— Я перевязал платок так, что стоит потянуть узел посильнее — и он развяжется. Ты почти свободна. Понимаешь, девочка?
— Да, — послушно сказала Маред, ничего не понимая.
— Я сейчас уйду, — размеренно продолжил Монтроз. — На час, два… Не до утра, конечно, даже не надейся. А ты не должна снимать повязку с глаз. Даже сдвигать. Даже на чуть-чуть. И не должна отвязывать платок, хотя это очень просто. Меня не будет рядом. Может быть, я смогу проверить, сделала ли ты это, а может — и нет. Это неважно. Ты просто должна лежать и ждать меня. Можешь повернуться набок, длина платка это позволяет. Встать с кровати, конечно, не получится. Поэтому я и спрашивал, не нужно ли тебе что-нибудь, помнишь? Но если я вернусь, а ты не выполнишь хотя бы одно из моих условий, о дальнейшем и речи быть не может. Теперь подумай, девочка, и скажи, ты все поняла?
Маред подумала. Выглядело это неприятно, но вполне терпимо. А уж остаться в одиночестве — вообще неожиданный приз.
— Просто лежать и не трогать повязку? — переспросила она.
— Именно так. Лежать, ждать меня, не трогать повязку и не пытаться освободиться.
— А… потом?
— Потом я вернусь, — усмехнулся, судя по голосу, Монтроз, — и мы продолжим. Еще вопросы есть?
— Нет. И если вдруг решите задержаться до утра, — не выдержала Маред, — тоже не беспокойтесь, я вполне переживу.
— Ну что ты, девочка, — наклонившись, прошептал дернувшейся Маред в самое ухо Монтроз. — Поверь, я минуты считать буду…
Легонько прихватив мочку ее уха губами, Монтроз сразу выпустил ее, так же невесомо поцеловал Маред в щеку и отодвинулся. Качнулась кровать, потом мягко закрылась дверь — и она осталась одна.
Но одна ли? Осторожно пошевелившись, Маред прислушалась. В комнате слышалось только ее собственное дыхание, показавшееся очень громким. Если Монтроз никуда не ушел, а просто сел в кресло и смотрит… Шагов, кстати, не было, только хлопок дверью, но какие шаги услышишь на таком ковре? Вполне может наблюдать… Ну, и боуги с ним! Не снимать повязку — и все.
Она осторожно повернулась набок, стараясь, чтоб руки остались в том же положении. Повязка раздражала даже сильнее связанных рук, просто до омерзения. Хотелось содрать ее немедленно и глянуть… На что? На пустую комнату? И если даже на Монтроза в кресле — оно того точно не стоит. Можно держать пари, что он ее и тогда не отпустит, просто заставит просить прощения, унижаться. Ему очень хочется, чтобы Маред его о чем-нибудь просила. Значит — она не станет. Будет просто терпеть все, что сможет, и ждать освобождения.
Лежать, кстати, было вполне удобно. Не жарко, не холодно, мягко… Пить не хотелось, и нагота перестала смущать, чувство стыда словно притупилось, слишком утомившись. Все равно ее никто не видит. Маред вспомнила жадный взгляд Монтроза, когда она раздевалась. Как же они будут работать вместе, если все вокруг поймут про них по одному такому взгляду? Или лэрд королевский стряпчий просто не станет с ней видеться?
Руки все-таки постепенно затекали. Сколько времени прошло? Час, больше? Время сейчас будет тянуться… И часы в углу без боя… Ну как он поймет, если сдвинуть повязку? Маред потянулась, прижалась лицом к руке. Может, она чем-то смазана? Сдвинешь — останется след. Да какая разница?! Поддаться — глупо. Но как же раздражает!
Маред снова повернулась на спину, поерзала по постели, устраиваясь удобнее. Время тянулось невыносимо, и она подумала, что представляла себе первую ночь с Монтрозом как угодно, только не так. Чего доброго, еще начнешь его ждать! Будет ли это больно? Или просто стыдно и гадко? Или она слишком напугала себя? Лэрд говорил, что все его любовницы им были довольны, но уж в этом Маред не обманывалась: какой мужчина про себя так не думает? А если позволить ему делать все, что хочется, и не сопротивляться? Может, потеряет интерес? Маред старательно обдумала эту мысль. Нет, ничего не получится. Ее уже сейчас тошнит от штучек Монтроза, а так он просто придумает что-то более извращенное. А если… Дверь открылась.
Точно открылась! Или нет? Замерев, Маред превратилась в слух и осязание, пытаясь услышать, почувствовать кожей движение воздуха. Напряглась, приподнимаясь на кровати… Слегка шершавая жесткая ладонь легла ей на грудь, пальцы легко сжали сосок. Маред едва не вскрикнула, невольно выгнувшись и в ужасе вспомнив про платок!
— Соскучилась, девочка? — шепнул ненавистный голос. — Я — очень…
— А больше у вас дел нет? — дрожа всем телом, выпалила она. — Я бы еще поскучала, честное слово!
Смешок. Шуршание одежды. Раздевается… Маред едва не сдвинула повязку о локоть, но вовремя опомнилась, только откинулась на подушки и глубоко задышала.
— Никаких дел, — весело подтвердил Монтроз, опускаясь рядом. — Сейчас ты мое главное дело, девочка.
Обнаженный, горячий… Обняв Маред, он прижался всем телом, обвил руками ее плечи и шею, просунул колено между бедер — тесно, властно, почти распластав ее по постели.
— Вытерпела? Вижу… Умница… — прошептал в ухо. — Продолжаем?
На этот раз ему даже ответа не потребовалось. Да Маред и не смогла бы ответить. Стиснув зубы, она старалась не шевелиться, пока наглые руки гладили ее везде, где только дотягивались, ласкали соски и ключицы, пропускали пряди волос между пальцами. Сначала Маред молчала, чувствуя, как кровь приливает сначала к щекам и ушам, потом спускается ниже, как раскаленная волна заливает все тело, до кончиков пальцев на ногах и, вернувшись, сворачивается между бедер горячим трепещущим клубком.
— Вы меня не отвяжете? — не выдержала она, в конце концов.
— А зачем? — все так же весело удивился Монтроз. — Ты великолепно выглядишь, и меня все полностью устраивает. Или тебе нужно… выйти?
Она сердито засопела.
— Значит, не нужно, — верно истолковал ее молчание Монтроз.
Он немного отодвинулся, не переставая гладить ее тело уже спокойнее, нежнее. Теперь его пальцы играли с ее напряженными сосками, поглаживая их, теребя и сжимая, лаская чувствительное место вокруг. Маред никогда не думала, что для этой части тела можно придумать столько… разного, и что это разное может быть так откровенно приятным. Бригита милосердная, ну почему Эмильен подобного никогда не делал? С ним было бы еще лучше, но… не так стыдно. А Монтроз не может не видеть, как ее тело отзывается на ласки, которых не хочет разум — и это унизительно!
— Пора продолжать, моя радость, — дыхание Монтроза опалило ей шею и ухо. — Ты любишь играть в загадки? Условие такое же простое, как и в прошлый раз. Угадай, куда я сейчас ездил? Если сможешь, в эту ночь мы обойдемся без самого главного, чего ты так боишься. Но если нет… Я разложу вас на кровати, милая тьена, и сделаю все, что мне захочется. А хочется мне очень многого…
Странный у него был голос, веселый и злой. Маред даже показалось, что Монтроз пьян, но ничем таким от него не пахло. Может, какой-то дурман?
— Повязку снимите, — попросила она тоскливо.
— Зачем? — удивлся лэрд. — Что вам даст зрение? Уверяю, на мне ничего не написано. Итак, время пошло.
Не спрашивая, сколько у нее времени, Маред вздохнула, понимая, что игрок здесь только один. А она — игрушка. Монтроз прижимался к ней тесно, обнимая всем телом, и Маред уткнулась лицом в его плечо, ловя подсказку. Зрение, значит, ничего не даст? А что — даст? Она вдохнула запах Монтроза и поняла, что тот изменился, к аромату дорогого мужского парфюма добавилось что-то еще. Запах дыма от волос — несильный, но по ее обостренным чувствам ударило, словно она сама вдохнула этот дым от живого огня. Не кухонный дым, и не просто от камина… Так… Что еще? Монтроз лежал смирно, только лениво поглаживая ей спину, словно ему нравилось просто прикасаться к Маред. Это беспокоило, но не настолько, чтоб Маред позволила себе отвлечься по-настоящему. Где-то внутри шевельнулся страх — не успеет! Она провела носом по коже Монтроза от шеи к плечу. Горячая вроде бы кожа пахла сыростью, прохладой… Тина! То ли речная, то ли озерная…
— Река! — выпалила она торопливо. — Река или озеро! И костер…
— Вот видишь, — после небольшой паузы проговорил Монтроз с явным разочарованием, и у Маред уже не было сил думать, сколько в этом разочаровании искренности. — Умница, справилась…
— Отпустите? — с надеждой спросила она, боясь поверить.
Повернувшись, Монтроз почти улегся на нее, придавливая к кровати, тяжесть его тела пугала, ноне так сильно, как должна была. Вытянувшись, Маред невольно дышала его запахом, слышала дыхание и чувствовала наготу его тела своей обнаженной кожей. Подумалось, что завязанные глаза — это сейчас даже хорошо, вот только если бы остальные чувства не обострились до предела.
— Не притворяйся, что не поняла меня, девочка, — промурлыкал Монтроз. — Я сказал, что мы обойдемся без главного блюда, но есть ведь и десерт. Раздвинь ноги…
Стиснув зубы и плотнее сжав губы, Маред подчинилась, разведя колени. Монтроз немного сдвинулся, устраиваясь удобнее, и его бесцеремонные пальцы тут же воспользовались свободой… Маред сдавленно ахнула от первого же прикосновения.
— Ох, девочка… — выдохнул Монтроз. — Знала бы ты… Про костер рассказывать не буду, конечно, но какая сегодня вода… В следующий раз возьму тебя с собой. Знаешь, как хорошо бывает заниматься этим в воде? Как во сне… Я тебе покажу…
Шепча Маред в самые губы, он перемежал слова поцелуями, потом отпрянул и снова прижался к нему всем телом. Маред покорно замерла, чувствуя бедром твердую мужскую плоть. Одной рукой Монтроз гладил грудь Маред, вторая скользнула между ее раздвинутых бедер, бесстыдно погладила, и оказалось, что там все горячо и очень мокро. Маред беспомощно всхлипнула. У нее кружилась голова, в ушах звенело, и некстати подумалось, что шутка про обморок может оказаться вовсе и не шуткой… Она даже не заметила, когда и как Монтроз отвязал от спинки кровати ее руки, оставив платок на запястьях и умело разминая их прямо через шелк. А внизу… внизу его пальцы играли с Маред, обласкивая каждую сокровенную складочку, распаляя томительный жар, от которого хотелось выгибаться и метаться по постели.
— Нравится? — прошептал Монтроз, прихватывая ухо Маред губами, проводя языком по его краешку вверх и обратно, так что по ее спине пробежала сладкая дрожь. — Девочка моя, хорошая… Ну, раздвинь еще…
„Ты же обещал!“ — хотела выкрикнуть Маред, но с губ сорвался только всхлип. Руки ее по-прежнему стягивал шелк, не давая раздвинуть ладони. Условности? Да будьте вы прокляты со своими условностями! Если бы ей было все равно, кто увидит те камерографии, всего этого бы не было!
Она покорно согнула и развела колени, решив, что напоминать об обещании и просить не будет — ни за что.
Наклонившись еще ниже, Монтроз оперся рукой о кровать рядом с локтем Маред, спросил, задыхаясь:
— Ты еще помнишь про наш договор на сегодня, девочка?
— Да, — с трудом шевельнула губами Маред.
— Хорошо… Ты понимаешь, как я тебя хочу? Понимаешь ведь… И сейчас между нами только мое слово, что я этого не сделаю. Ты мне веришь?
— Да-а-а, — простонала Маред то, что надо было сказать, но во что она не верила совершенно.
— Не думаю, — усмехнулся Монтроз. — Не думаю, что ты мне веришь. Но это не причина, чтобы нарушать обещания. Ты можешь меня ненавидеть, девочка, так даже слаще. Но ты должна мне доверять. И если я что-то обещаю, в это надо верить…
Он поднял ее связанные руки и поцеловал каждый палец, прихватив его губами и лизнув, как лакомство. Потом лег рядом, прижав Маред к себе спиной. Левая рука Монтроза немедленно по-хозяйски легла ей на грудь, и Маред поняла, что рада повязке на глазах. Только бы самой не видеть, как слегка шершавые подушечки мужских пальцев трут соски, а те становятся темно-красными и тугими. И как ее бедра раздвигаются, бесстыдно подставляясь под власть умелых пальцев… Монтроз ласкал ее так правильно, так нежно и сильно — именно там и так, где хотелось.
И было уже все равно, что это рука чужого мужчины, не мужа, что это мерзавец королевский стряпчий, заслуженно прозванный Корсаром. Было все равно, что она и подумать никогда не могла оказаться с мужчиной вот так: неправильно, унизительно-беспомощно, развратно, сладко…Плоть, упиравшаяся ей в бедро, немного сдвинулась, и Монтроз убрал руку с груди Маред, но теснее прижался к ней, судя по движениям и участившемуся дыханию лаская себя сам — одновременно с ласками ее лона. Это было выполнением обещания, но Маред не собиралась лгать себе самой — на самом деле это было настоящим слиянием мужчины и женщины. И ей было все равно!
Связанные руки, повязка на глазах, отгородившая ее от остального мира, который бы непременно осудил… Все это лишь обостряло чувства. Она слышала горячечное быстрое дыхание Монтроза и слизывала с пересохших губ вкус его недавних поцелуев, все еще пахнущих малиной и дымом… Это случилось одновременно. Монтроз дернулся, выстонав что-то тягучее, невразумительное, а мгновение спустя внутри Маред родилась горячая вспышка, огромным распускающимся бутоном развернулась по всему телу, и Маред содрогнулась в сладких судорогах, наполняющих неведомым ранее теплом и покоем. Ловя воздух ртом, ничего не понимая и не желая понимать, она ловила это невероятное ощущение и едва чувствовала, что ее укладывают набок, что чужие пальцы сдергивают шелк с ее запястий и этим же платком вытирают ее, почему-то мокрое, лицо, с которого исчезла повязка.
Едва придя в себя, она напряглась, собираясь выбраться из кровати и уйти, уползти к себе в комнату, подальше от накатывающего стыда. Легко удержав, Монтроз обнял ее, прижал к себе — Маред даже успела разглядеть перед тем, как зажмуриться, что ресницы у него слипшиеся, мокрые — притиснул к постели, так что не вырваться.
— Лежи, девочка, — то ли попросил, то ли приказал, задыхаясь. — Завтра будешь обо всем переживать. Ну, тише, тише, успокойся…
— „Да я спокойна“, — из чистого упрямства хотела возразить Маред, но слезы все текли сами по себе, пока не кончились под осторожными легчайшими поцелуями, покрывающими все ее лицо: от губ до зажмуренных глаз. И когда они, наконец, кончились, Маред провалилась в теплую мягкую черноту, самым бессовестным образом не думая, кто и как ее обнимает.
Глава 10. Идеал недостижим
Алекс проснулся рано. Сквозь сон он слышал, как колокол на башне Большого Тома пробил пять и как подняли звонкий галдеж птицы в кустах живой изгороди. Несколько минут он лежал неподвижно, пытаясь вновь погрузиться в дремоту, но по особой утренней ясности мыслей и сам понимал, что это бесполезно. Когда-то он вполне сознательно приучил себя спать мало, экономя время, которого всегда не хватает. Поначалу не высыпался, затем привык. Правда, спать начал глубже и почти без снов. Или просто перестал их замечать? Неважно. Ему казалось вполне выгодным обменять иллюзорную реальность сновидений на пару-тройку часов настоящей жизни.
Маред рядом дышала тихо и ровно. Успокоилась… А ведь испугался, что взял слишком жесткий темп, что девочка не выдержит, сорвется в истерику.
Но обошлось. Мягче надо, осторожнее… И не обманываться её независимым видом, осторожными шпильками и гордо поджатыми губами. Нельзя забывать, что это не девица из клуба, втайне желающая наказания за дерзость.
Повернувшись, Алекс уткнулся губами в спутанные локоны на макушке, вдохнул аромат. Ночью заплаканная Маред уснула, сжавшись в комок, отвернувшись к стене, а Алекс еще долго лежал рядом, не прикасаясь и ожидая, что придется успокаивать. Но пережитое напряжение и удовольствие сделали свое дело: девочка расслабилась, заворочалась, устраиваясь удобнее — и Алекс позволил себе тоже соскользнуть в сон. Сейчас Маред раскинулась рядом, разметав руки и ноги, разморенная, горячая, дурманно пахнущая собой и, едва уловимо, самим Алексом. Золотистая звездочка ночника эльфийской работы разгорелась от осторожного прикосновения его пальцев. Ничего, утренний сон самый крепкий, так что девочка не проснется, а удержаться просто невозможно.
Откинув одеяло, Алекс залюбовался. Маред, вспыхивающая под его взглядом, и так была невыносимо желанна, но сейчас: спящая, разнеженная… Она бы выглядела шедевром великого скульптора, если бы у классических статуй юных танцовщиц и бегуний была такая медово-смуглая кожа, завитки влажных волос, прилипших ко лбу и щекам, и такие распухшие губы…