Колодезь - Логинов Святослав Владимирович 15 стр.


Семён улыбнулся, а ночная тьма скрыла понимающую усмешку. Должно быть, грубая аба исколола непривычные плечи разбойника, и ему не терпится сменить её. Впрочем, изношенный халат погонщика верблюдов немногим лучше. Аба, во всяком случае, теплее, потому что вата, которой некогда был подбит халат, давно вылезла, и ветер разнёс её по дорогам мусульманского мира.

Последней мыслью засыпающего Семёна было: «А ведь я теперь – беглый раб…» Сквозь сон беглец подивился странности этих слов. Свободный человек, во-первых, свободен, а во-вторых – он человек. А беглый раб, хочет он или не хочет, должен скрываться. Но главное – он навсегда останется рабом. Кто даст ему свободу?

Проснулся Семён оттого, что ему плотно зажали рот.

– Тихо! – прошипел в самое ухо старый разбойник, имени которого Семён до сих пор не слыхал. – Вы оба храпите, как бегемоты, вас слышно в самом Багдаде! – Старик помолчал и добавил: – Поблизости кто-то бродит, мне почудились шаги.

Семён замер, прислушиваясь. Вроде тихо.

– Надо уходить, – прошелестел старик.

Семён подошёл к пролому в стене, осторожно выглянул наружу. Ещё не рассвело, но с минуты на минуту должно было наступить утро. Если солнце на юге опускается быстро, то по утрам оно вылетает, как выстреленное из катапульты. Потому, должно быть, восточные поэты и не умеют любоваться зорями.

Но сейчас беглецам было не до красот. Первое, что бросилось в глаза, это цепочка факелов, плавным полукругом огибавшая развалины старинного монастыря. Затем со стороны огней донёсся злобный лай собак, рвущихся со сворки.

– Нас ищут… – прошипел старик. – Проболтался кто-то.

Семён не знал, кто и о чём мог проболтаться, но и он понимал, что даже если факельщики ищут и не их, то всё равно повяжут, и далее ничего хорошего не произойдёт. А уж попасть на зубы собакам… сансун – псина злобная, умеет по запаху идти и бежит не хуже борзой; ей всё равно – джейрана травить или беглого преступника.

Старик пинками разбудил Сеида, который уже успел пристроиться у стены и даже снова начал похрапывать.

– Уходим! – приказал белобородый.

Сеид пошарил вокруг руками, словно искал, что бы такое взвалить на плечи, и, ничего не найдя, поднялся.

– Через стену! – велел главарь.

Покорный Сеид первым полез в пролом. Возможно, он ещё не вполне проснулся, а может, был от природы неуклюж или Семёновы удары всё же повредили что-то в безмозглой голове, но выбраться наружу Сеид не сумел. Что-то с треском обрушилось, посыпались камни. В ответ снаружи раздались крики, горящий факел, описав дугу, упал неподалёку.

– Заметили! – Старик подлетел к Сеиду, вцепился в разлохмаченную бороду, злобно рванул. Сеид виновато сопел и не пытался защищаться.

Сорвав зло, старик мгновенно огляделся вокруг, ища выхода. Было уже вполне светло, ещё минута – и солнце вызолотит верхушки минаретов. Взгляд разбойника задержался на ошейнике, который Семён так и не успел расклепать.

– Тебя точно хозяин в яму привёл?

– Куда уж точнее, – отозвался Семён.

– Эт-то хорошо… – протянул злой старик.

Он повернулся к Сеиду и приказал:

– Уходим через стену. Ты лезешь первый, вот здесь.

Сеид, подсаженный Семёном, принялся карабкаться по выкрошенной каменной кладке. Отдуваясь, он влез на вершину, и в этот момент коротко свистнула стрела, и Сеид с пропоротой грудью кувырнулся обратно.

– Вот так, – спокойно произнёс белобородый. – Он всегда был дураком. Жаль его, второго такого обормота уже не сыщу. Зато сами живы будем. Ты дерёшься лучше Сеида, поэтому я выбрал тебя. Запомни, ты раб, тебя разбойники, когда вон его выручали, из ямы увели, чтобы перепродать. Дай-ка я тебя свяжу, тогда тебе любой поверит. Вернёшься в яму – и все дела. А потом, когда меня придут выручать, вместе уйдём.

– А сейчас ты как? – спросил Семён.

– Себя тоже свяжу, – пояснил старец.

Он извлёк откуда-то из-под лохмотьев короткую верёвку, разрезал её пополам ножом, который ещё вчера не забыл выдернуть из тела стражника, аккуратно прицепил нож на пояс мёртвому Сеиду, потом скрутил Семёну руки. Второй кусок разложил на земле, сложил руки за спиной, просунул в хитро подготовленные петли, дёрнулся пару раз и тоже оказался прочно связанным. Подмигнул Семёну, сказал весело:

– А стражники, когда нас отыщут, ногами всё равно попинают.

Так и случилось. Только одного престарелый разбойник учесть не мог. Когда стражники, сорвав злость, отдышались, старший перевернул постанывающего старика, всмотрелся в лицо и злорадно спросил:

– Кто же тебя связал, Дуран-ата?

– О чём ты говоришь, добрый человек? – плаксиво переспросил старик. – Разбойник, что валяется у стены, связал и меня, и вот этого раба. Негодяй сполна получил за свои злодейства. А вы, доблестные воины, чем обижать несчастных, которые и без того слишком наказаны, лучше бы поймали двух сообщников убитого головореза, которые сумели бежать.

– Мы их уже поймали, – сообщил начальник. – Вот один, – удар сапога пришёлся под рёбра старику, – а вот и второй… – на этот раз досталось Семёну.

– За что, драгоценный?! – заученно взвыл Семён. – Я невольник персидского купца, хожу с ним уже пять лет, это весь базар подтвердить может!

– Кто ты такой, мне не известно, – согласился командир, – а вот твоего приятеля люди признали. Это знаменитый разбойник Мустафа Дуран. Не знаю, слыхал ли ты в Персии это имя, а здесь о нём слышали все.

Семён тоже слышал о Мустафе, который днём был суфием, а ночью бандитом. Вот он какой, знаменитый разбойник, с виду и не подумаешь. Впрочем, бить он умеет хлёстко, это Семён на себе испытал.

Связанный старик внезапно немыслимым образом извернулся, разом освободив руки. Во мгновение ока Сеидов нож очутился в его руке, лезвие полоснуло поперёк брюха воинского начальника, а сам Мустафа прыгнул в пролом и исчез из глаз.

Командир охнул и, схватившись за живот, опустился на землю. Стражники заорали, размахивая оружием, кто-то кинулся к раненому, кто-то бросился на Семёна, и лишь псарь, не растерявшись, быстро спустил со сворки рвущихся сансунов. Через минуту лай сменился рычанием, заглушившим отчаянный вопль и хрип. Мустафа Дуран прекратил многогрешное житие.

Семёна били ещё раз, но, понимая, что хоть кого-то надо доставить по начальству живым, добивать не стали, а сковав понадежнее, поволокли обратно в святой город.

На этот раз Семёна спустили в яму перед мечетью Омара, где держали самых опасных преступников. Оттуда через пару дней и выручил своего раба чёрный от гнева Муса. Кому и какие бакшиши принёс ыспаганец – неведомо, но терять дорогое имущество купчина не захотел, и неудачливого беглеца, допросив, вернули хозяину. На допросе Семён свалил побег и убийство стражника на Мустафу и Сеида. Кадий оставался в сомнении, но бакшиш решил дело, и в положенный срок Семён покинул город, где мечтал обрести Христа, а обрёл лишь двух разбойников.

Стоит ли говорить, что свою порцию колотушек Семён получил и от Мусы. Почему-то особенно хозяина разгневало, что Семён не сберёг драного халата, а вместо него нацепил абу.

– Так и будешь ходить! – орал Муса.

– Так и буду, – соглашался Семён и тут же перечил: – Но моей вины нет никакой. Кто меня в яму с разбойниками спустил?

Муса ярился, размахивая плетью, а Семён лежал, будто бы избитый до полусмерти и надеялся, что от злобы Мусу кондрашка хватит.

Через день Муса понял, что опрометчиво велел Семёну отныне ходить в колючей абе. Встречные, видя фигуру, завёрнутую во власяницу, думали, что встретили святого паломника, здоровались с Семёном прежде, чем с Мусой, и просили благословения. Семён важно кивал, будто бы благословляя, а Муса исходил желчью, но ничего не мог поделать.

Таким порядком торговцы прошли Палестину и Сирию, месяц торговали в Ляп-городе, где иезуиты консисторию держат и, бывает, выкупают рабов, если они пожелают в папёжную веру перейти. Семён со святыми отцами переговорил и остался при Мусе. Лучше тело в неволе держать, чем душу. Хватит уже, помолился Аллаху, покуда был в янычарах.

Там же в Ляпе прослышал Семён и о судьбе патриарха Парфения, который понудил его покориться войсковому мулле. Как ни вертелся первосвященник, как ни угождал, но всё же не миновал новой опалы, оказавшейся жесточей всех предыдущих. Хозяин Топкапы-сарая отдал приказ, кир Парфения в четвёртый раз лишили сана, усадили в каик, будто бы отправляя в ссылку, а там удавили и, запихав в мешок, кинули в море. Старая лиса через свою хитрость гибнет.

Из Ляп-города Муса повёз перекупленные европейские сукна в Тебриз, оттуда, нагрузившись белой солью, в горный Шираз. Затем купца шатнуло к Багдаду, где Муса сговорился с пришедшими с юга бедуинами, получил у них быстроногих арабских скакунов и погнал их в Индию, делийскому султану. Коней довели благополучно, взяв на торгу большие деньги. В Индии мусульманской и языческой Муса крутился больше двух лет, хватая одно, продавая иное, нагружаясь перцем: горьким, душистым и белым; гроздикой, тонкими листками корицы, жгучим порошком лаго, кардамоном и киимоном, терпким мускатом и сладостным мускусом. Там в Индии Семён насмотрелся и на дивных зверей, и на странных людей – факиров и чудодеев, что сами себя ножами протыкают, на угольях спят и играются с ядовитыми аспидами. В индусских землях хозяин малость нрав укоротил, понимая, что здесь не только Семён, но и сам Муса иноверец. Однако время прошло, и, нагрузившись пряностями и тончайшей, завёрнутой в хлопковую вату фарфоровой посудой, выторгованной у китайских гостей, купец отправился к дому. Помалу сбывая драгоценный товар, вновь прошёл всю Персию до самого турецкого Трапезуна, а оттуда обратно, через земли лазов в знаменитый тонкими тканями город Муслин.

Город Муслин известен не только дорогими шелками, но особо тем, что в его пределах обитает глава еретиков, пакостный несторианский патриарх. Несториане столь в зломыслии погрязли, что не только православные святыни не чтят, но и на самого Христа посягнули, будто он не сын божий, а так, выблядок. Мол, говорят, в Апокалипсисе прямо написано, что Христу в царстве небесном ниже Моисея сидеть, и, значит, он не единосущен богу-отцу, а просто ангел посланный. Даже католики и иконоборцы-армяне до такой срамоты додуматься не смогли.

Обо всём этом Семён довольно был наслышан от других невольников во время бессонных ночёвок в караван-сараях. Хозяевам бывает и невдомёк, о чём рабы в хане беседуют, а там речи говорятся непростые. Абдаллы, дервиши, всякой ереси и премудрости проповедники в чистых комнатах не ночуют, спят вповалку с рабами, среди них и речи свои говорят. У кого уши воском не залеплены, тот такого наслушается, что любого книжника – улема иль фарисея – походя за пояс заткнуть сможет.

Однако в Муслин Семён въезжал с опаской. То есть он уже бывал здесь раза три, но тогда он не знал, что за капище в этом городе обретается. Он и о несторианах ничего толком не знал, хотя в городе Мокке, где лучший кофе продают, забрёл-таки в несторианскую церковь. А теперь, разузнавши всё как есть о еретических делах, решил на всякий случай остерегание учинить от недостойных воззрений. Потому сильно смутился, услышав вечером колокольный звон.

Как всюду в мусульманских землях, колокол не звонил, а как бы позванивал, стараясь и закон соблюсти, и внимания к себе не привлечь. И церковь стояла привычно бескупольная, но всё же – церковь, потому как сверху был крест. Вот и думай – заходить или нет? В храм божий попадёшь или в разбойничий вертеп?

Семён в сомнении стоял перед храминой, истинно русским жестом скрёб под тюриком, не зная, как поступить. Такого зеваку на улице увидать всякому приятно, раз человек затылок терзает, значит, его в пару минут облапошить можно. Но на этот раз к Семёну подкатился не продавец залежалых товаров и сомнительных святынь: сушёных мощей и всяческих щепок, стёсанных то с креста апостола Петра, то с копья, коим Георгий змея прободил. К такому народу Семён был привыкши и мигом затылок чесать переставал. Случилось так, что к нему подошёл странствующий проповедник. По внешнему виду узнать его ремесло было не слишком просто: вместо колючей абы, в какую наряжались аскеты всех религий, была на нём арабская галабия, правда, грязная и заплатанная, но говорящая лишь о бедности, а не об аскезе. Однако то, как незнакомец начал беседу, сразу показало, кто он таков.

– Здравствуй, брат, – услышал Семён. – Желаю тебе познать истину.

– Спасибо на добром слове, – отозвался Семён. – И тебе желаю того же.

Вежливый ответ содержал тонкую издёвку – обычно проповедники всяческих сект искренне полагали, что истина лежит у них в кармане и они могут ломать её кусками и питать народ откровениями, словно апостолы хлебами и рыбой. Однако Семёнов собеседник не смутился и не окрысился, а вежливо согласился:

– Да, правда скрыта глубоко, и познать её человеку не просто.

– Я православный, – поспешно сказал Семён, желая упредить долгие виляния проповедника.

– Не всё ли равно? – Проповедник удивился почти искренне. – Бог един и останется сам собой, как бы мы его ни называли и какие бы молитвы ни творили лживыми устами. Доходчива лишь молитва сердца. А христианин ты, иудей или мусульманин – не так и важно.

– Возможно, ты прав, – согласился Семён. – Однако мне придётся покинуть тебя, добрый человек, земные дела призывают меня… – Семён щёлкнул ногтем по ошейнику, объясняющему всё яснее слов.

Тем не менее, случайная встреча не осталась без последствий. Ночью в бедной части караван-сарая, где вповалку спали рабы и свободные погонщики, бродяги и крестьяне, приехавшие на рынок, Семён снова встретил веротерпимого проповедника.

Южная ночь непроглядно темна, особенно если время выдастся безлунное. В духотной тьме исходят трелями сверчки, и неприкаянный плач шакала вторит им из запредельного далёка. Огонёк коптилки, всю ночь мерцающий у ворот хане, привлекает не столько запоздалых путников, сколько сонмы мотыльков, летучих жучков и прочих эфемерид. Кружок людей, собравшихся вокруг светца, быстро распался, утомлённые работники расползлись по углам, выбирая кошму помягче. Семён, оставшись один, тоже хотел идти на покой, но тут во тьме обозначилась белая фигура, давешний собеседник присел на корточки рядом с Семёном и продолжил прерванную на полуслове беседу, как бы и не прерывалась она долгими дневными трудами:

– Я вижу, мудрый раб, ты из тех, кто умеет молиться сердцем. Скажи, какова твоя вера?

– Я православный, – ничуть не удивившись, повторил Семён.

– Слово «мусульманин» значит то же самое, – заметил проповедник, – и «католик», насколько мне известно, – тоже.

Семён пожал плечами: что ж делать, всяк кулик своё болото хвалит.

– У каждого человека своё добро и своя правда.

– Ты прав, – согласился странный собеседник и некстати представился: – Можешь звать меня Меджмуном.

Семён мимоходом подивился неподходящему прозвищу, затем сказал, привычно поковеркав своё имя:

– Меня зовут Шамон.

– Скажи мне, Шамон, тебя никогда не удивляло, что в мире столько зла?

– Нет. Если удивляться каждой несправедливости, придётся весь век ходить с разинутым ртом.

– Но почему так происходит? Ведь ты, наверное, полагаешь своего бога благим и добрым.

– Бог добр – злы люди, – твёрдо сказал Семён.

– Но ведь их сотворил бог. Зачем он сделал их злыми?

– Он сделал их не злыми, а свободными. Иначе они ничем не отличались бы от зверей. А уже потом свободный человек злоупотребил свободой. – Семён обхватил ладонями шею, словно стараясь скрыть и без того невидимый ошейник.

– Приятно слышать мудрые вещи из уст нестарого человека. Скажи мне, Шамон-ата, в чём смысл жизни?

Ответа Семён не знал, однако произнёс без тени сомнения:

– В исполнении предначертанного господом.

– Воля бога, если она такова, как представляют богословы, исполнится и без наших стараний. Жаль, никто не знает наверное, в чём состоит эта воля. Разные люди говорят об этом разное и сходятся лишь в одном – человек создан по образу и подобию своего создателя.

Назад Дальше