, так, на всякий случай. И все-таки развязал узелок.
Кожанная косичка вдруг распустилась просто и свободно, и сделалась простой мягкой метелочкой, словно только того и ждала, когда Рыжов ее развяжет и пару раз встряхнет в воздухе, словно градусник, когда нужно сбить ртутный столбик, и… Ничего не произошло, совершенно ничего.
Но идущий впереди трамвай уже завернул, и действительно, стал притормаживать, неподалеку от поворота, метрах в трехстах, Рыжов даже увидел какую-то фигуру, кому-то еще в этом городе нужно было попасть на тот трамвай. Он выскочил, и размахивая руками в воздухе чтобы не поскользнуться, и не упасть, рванулся вперед изо всех сил. Он бежал, не оглядываясь, и почти знал, что машина просто притормозит на пару секунд, а потом так же плавно, грозно, вернее, угрожающе и ровно, повернет за ним. Но когда он все-таки добежал до того трамвая, который уже хотел отправиться, лишь кондуктор почему-то обернулся и что-то крикнул вперед, водителю за рычагами, и двери все же остались открытыми, а сам трамвай не уехал, и он успел в него вспрыгнуть…
Так вот, когда он обернулся, оказавшись уже в новом трамвае, машина сзади так же спокойно и угрожающе, как он и предполагал, повернула вслед за прежним трамваем, из которого он только что выскочил, и где его уже не было.
Кто-то толкнул его под локоть. Он повернулся, едва заставив себя не ответить ударом на этот толчок. Просто от нервов, от страха… Или от ужаса, настоящего, едва ли не панического.
– Гражданин, платить-то надо-ть, – сказала низенький, в шинеле лентранса кондуктор.
Был он с козлиной бородкой, как Калинин, сутул и к тому же гнусавил, как этот Всесоюзный Староста.
Рыжов молча полез в карман за мелочью. Потом уселся на заднем сиденье, чтобы видеть, что творится сзади. А трамвай не спешил, просто ехал, постукивая на стрелках, и вдруг оказался на широких, относительно освещенных улицах. Людей стало больше, некие лихие молодцы, не вполне трезвая компания, закрыли Рыжову задний обзор, громко о чем-то переговариваясь и размахивая руками, чтобы почти по обезьяньи цепляться за висячие ремни с треугольными рукоятями на концах.