Нер'зул выжидал, пока Гул'дан закончит писать. Наблюдал из-под полуприкрытых век за бывшим учеником, пыхтевшим, пятнавшим чернилами толстые пальцы, то и дело пихавшим в рот то фрукт, то кусок мяса. Значит, особо важные письма — иначе бы позвал писца, тот куда лучше справляется.
Старый орк подумал, что не прочь был бы посмотреть на храм дренеев до того, как, по Гул'дановым словам, храм «очистили». Да уж, очистили, перебив безоружных жрецов, храбро и глупо вставших на пути. Перебили быстро, безжалостно и деловито, а потом, как Нер'зул слыхал, осквернили тела. Что ж, душа еще не совсем оглохла и ослепла, раз и от таких известий мерзко и больно. Но теперь оскверненные тела жрецов давно исчезли из храма, как и священная утварь. Большую часть храма закрыли — Совету Теней много места не требовалось. Кое-какую мебель сохранили для нужд Совета, остальную либо разбили, либо убрали, заменив черными, угловатыми, утыканными шипами, зловещими на вид поделками, уже ставшими привычным атрибутом Орды. Храм Карабор переименовали в Черный храм, и теперь вместо жрецов и пророков там поселились лжецы и предатели. Нер'зул подумал с горечью: он-то уж точно первейших из них.
Наконец Гул'дан закончил. Посыпал написанное песком, откинулся на спинку, довольный. Глянул на бывшего учителя с плохо скрываемым отвращением.
— Старик, проставь адреса и вручи гонцам. Быстро!
Нер'зул чуть склонил голову — все еще не мог заставить себя поклониться бывшему ученику.
А тот, зная, насколько старый орк удручен и подавлен, настаивать на поклоне не хотел.
Как только звук тяжелых Гул'дановых шагов стих вдалеке, Нер'зул уселся в опустевшее кресло и принялся читать. Конечно, Гул'дан ожидал, что старик прочтет письма. Старик и так знал их содержание — ведь присутствовал на всех заседаниях Совета Теней, хоть и не за столом, рядом с настоящими властителями орков, а сидя на холодном каменном полу храма. Непонятно, зачем ему позволялось все знать — должно быть, воля Кил'джедена. Иначе Гул'дан давно бы расправился со старым шаманом.
Нер'зул прочел и содрогнулся от омерзения, от бессильной ярости. Беспомощный, жалкий, опутанный по рукам и ногам старик, будто муха, увязшая в липкой сладкой смоле на коре дерева олемба. Правда, сравнение запоздало: деревья эти, дававшие сладкий вкусный сок, были вырублены для выделки оружия, а оставшиеся умирали от засухи. Старик потряс головой, отгоняя видение, и принялся сворачивать пергаменты, глядя бездумно на чистые куски и незакрытую чернильницу.
Затем явилась мысль — столь дерзкая, что перехватило дыхание.
Оглянулся быстро — конечно, он один здесь, и вряд Гул'дан вернется скоро. Все они: Гул'дан, Кил'джеден, Совет — считали его сломленным, безвредным, обеззубевшим старым волком, греющим древние кости у костра, пока вялая дрема не превратится в сон смерти. Отчасти они правы.
Но лишь отчасти.
Нер'зул уже примирился с бессилием, с лишением всякой власти, но ведь волю не отобрали.
Если б отобрали и волю, не смог бы противиться Кил'джедену. И если сам Нер'зул действовать не мог, мог найти способного действовать.
Дрожащими пальцами расправил кусок пергамента. Долго не мог успокоиться, сосредоточиться, заставить пальцы слушаться. Наконец нацарапал краткое послание, сыпнул песком, свернул и запечатал.
Да, волк обеззубел, но еще не забыл, как драться.
Снова приказ выступать… Как же Дуротану это надоело! Никаких передышек: битва, починка доспехов, скверная, скудная еда, с каждым разом все горшая, сон на голой земле, снова битва. Куда девались времена барабанов, пиров, танцев у костра? Вместо идеального треугольника священной горы на горизонте теперь черный зловещий образ горы мертвой, временами испускающей темный дым. Кое-кто говорил: внутри горы спит особое существо и когда-нибудь проснется. Чушь, наверное, но чему теперь вообще верить?
Когда гонец уехал, Дуротан развернул послание и заставил себя читать, побарывая усталость и равнодушие. Но написанное быстро их стряхнуло — дочитав, вспотел даже. Оглянулся в мгновенном ужасе — а что, если кто-нибудь догадался о содержании письма, видя, как Дуротан читает?
Но нет, орки равнодушно проходили мимо, запыленные, усталые, с шелушащейся кожей, в грязных потрепанных доспехах. Никто и не глянул в его сторону.
Дуротан поспешил к Дреке — единственному существу, с кем мог поделиться полученным. Она прочитала, глянула круглыми от удивления глазами.
— Кто еще про это знает? — спросила тихо, пытаясь казаться безучастной.
— Только ты, — столь же тихо ответил муж.
— Оргриму скажешь?
— Нет, — ответил с горечью. — Боюсь — он же связан клятвой про все рассказывать Черноруку.
— Думаешь, Чернорук знает?
Дуротан пожал плечами.
— Я не знаю, кто еще может это знать. Знаю только: я должен защитить наш клан. И защищу.
— Если весь клан откажется — ты привлечешь внимание. И рискуешь изгнанием — или смертью.
Дуротан яростно ткнул пальцем в письмо.
— Изгнание и смерть лучше ожидающего нас, если подчинимся. Нет уж — я поклялся защищать мой клан. Я не отдам его…
Замолк внезапно, осознав, что почти кричит и многие начали оборачиваться.
— Нет, я не отдам своих, не отдам.
В глазах Дреки заблестели слезы. Схватила крепко за руку, сжала, чуть не впившись когтями.
— Вот потому, — прошептала свирепо и страстно, — я стала твоей женой. Я так тобой горжусь!
Глава 19
Я горжусь своей родословной, горжусь тем, что моими родителями были Дуротан и Дрека, тем, что Оргрим Молот Рока назвал меня другом и доверил власть над народом, который любил больше жизни.
Я горжусь мужеством родителей и так хотел бы, чтоб они могли сделать больше, чем сделали.
Но я ведь — неони. Спустя десятилетия так легко, сидя в уютном жилище, в безопасности, рассуждать о тех временах: лучше было бы поступить так-то, а не наоборот, сказать то-то, а не это.
Я не сужу никого, кроме горстки точно знавших, что делают. Знавших, что продают жизни и судьбу народа за сиюминутную выгоду, продают радостно и беззаботно.
Что касается остальных… могу лишь покачать головой и поблагодарить судьбу, избавившую меня от необходимости выбора, вставшего перед ними.
Гул'дан был так рад, что едва сдерживался. Ждал с нетерпением этого дня с того самого момента, как Кил'джеден рассказал о плане. Рвался вперед, едва не обгоняя господина, но Кил'джеден лишь ухмыльнулся и посоветовал набраться терпения.
— Гул'дан, я их видел — они еще не совсем готовы. Главное — все делать вовремя. Удар, нанесенный раньше или позже нужного времени, лишь искалечит, не убьет.
Гул'дан посчитал пример странным, но смысл понял. И вот сегодня наконец Кил'джеден посчитал орков готовыми к последнему шагу. У Черного храма расстилался просторный открытый двор. Во времена дренеев двор украшал пышный сад, посреди дышал прохладой бассейн. В последние недели завоеватели пили вкусную чистую воду, не заботясь о пополнении, и теперь бассейн превратился попросту в выложенную плиткой яму. Деревья и кусты вокруг засохли с поразительной быстротой. По просьбе Кил'джедена Гул'дан и Нер'зул пришли к пустому бассейну и встали, не понимая, чего ожидать.
Стояли так долгие часы. Гул'дан размышлял: может, прогневил чем Господина и таково наказание? От этой мысли бросило в холодный пот.
Глянул украдкой на Нер'зула. Может, старика наконец решили казнить за непослушание? Эта мысль радовала. Отвлекся, воображая мучения, предстоящие Hep'зулу, и тут над головами громыхнуло. Глянул на небо: вместо звездной россыпи — сплошь чернота. Сглотнул, трепеща, пустота притянула взгляд, не отпускала.
Вдруг тьма начала сворачиваться, стала как грозовая туча, клубящаяся, пульсирующая. Закрутилась спиралью, все быстрее, быстрее. Гул'дановы волосы и одежды всколыхнул ветер, сперва несильный, но стремительно свирепеющий, переходящий в ураганный, дерущий кожу, будто наждак. Краем глаза заметил: Нер'зуловы губы шевелятся, но что старик говорит — не разобрать.
Ветер завывает, земля под ногами трясется все страшней.
Небо раскололось.
Яркая, пылающая сущность, воя, ударилась оземь перед орками — так тяжко, что Гул'дан не устоял на ногах. Ужасающе долгую минуту лежал, по-рыбьи хватая ртом воздух, пока наконец замершие от ужаса легкие смогли вдохнуть. Поднялся, дрожа всем телом, и едва не свалился снова, увидев.
Существо было огромным. Ноги его, заканчивающиеся раздвоенными копытами, выворачивали глыбы из земли, кожистые крылья вздымали ветер. Грива из зеленых щупалец сбегала по шее на загривок, на спину. Зеленые глаза сияли как яростные звезды, тускло отблескивали клыки.
В чудовищной пасти они торчали ряд за рядом.
Существо заревело — и Гул'дану захотелось пасть наземь, заплакать от бессильного ужаса. Но, непонятно как, остался стоять молча перед исполинской тварью. Та подняла кулаки, погрозила, затем опустила голову, рассматривая трясущихся, перепуганных орков.
«Что это?!» — билась в мозгу Гул'дана отчаянная мысль.
Внезапно явился свирепо ухмыляющийся Кил'джеден.
— Узри же моего верного, первейшего помощника. Имя ему — Маннорот. Он отлично служил мне и отлично послужит. В других мирах его называли Разрушитель. Но здесь он станет спасителем. Гул'дан, — проворковал Кил'джеден, — ты же знаешь, что я предлагаю твоему народу…
Гул'дана вновь замутило, задрожали колени.
Даже на Нер'зула глянуть не смел, хоть чуял его взгляд спиной — ненавидящий, лютый. Да, знал — Кил'джеден предлагал невиданную силу и рабство на целую вечность. Раньше то же Кил'джеден предложил Нер'зулу — и тот отказался трусливо, не посмел, не пожелал обречь свой народ.
Народ… Гул'дана подобные глупости не волновали. Думал он лишь об обещанной Кил'джеденом награде.
— О Великий, я знаю, — подтвердил Гул'дан, поражаясь силе собственного голоса, — Я знаю и принимаю щедрый подарок повелителя.
— Великолепно, — ответил Кил'джеден, улыбаясь. — Ты мудрее своего предшественника.
Ободренный, уверенный, Гул'дан обернулся поглумиться над Нер'зулом. Старик молча смотрел на бывшего ученика. Конечно, заговорить не отважится, но все ясно и по лицу, видно отчетливо, несмотря на тусклый свет звезд.
Гул'дан растянул губы в ухмылке и повернулся назад, к Маннороту. Жуткая тварь, но теперь страх Гул'дана отступил перед жаждой власти.
Смотрел на Маннорота как на собрата по оружию — ведь оба служат одному повелителю, оба любимы и ценимы им.
— Лишь особый клинок способен исполнить мою просьбу, — пророкотал Кил'джеден, протягивая ладонь.
Кинжал казался крохотным в сравнении с нею, но в руке Гул'дана оказался отнюдь не маленьким.
— Мои слуги ковали его в огнях той горы. — Кил'джеден показал на виднеющуюся дымящую вершину. — Они старались долго и прилежно.
Маннорот, ты ведь знаешь, что делать?
Чудовище склонило огромную голову. Поддерживая равновесие хвостом, согнуло передние лапы в коленях, протянуло руку, повернутую ладонью вверх, открывая мягкую плоть запястья.
Мгновение Гул'дан колебался. А если это хитрость или проверка? А если Кил'джеден по-настоящему вовсе не хочет такого? А если не получится?
А если Нер'зул прав?
— Маннорот имеет множество полезных качеств, но вот терпение в их число не входит, — предупредил Кил'джеден.
Маннорот зарычал слегка, зеленые его глаза сверкнули.
— Как мне не терпится увидеть, что случится с твоим народом… Давай же!
Гул'дан сглотнул судорожно, занес кинжал, прицелился в мягкую плоть Манноротовой руки, ударил изо всех сил — и отлетел, отброшенный. Приподнял голову, трясясь, моргая: что происходит?
Тварь заревела от боли. Из рассеченного запястья хлынуло ядовитое зелено-желтое пламя, выплеснулось в опустелый бассейн дренеев. Разрез казался вовсе ничтожным в сравнении с огромным Манноротовым телом, но жидкий огонь хлестал, будто выгоняемый насосом. Сквозь дурноту Гул'дан расслышал: этот слабак, Нер'зул, рыдает. А Гул'дан глаз не мог отвести от нечистой крови, льющейся, хлещущей без остановки из твари, ревущей и бьющейся в агонии. Встал на ноги, подошел осторожно к бассейну — чтоб только не коснуться жижи, извергающейся из нанесенной им раны.
— Узри же кровь Разрушителя! — объявил Кил'джеден глумливо. — Она сожжет все, мешающее слугам служить, очистит разум от сомнений и колебаний, разожжет голод, который ты сумеешь направить, куда пожелаешь. Твой карманный вождь думает, что управляет Ордой, но ошибается. Совет Теней думает, что управляет Ордой, но ошибается.
Гул'дан наконец, оторвал взгляд от озера светящейся зеленой жижи, продолжавшей хлестать из раненой руки Маннорота, глянул восхищенно на Великого.
— Гул'дан, — объявил тот. — Скоро ты будешь властвовать над Ордой! Она готова. Она жаждет приготовленного тобою.
Бывший шаман снова посмотрел на светящуюся слизь.
— Призови их. Утоли их жажду — и разожги голод.
Знакомо и привычно затрубил горн, будя до рассвета, призывая на плац. Дуротан уже не спал — он мало спал в последнее время. И он, и Дрека встали молча и оделись.
Но вдруг Дрека вдохнула резко, с присвистом.
Обернулся — смотрит, глаза округлились от ужаса.
— Что такое?
— Твоя кожа… — выговорила тихо.
Дуротан глянул на свою оголенную грудь: кожа шелушится, почешешь — спадает чешуйками, а под нею — зелень. Зеленая кожа — такую же заметил на молодом Гуне недавно.
— Это отсвечивает так, — сказал, пытаясь успокоить и успокоиться.
Но Дрека не поверила, поскребла руку — под иссохшей старой кожей и у нее проглянула новая, зеленая. Нет, это вовсе не обман глаз, не шутка полумрака.
— Что с нами происходит? — спросила Дрека.
Дуротан не знал. Собрались в тишине, а уже выйдя во двор, все смотрел на руку, на странную зеленую кожу, проглядывавшую из-под мятых доспехов.
Известие о походе пришло вчера, когда тренировался с молодым орком из выращенных магией. Дуротан никак не мог привыкнуть к ребятишкам, еще недавно едва умевшим ходить, а теперь превращенным во взрослых и махавшим мечами и топорами с поразительной силой. Бывшие дети отнюдь не огорчались потере детства, но Дуротан едва сдерживался, чтоб не покачать головой укоризненно, завидев их.
Куда их снова собрались вести, Дуротан уже и знать не особо хотел. Все как и раньше: ярость, убийство, осквернение трупов. В последнее время даже тела своих убитых стали бросать на произвол судьбы — только забирали оружие и доспехи. Лишь иногда друг или родич склонится ненадолго над телом, да и то все реже. А ведь когда-то приносили павших домой, клали почитаемых усопших на погребальный костер, окружая уважением, отсылали дух к возлюбленным предкам. Теперь для церемоний, погребальных огней и предков времени не осталось. Мертвые не стоили времени — все оно без остатка уходило на избиение дренеев да починку оружия, чтобы снова избивать дренеев.
Дуротан стоял бездумно на плацу, ожидая приказа. Было ветрено. На пустой равнине нечему сдерживать ветер — мечущийся, треплющий полотнища клановых знамен.
Чернорук подъехал к воротам Цитадели, встал, видный отовсюду.
— Воины! — заорал верховный. — Впереди — долгий путь. Я говорил вам: соберите припасы. Надеюсь, вы послушались. Воины, держите оружие наготове! У всех броня в порядке? Бинты, мази, лекарства запасли? Мы идем воевать! Но перед тем мы пойдем к силе и славе!
Поднял руку и указал туда, где одинокая угрюмая гора, воткнувшаяся в небо, изрыгала черный дым.
— Это наша цель! Мы взойдем на гору, и ожидающие нас там запомнят на тысячи лет. Начинается время невиданной мощи орков!
Замолчал, чтобы сказанное как следует, осело в умах, и кивнул, довольный, когда по толпе пробежал восторженный шепоток.
Дуротан встрепенулся: значит, сегодня!
Никогда не ронявший лишних слов, Чернорук закончил речь криком: «Вперед!» Орда стронулась, воодушевленная, возбужденная, заинтригованная. Дуротан же переглянулся с Дрекой — та кивнула. Само собой, она «за». Двинул отяжелелые ноги, зашагал вместе со всеми в потоке Орды.