Когда все формальности доступа на аудиенцию к Чингисхану были улажены, Джебе подвел пленного жреца к площадке, где на каменных жертвенниках горели огни. Тут же сидели самые опытные и авторитетные монгольские шаманы, периодически бившие в бубны и трещотки.
– Пройди между огней, очистись от злых мыслей и помыслов, чтобы болезни и порча не коснулась священной обители Чингисхана! – торжественно произнес Джебе.
Старый жрец без всякой боязни подошел к жертвенникам, протянул к огню руки и что-то зашептал, пламя, взметнувшись, заискрилось. Бившие в бубны шаманы только охнули, а старик прошел между кострами, которые располагались так близко, что огонь непременно должен был опалить его.
Однако вместо этого некогда грозное и всепожирающее ненасытное пламя стелилось у ног жреца, словно лаская их. Монгольские шаманы завыли молитвенные обереги и заклинания, чтобы уберечься от злых чар чужеземного колдуна, обладавшего столь мощной потусторонней силой.
– Почему мне не развяжут глаза? – поинтересовался жрец, удовлетворенный смятением своих коллег.
– Наш великий шаман Бэкхл велел так с тобой поступить, - отвечал Джебе, - Чтобы твои духи не причинили моему повелителю какого-либо зла или несчастий!
Тут старика подхватили под руки двое здоровенных ханских телохранителей и бесцеремонно впихнули в шатер. Жреца усадили на колени. Два личных ханских стражника держали его за плечи, а третий с обнаженной саблей стоял за спиной. Он был готов по малейшему сигналу своего повелителя или при малейшем неповиновении пленника отрубить невольнику седую голову.
Жрец этого не мог видеть, но чувствовал, что великий хан сидел впереди него на возвышении. По левую руку от Чингисхана восседали два его прославленных военачальника – Тохучар и Субедай-багатур. По правую руку от хана сидел шаман Бэкхл.
Старый жрец так же почуял, что за троном хана спрятались трое отборных телохранителей – тургаудов, готовых в любую секунду изрубить всех, на кого укажет их господин. Жрец безошибочно угадал, что в стенах шатра и на его крыше притаились лучники – лучшие монгольские стрелки, бьющие без промаха наугад.
– Кланяйся, собака, великому хану! – рявкнул Тохучар.
– Я кланяюсь только своим богам! – гордо ответил жрец.
– И кто же твои боги? – спросил Чингисхан.
– Я не назову тебе их имен, - сказал шаман, - Потому что вера моя держится на тайне.
– Не хочешь – не говори, - улыбнулся хан, - Если мне это будет нужно, ты все скажешь под пыткой. Лучше скажи, зачем и как ты убил моего воина?
– Твой воин был силен телом, но слаб духом – это сгубило его, - был ответ.
– Лжешь! – выкрикнул Бэкхл. – Джебе нам рассказывал, что превратил его в старика!
– Это не я, - тихо произнес жрец.
– А кто? – вскочил шаман монголов и ударил в бубен, отгоняя злых духов.
– Страх, - хрипло пояснил старик, - Его собственный страх, он поддался ему и умер.
– Я верю и не верю тебе, - теребя бородку, размышлял вслух Чингисхан, - Ты - великий колдун, если не врешь, но ты должен доказать мне это, иначе умрешь, как безродный пес. Смерть за смерть – такой у меня обычай.
– Я могу открыть твое будущее и прошлое, - предложил жрец, - Но для этого я должен видеть твои глаза или коснуться тебя.
– Да знаешь ли ты, - вскипел хан, - Что коснуться моих ног губами – это великая милость, которой я удостаиваю не всякого правителя! – немного успокоившись, Тэмучжин добавил, - Развязать твои глаза я не могу, мой шаман запретил это.
– Я уже вижу твое прошлое, - примирительно сказал жрец, - И вижу ясно.
– И что же ты видишь? – прошипел Бэкхл.
– Тебе пятьдесят четыре весны, - растягивая слова, старый жрец впадал в транс, - Твой отец – вождь, он умер, когда ты справил тринадцатую весну. Твой народ возмутился, ты усмирил его… Я вижу котлы, много больших котлов, в них кричат люди, много людей – они твои враги. Их сварили заживо! Я вижу тебя в колодках – ты бы две зимы в плену. Ты бежал, возглавил свой народ, стал завоевателем, а потом нанял бродячего шамана – вот его, - сухой палец безошибочно указал в сторону Бэкхла, - За золото он сказал, что ты посланец богов и тебя избрали великим ханом…
– Лжешь! – исступленно заорал монгольский шаман, и всем присутствующим стало ясно, что старик сказал правду.
Чингисхан улыбнулся:
– Многое из твоих слов – правда, но ты мог узнать это от других, скажи-ка лучше о моем будущем. Сколько я проживу?
– От этой осени еще четырнадцать зим и лет.
– Этого нельзя проверить, - заявил Бэкхл.
– Придет четырнадцатая осень, и вы увидите, что я был прав! – оправдался жрец.
– Клянусь небесами и великой степью, - воскликнул великий хан, - Ты мне нравишься, старик, но ты убил моего воина, и я еще не решил твою судьбу.
Чингисхан махнул рукой, и жреца поволокли прочь, связали и бросили в какую-то юрту.
V
Ночью старика разбудили, развязали и молча погнали не известно куда, так и не снимая повязки с глаз. Опять пришлось пройти очищение огнем, опять жреца впихнули в шатер, усадили на колени, а сзади встал воин с обнаженным мечом – все было, как накануне. Однако в самом шатре, кроме великого хана и верных ему тургаудов, не было никого.
– Я знал, что ты еще позовешь меня, - начал первым разговор верховный жрец.
– Может, ты знаешь, зачем? – грозно поинтересовался Чингисхан, и тургауды дружно схватились за рукоятки мечей.
– Знаю, - спокойный жрец олицетворял собой бесстрастного идола, - Ты – великий воин, слава твоя бессмертна, но сам ты – смертен, потому жаждешь получить бессмертие любой ценой.
Чингисхан был поражен, ведь старик прочел его самую сокровенную тайну.
– Ты и правда великий шаман, - прошептал он, - Ответь мне и честно, есть ли такое снадобье, дарующее бессмертие?
– Оно существует, - после долгих раздумий вымолвил старик, - Но о нем знают немногие посвященные в тайну вечной жизни.
– И ты один из них, - предположил хан.
Старик промолчал.
– Я предлагаю тебе обмен, - продолжил повелитель монголов леденящим тоном, - Ты даешь мне тайну бессмертия, я сохраню тебе жизнь и отпущу.
– У меня другое условие, - заявил старик.
Великий хан побледнел, засверкал почерневшими глазами, вскочил с трона, выхватив позолоченную персидскую саблю, украшенную драгоценными камнями, то же самое сделали тургауды.
– Да кто ты такой, - орал в гневе хан, - Чтобы ставить условия мне – самому Чингису!..
– Мои условия такие, - будто не замечая буйства хана, говорил жрец, - Ты отпускаешь меня, мой народ, что пленил этой полной луной и обязуешься не трогать наших стойбищ, а я открою тебе великую тайну…
– Да ты, собака, и впрямь ополоумел, - рычал в исступлении Чингисхан, - Я проучу тебя, глупый старик! Я отрублю тебе голову и брошу ее диким псам, а тело твое оставлю в степи на растерзание воронью!
– Не делай этого, хан, - взмолился жрец, - Моя гибель не даст тебе ничего, ты…
– Довольно! – Чингисхан уже не контролировал себя и, топая ногами, заорал на тургаудов, - Делайте, как я велел!..
Монголы, уже опасаясь за свою жизнь, схватили упирающегося старика и выволокли наружу. Жрец умудрился сорвать повязку с глаз и глянул молительно на небо, но оно было темным и пустым, наступил первый день новолуния. Теперь уже никто и ничто не могли помешать исполнению приказа Чингисхана…
Спустя два часа после казни жреца Чингисхан опомнился, но было уже поздно. Бессмертие само падало ему в руки, но гнев взял верх, и старик унес свою тайну в мир, откуда нет возврата. Впрочем, не в правилах великого хана было опускать руки даже в тупиковых ситуациях.
Он вызвал к себе Джебе и отдал приказ взять сотню лучших воинов с запасными конями. Когда тысячник удалился, Тэмучжин призвал к себе сонника своих тургаудов Коргэя, поручив ему отыскать любые сведения о жреце и его деяниях, связанных с секретом бессмертия.
В случае успеха сотника ждала неслыханная награда – полный шлем золотых монет и титул нойона. Коргэй, облобызав сапоги хана и пообещав ему перевернуть всю тайгу, удалился. Уже на рассвете сотня воинов Джебе и двадцать отборных тургаудов отправились на восток.
VI
Джебе без труда отыскал дорогу к стойбищу, но там его ждало разочарование – Коргэй именем Чингисхана велел с сотней оставаться на месте, ожидая его возвращения. Тысячник безропотно подчинился. Однако ему была не по душе эта непонятная миссия, а картина выжженного селения со смердящими трупами и терзающими их хищниками наводила на него смутную тревогу.
Тревога все более усиливалась по мере начинающегося захода солнца, она быстро передалась на всю сотню. Бесстрашные воины чувствовали себя крайне напряженно и неуютно, сереющая тайга просто источала неприязнь и враждебность. Джебе, пытаясь стряхнуть с себя это наваждение, приказал разбить стан и разжечь костры, а когда спустился вечер, велел выставить посты. Но какое-то чутье подсказало ему, что отнюдь не человека нужно опасаться…
Ночь сгущалась, а от Коргэя не было никаких вестей. Таежные сосны гудели и качались на ветру, словно негодуя на непрошенных гостей, монголы безотчетно группами жались к огням. Бросая тревожные взгляды вокруг, лошади беспрестанно фыркали, водили ушами, вставали на дыбы, а ведь степные скакуны приучались не реагировать на присутствие волков.
Джебе был вынужден то и дело ободрять своих «неустрашимых» и частенько осматривать посты. Даже самые храбрейшие не могли скрыть от своего командира беспричинный и безотчетный, все нарастающий страх, которым было пропитано все вокруг.
Донесся далекий крик, потом еще один, едва различимый сквозь шелест листьев и деревьев. Все, кто был на поляне, разом вскочили, выхватив оружие, но все было тихо. Крик повторился. На это раз гораздо ближе и отчетливее.
– Все ко мне! – скомандовал Джебе. – Встать в круг!
Сотня монголов быстро выстроила круг за кострами. Теперь они оставались в тени, а пространство впереди освещалось колыханием огня. Крик послышался вновь, воины вскинули щиты и выставили вперед копья. Так, не смыкая глаз, на ногах с оружием в руках, в постоянном напряжении они простояли до рассвета.
С восходом солнца все переживания и ночные страхи рассеялись, осталась лишь хмурая осенняя тайга. С наступлением утра беды не кончились, монголы остались без лошадей – две сотни лучших степных жеребцов лежали околевшими там, где их настигла смерть.
Все животные застыли в странных позах, будто их поразил внезапный спазм, мышцы закаменели в напряженном состоянии, глаза выпучились и остекленели. Но самое необычное было в том, что все две сотни лошадей неясно от чего стали совершенно седыми.
Многое повидали воины хана за время своих походов в разные земли, но седых лошадей не встречал ни один из них. Все, у кого были с собой защитные амулеты, тут же вцепились в них при виде устрашающего зрелища, а те, кто знал защитные заговоры, начал бормотать их вслух.
– Как же мы вернемся обратно без наших коней, - спросил кто-то с неприкрытой тревогой.
– На ногах, - угрюмо отрезал Джебе, - Но о возвращении не может быть речи, пока не отыщем Когрэя.
Немое молчание быстро сменилось открытым роптанием:
– Это место проклято! Нужно убираться отсюда, пока с нами не случилось то же, что и с лошадьми.
Джебе оказался один против панически испуганной толпы, но природная храбрость не дала ему спасовать:
– Вы кто: трусливые мулы или воины великого Чингиса? Он дал нам приказ сопровождать своих тургаудов и сюда, и обратно, если мы вернемся без них, то нас неминуемо покарают смертью, как трусов.
– Пусть нас казнят самой лютой смертью, - выступил вперед один из воинов, - Это лучше, чем остаться здесь и сдохнуть страшной смертью.
Это уже был открытый бунт, если монголы, привыкшие беспрекословно подчиняться, нагло перечат своему начальнику – это бунт. Но Джебе и тут не растерялся, великий хан всегда жесточайше подавлял неповиновение. Еще в тринадцать лет, после смерти отца, Тэмучжину пришлось подавлять сопротивление своего народа. Он подавил мятеж, залив его кровью, а всех зачинщиков бунта сварил живьем в котлах.
Непокорным – смерть, таков закон Чингисхана, и Джебе всегда следовал ему. Тысячник без раздумий вынул меч и отсек голову наглецу, в повисшей тишине отчетливо было слышно, как она откатилась в сторону.
– Так будет с каждым, кто посмеет мне перечить, - перешел в наступление Джебе, - А теперь все за мной, мы отыщем тургаудов, и я обещаю, что забуду этот разговор…
Сотня все дальше и дальше углублялась в тайгу, а следов так и не обнаружили. Джебе видел, что его люди ведут поиски с явной неохотой, тревожно озираясь и сбиваясь в кучу. Его возмущало малодушие подчиненных, но изменить он ничего не мог.
В полдень, когда холодное солнце выплыло из-за облаков и немного взбодрило участников поиска, Джебе разбил сотню на десятки, чтобы повысить эффективность предприятия. Но и это ничего не дало, через полчаса все десятки опять сбились в одну группу, шагая вперед без всякого энтузиазма.
Солнце уже было в зените, когда обнаружили первый труп. Воин с копьем в руке на корточках прислонился спиной к лиственнице, все мышцы в напряжении, лицо перекошено, губы превратились в звериный оскал, глаза выражали ужас. Джебе протиснулся сквозь столпившихся воинов, молча окинул взором покойника, шагнул вперед и острием сабли сбросил с него шлем.
Все ахнули – мертвец был абсолютно седым. И все вчерашние страхи ожили вновь, монголы выхватили оружие и сгрудились, вращая глазами во все стороны. Джебе понимал: уже никакие угрозы не заставят его воинов двинуться дальше. Ему пришлось дать приказ возвращаться, но не прежней тропой, а наперерез.
Степняки мигом просветлели и направились обратно в пять раз быстрее, чем шли до этого. Через пару сотен метров они нашли тела остальных тургаудов. В одиночку и группами, с оружием и без, под поваленными пнями и деревьями – все восемнадцать храбрейших телохранителей лежали мертвыми.
Все, как один, седые, скрюченные, с перекошенными лицами, с открытыми глазами, наполненными ужасом. Без сомнения, тургауды бежали, панически спасаясь от чего-то или кого-то, но оно безжалостно настигло их и убило. Не обнаружили только Коргэя, однако, в печальной участи его никто не сомневался.
Уже к вечеру нашил и сотника тургаудов, он был еще жив, но уже в предагональном состоянии. Коргэй, которому едва исполнилось тридцать, выглядел дряхлым стариком, поседевшие его глаза заволоклись предсмертной пеленой, а запекшиеся губы бессвязно повторяли:
– Скорее назад… Прочь отсюда… Белый шаман погубит всех, прочь от этих проклятых мест…
На высоте этих прерывистых фраз он издал громкий вздох и затих навсегда. Монголы, уже не отдавая себе отчета в своих действиях, побежали прочь от этого леса, а солнце клонилось к горизонту – короткий октябрьский день близился к концу. Это подстегивало беглецов, но тайга, темневшая поминутно, была слишком большой…
Осень 1227 года, монгольские степи.
Чингисхан чувствовал, что эта осень будет последней, хотя ему так хотелось еще раз увидеть, как расцветает весенняя степь. Владыка всей Азии ощущал, как силы покидают его старое тело день за днем, зрение и слух притупились давно, а в последние месяцы он практически не вставал со своего ложа и не выходи из шатра.
Лучшие мудрецы и врачеватели хлопотали над ним, но тщетно, хан дряхлел прямо на глазах. Отчаявшийся Тэмучжин прогнал всех шарлатанов, оставив при себе только китайского лекаря, мудреца и философа Юлю-Чу-Цая. Пронырливый китаец поставил хану диагноз, от которого человечество до сих пор не нашло лекарства – старость.
Чингисхан никак не мог и не хотел смириться с этим вердиктом. Великий хан давно забыл, что бывает нормальный сон, его мучили кошмары, поэтому он долгие ночи напролет лежал с открытыми глазами.