Смерив меня презрительным взглядом, девица уничижительно обронила вроде как своим спутникам:
— Беднота не может позволить себе поесть в столовой? И зачем такую берут? — Она цедила яд не хуже удоистой кобры. — Хотя, говорят, курсисткам, которых учат на прислугу, доплачивают, вот эти нищебродки и рвутся сюда…
Нет, по жизни я оптимист. Но голодный, уставший, разозленный оптимист страшнее любой гадюки. Умом я понимала, чем обусловлен такой пассаж: желание самоутвердиться за счет унижения другого — тут лишь слабая тень истинного чувства. А первопричина — то, что один из парней бросил на меня заинтересованный взгляд. Причем парень, на руке которого девица усиленно висла. И вуаля! Женская ревность.
— Возможно, беднота и не может позволить себе поесть в столовой, — начала я, поймав цитату этой мамзели, — но зато я не нуждаюсь в штопке. А вот вам бы, уважаемая, не помешало сходить к портному…
Вот так всегда: стоит упомянуть внешность, и любая женщина тут же кинется себя осматривать — где и что не так? Эта адептка не стала исключением, опустив взгляд в попытке увидеть, где же шовчик разошелся? Убедившись, что одежда на ней цела, она подозрительно протянула:
— Это еще почему?
— Да чтобы заштопал дырку под носом, которую умные люди величают ртом. А то у некоторых этот самый рот — как корзина с протухшими яйцами, что не слово — то амбре.
— Да как ты… — завелась она.
А вот парни, слушая нашу милую девичью беседу, начали тихо скалиться.
Я же в лучших традициях бабушки Софы всплеснула руками, выдав:
— Ой, милая, да не делайте мне беременную голову вашим неуцененным мнением! Оно мне не сдалось ни разу. А вы ко мне с ним пристали, как цыганка на базаре.
Девица разозлилась, а ее спутники, услышав прочувственную речь на четверть одесситки, откровенно заржали. Я же поняла: сейчас эта мамзель фыркнет, может, решит даже заклинанием зазвездить… но в итоге даст себя уговорить и увести от «оборванки». Нет, велика вероятность, что потом и отомстит мне, но тихо, без свидетелей, а сейчас же… Я одной короткой фразой подкупила парней, и адептка это почуяла. Не поняла, иначе бы сумела отбрить меня ответной репликой, а почуяла исконным женским нутром. И, как и всякая женщина, не стала выставлять себя в глазах того, кому хочет понравиться, в невыгодном свете.
Увы, я не учла третьего решающего фактора: Энжи, до этого скрытая от глаз адептов моими волосами. Крыса воинственно высунула морду из-за кулис, щелкнула клыками и подобралась для прыжка.
Этого было достаточно, чтобы девица переменилась в лице и попятилась. Парни тоже скривились, но, к их чести, позиций не сдали. Но все же и их моя напарница впечатлила, оттого они с достоинством отступили, или попросту благородно дезертировали, не показав нам с Энжи своих тылов.
Крысявка же, довольная произведенным эффектом, усмехнулась:
— За что люблю этих искусников и теоретиков — они такие милые и впечатлительные ребята. Их в стену впечатать может даже не хороший удар, а крик…
— Это ты по цветам их рубашек поняла? Ну что они с этих специальностей?
— Нет, по значкам, что приколоты на груди их колетов. Там так и написано: «Адепт второго курса Ирма Ворчек», например, — усмехнулась Энжи.
А я же, вспомнив эти самые значки, украшенные самоцветами и узорами, подумала, что такой «бейджик» тянет наверняка на сотню золотых.
Тем не менее первый голод я уже утолила, а запал после словесной дуэли окончательно отбил остатки аппетита. Вот только эта самая пикировка меня убедила: что в том мире, что в этом — особо тебя никто не ждет с распростертыми объятиями и, если хочешь чего-то добиться, надо пахать и пахать. В идеале — как трактор «Беларусь», причем работающий на атомном расщепителе: не останавливаясь на дозаправку годами.
А посему я встала, стряхнув с подола крошки, завязала остатки краюхи в узелок и направилась туда, где мне должны были в перспективе выдать волшебный пендаль в жизнь. Деканат факультета прикладной магии встретил меня деловитым скрипом пера о пергамент и усталым вздохом секретаря. Почтенная дама с седым пучком на голове и в очках в роговой оправе корпела над длиннющим свитком.
Она была столь увлечена, что мне пришлось изобразить мамонта, который отчего-то решил станцевать канкан, и выразительно потопать. Когда секретарь оторвала взгляд от бумаги и перевела его на меня, я невольно подавила крик: глаза со сплошным зрачком — то еще зрелище. Два бездонных провала, в которых расплескались чернила.
— Вы что-то хотели? — сухо поинтересовалась секретарь.
— Д-да, — чуть с запинкой выдавила я. — Я сдала экзамен на курсы бонн для одаренных детей…
— Что-то вы долго шли, — с долей перца обронила секретарша. — Мне ведомости поступивших закрывать, а последней курсистки все нет и нет. Хотели уже недобор поставить.
— Я замуж выходила, — ляпнула первое, что пришло на ум, в свое оправдание.
«Я прямо как грузчик, что распатронивает фуру: лишь смутно осознаю, что несу», — подумала с запозданием, когда слова оправдания уже сорвались с языка.
— Однако… — только и выдала дама.
Сейчас при внимательном рассмотрении я углядела в ее напрочь седой шевелюре маленькие рожки. Да и ногти на руках скорее походили на когти.
Тем временем секретарь протянула мне лист пергамента и свиток. Первый представлял собой расписание и перечень необходимого для обучения. Во втором полагалось поставить свой автограф.
Чиркнув закорючку напротив своей фамилии и въедливо прочитав все, что написано на листе, я все же поборола робость и уточнила три животрепещущих вопроса: об общежитии, о стипендии и об учебниках.
Первого мне не полагалось по той причине, что комнаты предоставляются лишь адептам, а я к ним не относилась. Второе выдадут в середине следующего месяца, а третье… Секретарь рассмеялась, как плетью хлестнула: резко, в голос.
— Учебники для нянек? Девушка, вы из какой провинции? — «Вылезли» хоть и не прозвучало, но было столь явственно, что лучше бы она это сказала. — У вас будет только лекционный материал, и то краткий. Зато практики — хоть отбавляй.
Я сочла за лучшее удалиться из приемной. Эта безобидная на первый взгляд секретарша — божий одуванчик на поверку оказалась сущей фурией. Последнюю лестную характеристику я и озвучила, как только двери в деканат закрылись.
— Ага, — поддакнула крысявка. — Ночные фурии все такие. Стервы да и только.
— Да я вообще-то выражалась фигурально, — начала я, понимая, что этот мир мне еще познавать и познавать.
— А получилось прямее некуда. Хотя и фигурально… Фигура у нее ничего. Бывают фурии, что в дверь не проходят.
В библиотеку я все же решила наведаться. Как говаривала Анаконда Джокондовна, у хорошего бухгалтера должны быть две любимые настольные книги: «Бухучет» — чтобы хорошо работать, и Уголовный кодекс — чтобы не попасться на этой самой хорошей работе. И если первый талмуд мне сейчас без надобности, то от второго я бы не отказалась, потому как Энжи хоть и отличный собеседник, но многое за триста лет, проведенных ею по ту сторону грани, все же имело место быть. А еще мне бы не помешал справочник. Для начала хотя бы по расам, чтобы не попадать впросак.
Средоточие манускриптов, гримуаров и учебников обнаружилось в башне темной половины академии. Вообще, насколько я поняла, магистерия была поделена на два лагеря: магов темных и магов светлых.
Как узнала у крысявки, пока мы искали эту самую библиотеку, расспрашивая дорогу у студиозусов (почему-то молодняк чаще кривлялся, а вот старшекурсники, наоборот, отвечали с охотой, отринув такую мелочь, как мой затрапезный вид), ее хозяин тоже некогда обретался в стенах этой академии. Оттого она кое-что о ней знала, пусть и понаслышке.
Так, например, в белой половине имелись факультеты артефакторов, алхимиков, предсказателей, бытовиков, искусников, целителей. У темных значились в активе некроманты, чернокнижники, боевики. В каждом — по несколько специальностей. Вот, например, бывший хозяин Энжи, тоже некромант, ударяясь в воспоминания, рассказывал о своей юности. Из этих его ностальгирований крысявка усвоила одно: белые — это такие пушистики, рассуждающие о мире во всем мире и если гадящие, то исподтишка. Зато их любят, ценят и не представляют без них жизни.
Среди выпускников же факультета темных — дипломаты, политики, военные, чья роль простому люду чаще всего не видна. Одни из них решали проблемы хитросплетением слов, вторые — силой. А еще это крыло прозвали в народе Академией темных властелинов, ведь именно оттуда выпускались маги-боевики, что зачищали приграничье аномальных зон от нечисти. А император, не будь дурак, придумал жаловать этим чародеям за верную службу зачищенные ими же территории. Значится, чтобы и впредь некроманты с чернокнижниками поддерживали там порядок, но уже им за это не платить. Земля-то уже переходила в их вотчину. Вот так и повелось, что властителями земель вокруг аномальных зон становились темные. Некоторые из них так поднаторели в зачистке, что со временем из «наград» собрали чуть ли не малые княжества. Поэтому-то боевиков, некромантов и чернокнижников величали еще и темными властелинами пограничных земель.
Белые, знамо дело, такому раскладу завидовали, но, сколько ни роптали, император был непреклонен и всегда выдвигал аргумент, суть которого сводилась к следующему: научитесь сдерживать нечисть приграничья — тогда и вам отжалую участочек. Светлые злились, как-то раз даже воинство собрали под началом белого паладина Клавируса Великолепного… но нежить Тусманских болотищ не впечатлилась. Жмырям пришлось по вкусу филе артефакторов, крылухам особо понравилось цедить кровь из целителей (не иначе для них это был своеобразный коктейль с перчинкой из настоев трав). Мавки, дав сто очков вперед краснодипломникам-иллюзионистам, предстали перед воинами света в столь соблазнительных обликах, что и заманивать особо впечатлительных в топи не пришлось — сиганули сами следом за красавицами. Зомби же было без особой разницы, чье мясо жевать, но к общему ажиотажу они тоже присоединились. В общем, поход Света против нежити закончился поднятием авторитета темных как исконного заслона простого люда от нечисти.
Под крысявкин пересказ впечатлений ее бывшего хозяина мы и добрались до библиотеки. Книжный служитель, хоть и весьма удивился моему приходу, — что курсистка тут забыла? — однако выдал аж три книги: свод основных имперских законов с комментариями, учебник по расоведению и малый справочник для некроманта.
Получив даже чуть больше, чем рассчитывала, я окрыленная вышла из библиотеки. Вечер кошачьим шагом вынырнул из-за угла, подкрался, положил мягкие лапы на плечи. Воздух стал тягучим, густым, каким бывает лишь на исходе дня.
А я, прижимая к груди книги, подходила к воротам и все четче осознавала: за событиями насыщенного дня совершенно упустила из виду такую простую вещь, как ночлег.
На подходе к воротам решила перекинуться парой слов с сегодняшней знакомой — привратницей. Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что створки плотно закрыты, а стражницы врат нет и в помине. Как мне объяснила пойманная за локоть адептка, в которую я вцепилась голодной блохой, никакой бабули-вахтерши в академии никогда и в помине не было. Ворота магически закрывались с последним ударом вечернего колокола для всех студиозусов до утра.
Пришлось разжать пальцы, и девушка, покрутив пальцем у виска, убежала к общежитиям. А я поняла, что на ночь глядя осталась без крова в магической резервации.
ГЛАВА 5
Я опечалилась. Перспектива греть скамейку поясницей не прельщала. Набиваться на постой к сегодняшним знакомым, пусть один из них как бы и супруг, было совестно. Однако, вспомнив поговорку: «Чистая совесть, бесспорно, мягкая подушка, но еще мягче наволочка, набитая денежными купюрами», — я плюнула, решив, что лучше посгораю от стыда с полчасика, просясь переночевать, чем всю ночь меня будет жечь холод.
С такими мыслями я и направилась разыскивать общежитие боевого факультета. Поплутав, не без этого, нашла. Уже запаслась сердобольной историей для бабушки-вахтерши, когда перед входом увидела список. На металле рунической вязью шли фамилии студентов и номера комнат. И третьим в списке выгравировано: «Эрвин Торон».
Меня от этого имени словно перемкнуло, а мысли заработали со скоростью турбированного движка, когда впечатываешь педаль газа в пол. Крысявка, почуяв мой настрой, беспокойно зашевелила усами.
— Ты что удумала?
— Каким заклинанием определяют, беременная ли девица?
— Сканирование. Если есть сдвоенная аура, то, значит, понесла… — еще не догадываясь, о чем это я, ответила крысявка.
— А ты за младенчика в утробе сойдешь?
Голохвостая закашлялась.
— Так сойдешь? — Ослы и те могли позаимствовать моего упорства. Причем оптом.
— Наверное, — неуверенно начала крысявка, когда я ее сграбастала и запихнула в вырез платья. — Правда, обычно еще и заклинание родства накладывают, чтобы быть уверенным в том, кто отец… — Это она уже вещала, путаясь в ткани.
— Ну, будем надеяться, что адепты пятого курса боевого факультета в генетике не сильны… — подбодрила я то ли себя, то ли Энжи.
Вахтерша все же обнаружилась. Вернее, вахтер. Едва завидев меня, он тут же попытался выдворить нахалку из мужского общежития: не положено девушкам, да еще на ночь глядя… Но куда ему до госпожи Смерти. У той аргументы повесомее были, и то я ее переубедила. Правда, била на этот раз ниже пояса: тем, на что мужчина ответить навряд ли может. Вспомнив беременных подруг, я прижала ладонь к пояснице, чуть распрямилась, со стоном напрягая живот, чтобы он казался побольше, и, изображая девку на сносях, начала:
— Да об непотребствах не беспокойтесь, мне о них думать-то уже не с руки. Роды скоро. Я к мужу пришла, он дома забыл. — И для достоверности тряхнула своим узелком. Причем специально взяла его в ту руку, на которой красовался браслет.
Вахтер не успел открыть рот, чтобы развернуть меня повежливее, как тут же его закрыл. Не иначе с панталыку его сбил исконный мужской стереотип: беременная баба — что взведенная бомба. Чуть такую делом ли, словом ли тронешь… и родить может. Не стала разрывать шаблонов этого, судя по всем признакам, закоренелого холостяка.
— Ой! — Я положила руку на живот.
Под ладонью завозилась Энжи, изображая начало родовой деятельности. Вахтер подавился так и не прозвучавшими словами, а я же, воспользовавшись его замешательством, протараторила:
— Я быстречко. Туда, обратно и назад.
Мужик лишь ошалело кивнул, а я посеменила утячьей походочкой, что свойственна лишь отяжелевшим. Комнаты адептов начинались со второго этажа. Нужную дверь нашла быстро. Вот только звуки, доносившиеся из-за двери, наводили на мысль, что если я минуту назад «рожала», то тут явно «беременели».
Стало обидно за мою предшественницу. Рей хоть и поступила весьма опрометчиво и безрассудно, но ведь не из корысти же. А этот Эрвин мог бы просто отфутболить девчонку, а не ломать ей жизнь.
Решительно одернула рукав, пряча под тканью браслет. Сейчас он будет неуместен. Постучала громко и настойчиво, как коллектор при исполнении. Стоны на миг оборвались, а потом послышалось:
— Занят!
Я недолго думая развернулась и что есть силы шандарахнула каблуком о дверь. От души. Раз двадцать.
С той стороны послышались ругань и шорохи. Многообещающее: «Сейчас я…» — оборвалось на полуслове, когда в распахнувшейся двери парень увидел мое лицо.
Не знаю, какими фразами в этом мире принято приветствовать тех, с кем некогда провел бурную ночь, но вырвавшееся из уст адепта: «Да чтоб тебя!» — подозреваю, не самая популярная из них.
Эрвин (а это был он, слишком уж похож на тот образ, что описывала Рей в своем дневнике) попытался захлопнуть дверь. Но от злого бухгалтера еще ни один оптовик целым не уходил. А то, что парень работал «на потоке», а не штучно, меняя дев в своей постели, как иной — одноразовые бритвы, становилось понятно по его виду.
Красивый той притягательной мужской красотой, в которой все неправильно. Выше меня на голову, с неровно обрезанными до плеч льняными волосами. Чуть раскосые, кошачьи глаза цвета дымчатой зелени внимательно изучали меня. Длинный греческий нос с горбинкой и подбородок как у Брута. Но самое главное — неуловимый отпечаток властности на его лице.