— Я слышал, что даже меньше.
— А ведь нам надо оборонять шесть городских стен. В военное время людей требуется вчетверо больше. Да и дисциплина уже не та, что раньше.
— Почему?
— Потому, что все они заранее обрекли себя на гибель! — гневно ответила Вирэ. — Потому, что отец мой лежит при смерти, а в гане Оррине твердости, что в гнилой картофелине.
— Оррин? Впервые слышу.
— Племянник Абалаина. Он командует гарнизоном, но вождь из него никудышный. Будь я мужчиной...
— Я рад, что ты не мужчина.
— Почему?
— Не знаю, — смутился он. — Просто так сболтнул. Рад, и все тут.
— Так вот, будь я мужчиной, я взяла бы командование на себя. И справилась бы куда лучше, чем Оррин. Чего ты так смотришь на меня?
— Я не смотрю, я слушаю, черт возьми! Почему ты все время ко мне придираешься?
— Может, мне разжечь огонь?
— Что? Разве мы остаемся?
— Если хочешь.
— Решай сама.
— Давай останемся еще на денек. Так мы сможем.., лучше узнать друг друга. Начали мы неважно, хотя ты уже трижды спас мне жизнь.
— Нет, только однажды. Ты слишком крепкая, чтобы замерзнуть. А в третий раз нас обоих спас Груссин. Но я согласен остаться до завтра. Только мне неохота больше спать на полу.
— Тебе и не придется.
Настоятель улыбнулся смущению молодого альбиноса, разомкнул мысленную связь и вернулся к своему письменному столу.
— Поди ко мне, Сербитар, — сказал он вслух. — Ты не жалеешь, что принес обет безбрачия?
— Иногда жалею, — честно ответил юноша, поднимаясь с колен. Он отряхнул свое белое одеяние от пыли и сел напротив настоятеля.
— Девушка достойна, — сказал он, — мужчина мне непонятен. Они станут слабее, познав друг друга?
— Сильнее. Они друг другу нужны. Вместе они — единое целое, как в Священной Книге. Расскажи мне о ней.
— Что я могу сказать?
— Ты входил в ее разум. Расскажи мне о ней.
— Она княжеская дочь. У нее нет уверенности в своих женских чарах, и смутные желания владеют ею.
— Почему так?
— Она не знает почему.
— Это я понял. Но ты-то знаешь?
— Нет.
— А что ты скажешь о мужчине?
— В его разум я не входил.
— Знаю — но все-таки?
— Его снедает страх. Он боится смерти.
— Ты считаешь это слабостью?
— В Дрос-Дельнохе — да. Там почти всех ждет верная смерть.
— А быть может, в этом его сила?
— Не понимаю, как так может быть?
— Что говорил о трусах и героях философ?
— "По самой природе определения только трус способен на высочайший героизм".
— Ты должен созвать Тридцать, Сербитар.
— Неужто главой буду я?
— Да, ты будешь Голосом Тридцати.
— Кем же тогда будут мои братья?
Настоятель откинулся на спинку стула.
— Арбедарк — Сердцем. Он силен, бесстрашен и правдив.
Менахем — Глазами, ибо наделен даром. Я же буду Душой.
— О нет! Я не могу приказывать тебе, учитель.
— Ты должен. Остальных назначишь сам. Я полагаюсь на твое решение.
— Но почему я? Глазами следовало бы стать мне, а главой — Арбедарку.
— Доверься мне. Все откроется после.
— Я выросла в Дрос-Дельнохе, — говорила Вирэ, лежа с Реком перед жарким огнем. Он подложил под голову свой свернутый плащ, ее голова покоилась у него на груди. Он молча гладил ее волосы. — Это величественное место. Ты бывал там?
— Нет. Расскажи мне о нем. — Реку не особенно хотелось слушать этот рассказ, но и говорить он не хотел.
— Его ограждает шесть стен, и в каждой двадцать футов ширины. Первые три возвел Эгель, Бронзовый Князь. Но город рос, и пришлось построить еще три. Крепость загораживает собою Дельнохский перевал. Только этим путем может армия пройти через горы, если не считать Дрос-Пурдола на западе и Кортсвейна на востоке. Мой отец перестроил старый замок и сделал его своим домом. С башен открывается прекрасный вид. На юге простирается Сентранская равнина, летом она вся золотая от злаков. А от севера и вовсе глаз нельзя отвести. Ты меня слушаешь?
— Да. Золото хлебов. Глаз нельзя отвести.
— Тебе правда хочется это слушать?
— Да. Расскажи мне побольше о стенах.
— Что тебе рассказать?
— Насколько они крепки?
— В них шестьдесят футов вышины, и через каждые пятьдесят шагов стоят сторожевые башни. Любая армия, которая попытается взять Дрос, понесет страшные потери.
— А ворота? — спросил Рек. — Стена крепка воротами.
— Бронзовый Князь подумал и об этом. Все ворота снабжены железными решетками, створки — многослойные, сделаны из дуба, бронзы и стали. Узкие проходы за воротами выводят в пространство между стенами. В этих проходах можно сдерживать малым числом несметные вражеские силы. Крепость выстроена с большим умом — вот только город все портит.
— Как так?
— По замыслу Эгеля, между стенами должна простираться пустая убойная полоса. Каждая последующая стена стоит чуть выше предыдущей — это замедляет продвижение врага. При достаточном количестве лучников можно устроить настоящую бойню. Притом это устрашает: враг будет знать, что за другой стеной, если он ее возьмет, его будет ждать новая убойная полоса.
— Чем же мешает город?
— Да тем, что он растет. Теперь между всеми стенами вплоть до шестой построены дома, и убойной земли больше не существует. Напротив, врагу обеспечено хорошее прикрытие.
Рек повернулся и поцеловал Вирэ в лоб.
— Ты зачем это?
— Разве обязательно должно быть «зачем»?
— Всему есть причина.
Он поцеловал ее снова.
— Тогда за Бронзового Князя. Или за скорую весну. Или за тающий снег.
— Ты говоришь вздор.
— А зачем ты отдалась мне?
— Это еще что за вопрос?
— А что?
— Не твое дело!
Он засмеялся и поцеловал ее опять.
— Верно, прекрасная дама. Не мое.
— Ты смеешься надо мной, — сказала она, попытавшись встать.
— Ничего подобного, — удержал ее Рек. — Ты прекрасна.
— Я никогда не слыла красавицей. Ты надо мной смеешься.
— Никогда я не стал бы смеяться над тобой. Ты на самом деле прекрасна — и чем дольше я на тебя смотрю, тем красивее ты мне кажешься.
— Ты глупый. Дай мне встать.
Он поцеловал ее снова, придвинувшись к ней поближе.
Поцелуй затянулся, и Вирэ вернула его.
— Расскажи мне еще о Дросе, — попросил Рек потом.
— Не хочу я говорить о нем сейчас. Ты дразнишь меня, Рек, так не годится. Не хочу я в эту ночь думать о Дросе. Ты веришь в судьбу?
— Да, теперь верю. Почти.
— Я серьезно. Еще вчера я была полностью готова вернуться домой и достойно встретить надиров. Я верила в дренайское дело и с радостью умерла бы за него. Вчера я ничего не боялась.
— А сегодня?
— А сегодня скажи мне «не возвращайся домой» — и я не вернусь, — сама не зная зачем солгала Вирэ. Ей стало страшно, когда Рек закрыл глаза и лег на спину.
— Нет, вернешься. Это твой долг.
— А ты?
— Бессмысленно это.
— Что бессмысленно?
— Не доверяю я своим чувствам. Никогда не доверял. Мне скоро тридцать, и я знаю свет.
— О чем ты говоришь?
— О судьбе. О роке. О безглазом старце в синих лохмотьях. О любви.
— О любви?
Он открыл глаза и погладил ее по щеке.
— Не могу выразить, что я испытал, когда ты встала рядом со мной нынче утром. Это была вершина моей жизни. Все остальное утратило значение. Я видел небо — оно было голубее, чем когда-либо раньше. Все представлялось мне ярким и четким. Я чувствовал, что живу, сильнее, чем за все свое прошлое. Ты понимаешь, о чем я?
— Нет, — мягко ответила она. — Не совсем. Ты правда находишь меня красивой?
— Ты самая красивая женщина, когда-либо носившая доспехи, — со смехом сказал он.
— Это не ответ. Почему я красива?
— Потому что я люблю тебя, — ответил он, сам изумившись легкости, с которой это произнес.
— Значит, ты поедешь со мной в Дрос-Дельнох?
— Расскажи мне еще разок об этих славных высоких стенах.
Глава 5
Монастырские земли были разбиты на учебные ристалища — мощенные булыжником, засеянные травой, песчаные или выложенные предательски скользкими каменными плитами. Само здание, замок из серого камня с зубчатыми башнями, высилось посередине. Монастырь ограждали стены — сложенные позднее из золотистого песчаника, они выглядели не столь уж грозно — и опоясывал ров. У западной стены в оранжерее круглый год цвели цветы тридцати различных оттенков — одни только розы.
Альбинос Сербитар опустился на колени перед своим кустом, мысленно соединившись с ним. Тринадцать лет он возился с этими розами и понимал их как нельзя лучше — между ним и цветами царила полная гармония.
Розы источали свой аромат для одного лишь Сербитара.
Тля на кусте гибла под его взглядом, и нежная шелковая прелесть бутонов пьянила его, как дурман.
Розы были белые.
Закрыв глаза, Сербитар откинулся назад, единый с бродящими в кусте соками новой жизни. Он был в полных доспехах: в серебристой кольчуге, с мечом у пояса, в кожаных гетрах, скрепленных серебряными кольцами; рядом лежал новый серебряный шлем со старинной цифрой "I". Свои белые волосы Сербитар заплел в косы. Глаза у него были зеленые, как листья розы. Тонкое, почти прозрачное лицо с высокими скулами завораживало своей мистической, как у чахоточного, красотой.
Сербитар прощался с цветком, нежно унимая его легкую, как паутина, панику. Он знал эту розу с тех пор, как на ней раскрылся первый лист.
А теперь он должен умереть.
Перед его мысленным взором возникло улыбающееся лицо, и Сербитар узнал Арбедарка.
— Мы ждем тебя, — передал тот.
— Иду, — ответил Сербитар.
В большом зале стоял стол, на столе — кувшин с водой, перед каждым из тридцати высоких кресел — ячменная лепешка. Двадцать девять человек — все в доспехах — молча ждали, когда сядет Сербитар. Он занял свое место во главе стола, поклонившись настоятелю Винтару, сидевшему теперь справа от него.
Все молча поели, думая каждый о своем и чувствуя каждый свое в этот миг, венчавший тринадцать лет учения.
Наконец Сербитар согласно древней традиции нарушил молчание:
— Братья, наши искания завершились. И теперь мы должны обрести то, что искали. Вестник скачет из Дрос-Дельноха, чтобы просить нас умереть. Что чувствует Сердце Тридцати?
Все взоры обратились к чернобородому Арбедарку. Он открылся, свободно принимая их мысли и чувства, отбирая и сводя в приемлемую для всех единую мысль.
Вскоре он произнес низким звучным голосом:
— Дети дренайского народа стоят перед лицом погибели.
Ульрик собрал под свое знамя надирские племена. Первый удар он нанесет по Дрос-Дельноху, князю которого, Дельнару, приказано продержаться до осени. Абалаину нужно время, чтобы набрать и обучить армию. Близок день, который решит судьбу всего континента. Сердце говорит, что мы должны обрести истину в Дрос-Дельнохе.
Сербитар повернулся к Менахему — смуглому, с ястребиным носом, с темными волосами, собранными в длинный хвост и перевитыми серебряной нитью.
— Что видят Глаза Тридцати?
— Если нас не будет в Дросе, город падет. Если мы будем там, город падет. Наше присутствие лишь оттянет неизбежное. Если вестник окажется достоин, мы должны исполнить его просьбу.
Сербитар повернулся к настоятелю.
— Винтар, что говорит Душа Тридцати?
Настоятель провел рукой по редеющим волосам, встал и поклонился Сербитару. Серебристо-бронзовые доспехи выглядели на нем неуместно.
— Нас попросят убивать иноплеменников, — печально и тихо проговорил он. — Не потому, что они дурные люди, а потому лишь, что их вожди намерены сделать то же, что шестьсот лет назад делали дренаи.
Мы стоим меж морем и горами. Море хлынет на нас, горы не позволят нам убежать. Смерть неизбежна.
Все мы здесь мастерски владеем оружием. Мы ищем совершенной смерти, которая увенчала бы прожитую в стремлении к совершенству жизнь. Пусть нашествие надиров для истории не представляет ничего нового — дренаям оно несет несказанные бедствия и ужасы. Можно смело сказать, что, защищая дренаев, мы сохраним традиции Ордена. То, что наши усилия будут напрасны, — еще не повод отказываться от сражения. Главное, что помыслы наши чисты.
Мне грустно, что все это так, но Душа говорит: мы должны ехать в Дрос-Дельнох.
— Итак, мы едины, — сказал Сербитар. — Я тоже чувствую, что это так. Мы пришли в этот Храм со всех концов земли. Отверженные, загнанные и запуганные, мы собрались вместе, чтобы создать противостояние. Мы превратили свои тела в живое оружие, с тем чтобы души наши открылись миру и покою. Мы священники-воины, каких никогда не было в древности. В наших сердцах не будет радости, когда мы станем убивать врагов, ибо мы любим всякую жизнь.
А когда мы умрем, наши души продолжат путь, свободные от всех оков. Мелкая зависть, досада, ненависть. — все останется позади, и мы достигнем Истока.
Голос говорит: едем.
Луна в третьей четверти висела в безоблачном небе, и деревья вокруг костра Река отбрасывали бледные тени. Злополучный кролик, выпотрошенный и обмазанный глиной, пекся на углях. Вирэ, обнаженная до пояса, вернулась от ручья, вытираясь запасной рубашкой Река.
— Знала бы ты, сколько она мне стоила! — усмехнулся Рек, когда Вирэ опустилась у огня на камень, вся золотая в отблесках пламени.
— Она никогда не служила лучшей цели. Скоро поспеет твой кролик?
— Скоро. Ты простудишься насмерть, расхаживая полуголой в такую стужу. У меня от одного твоего вида кровь стынет.
— Странно! Не далее как утром ты говорил, что вся кровь у тебя бурлит при виде меня.
— Я говорил это в теплой хижине, где рядом была постель.
Меня никогда не прельщала мысль любиться на снегу. Вот, я согрел тебе одеяло — держи-ка.
— В детстве, — проговорила она, заворачиваясь в одеяло, — мы бегали зимой три мили по холмам в одних туниках и сандалиях. Это очень закаляет. Правда, мерзли мы здорово.
— Раз ты такая закаленная, чего ж ты вся посинела тогда, в метель? — с беззлобной ухмылкой осведомился Рек.
— Из-за доспехов. Слишком много стали и недостаточно шерсти под ней. Впрочем, если б я ехала впереди, мне не было бы так скучно, и я бы не заснула. Ну, так готов он или нет? Я умираю с голоду.
— Он уже доспевает, мне сдается.
— Ты когда-нибудь готовил так кролика?
— Не то чтобы... Но все правильно — я видел, как это делается. Мех отваливается с глиной. Очень просто.
Вирэ это не убедило.
— Я выслеживала эту тощую тварь целую вечность. — Она с удовольствием вспомнила, как сбила кролика одной стрелой с сорока шагов. — Лук у тебя неплохой, только легковат немного. Это старый кавалерийский, верно? У нас есть несколько таких в Дельнохе. Теперь их делают из стали-серебрянки — они тяжелее и дальше бьют. Ох, умираю.
— Терпение улучшает аппетит.
— Смотри только не испорти его. Мне никогда не нравилось убивать животных. Сейчас, правда, я сделала это по необходимости — есть-то надо.
— Не уверен, что кролик согласился бы с твоим суждением.
— Разве кролики способны рассуждать?
— Не знаю. Это я так...
— Тогда зачем говоришь? Странный ты все-таки.
— Так, отвлеченная мысль. Разве у тебя их не бывает?
Разве ты никогда не задаешься вопросом, откуда цветок знает, когда ему расти? Или как лосось находит дорогу в места нереста?
— Нет. Готово или нет?
— Ну а о чем же ты думаешь, если не прикидываешь, как бы ловчее убить человека?
— О еде. Готово наконец?
Рек поддел прутиком кусочек глины и поглядел, как она шипит на снегу.
— Что ты такое делаешь? — спросила она.
Рек выбрал камень с кулак величиной и разбил им глину, под которой обнаружилась полусырая, плохо ободранная тушка.
— Выглядит неплохо, — сказала Вирэ. — Что дальше?
Он потыкал палочкой дымящееся мясо.
— Ты в состоянии это есть?