Так вот ты каков — причина самоубийства Рей.
Парень, нет, молодой мужчина, напрягся. Тем четче проступил рельеф стальных мышц. Его рука, сильная, типично мужская, с жилами вен, дернула дверь, желая захлопнуть ее перед моим носом. Я же, дитя века атома, приученная к коварству лифтов, чисто инстинктивно сделала то, что совершает всякий русский человек, когда хочет остановить закрывающиеся створки: сунула ботинок в щель. Благо подметки у моей обувки оказались дубленые и с честью выдержали испытание.
— Милый, кто там? — томно донеслось из глубины.
— Проблемы, — нагло ответила я: отступать было особо некуда.
— Маловата ты для моих проблем. — Эрвин оценил мою настойчивость и, поняв, что с закрытием двери его неприятность в моем лице не исчезнет, осведомился: — Чего надо?
— Пить, а то так есть хочется, что переночевать негде, — выдала я всю глубинную суть дела.
— Переночевать, говоришь. — Он хищно усмехнулся, открывая дверь шире.
Что же, есть люди, которым костюм Адама к лицу, а фиговый листочек только портит картину. Эрвин был из их числа. И, судя по его поведению, он это прекрасно знал. Вот только если блондин намеревался смутить пусть уже и не девицу, но, по его прикидкам, еще не сильно опытную женщину… тут он просчитался.
В отличие от Рей, у которой одна-единственная ночь разделила жизнь на «до» и «после», у меня за плечами был небольшой практический и глобальный (в век Интернета у кого его нет?) теоретический опыт. Все же в двадцать шесть я едва не дошла до загса с Вадиком, моим бывшим. Полгода мы жили вместе и уже подали заявление, когда я услышала гениальное мужское выражение: «Мы не подходим друг другу, нам нужно расстаться, чтобы не совершить ошибку».
Тогда он собрал чемодан и ушел из нашей съемной квартиры. А я через месяц узнала, что причиной несовместимости характеров стала трешка в центре. Потому как любящая и симпатичная Ирочка — это, конечно, хорошо, но трехкомнатный аквариум, где плавала золотая рыбка Аллочка, лучше. К тому же в комплекте с миленькой, но глупой женой шел тесть-депутат. Но это было потом, а сначала я ревела в подушку и заедала горе шоколадом.
Подруга и коллега Лена, отбирая очередную плитку, увещевала, что я испорчу фигуру и у меня будут прыщи. Я же, жуя ломтик за ломтиком, утверждала, что прыщи появляются не от шоколада, а от тех сволочей, которые вызывают стресс, который лечится только шоколадно-шоповой терапией.
Но, так или иначе, свою прививку любви я получила. Потом были отношения с Родионом, но уже без той остроты и романтизма. Зато веселые. И расстались мы с ним легко: как-то оба поняли, что хотим от жизни разного. Я — дома и семьи, он — приключений и свободы. Но мы друг другу и так ничего не обещали, поэтому-то и не было разочарований.
В общем, если телом ныне я была почти девица (как кто-то шутил — первый раз не считается), то душой — уже женщина. Немного циничная, уже практичная, но еще не до конца разучившаяся верить в любовь. И эта женщина разглядывала красавчика, усмехаясь: что я такого тут не видела?
Вот только того, кто стоял напротив, тоже было не смутить. Он, поняв, что и я заливаться румянцем не собираюсь, выдохнул:
— С нашей последней встречи ты изменилась. Теперь хотя бы не такая пресная и глупо-наивная.
— Раз уж ты сравнил меня с пресным тестом, то можно сказать, что я еще — как и опара. Ты меня помял — а я подошла и раздалась благодаря твоим стараниям. — Я бесцеремонно оттеснила Эрвина плечом и вошла в комнату.
Две кровати, одна из которых убрана, а на второй — симпатичная малышка. Блондинка с пышной грудью, которую она не слишком старательно (так, чтобы мужской взор мог оценить и наигранную стыдливость, и приятную округлость полушарий с ложбинкой) прикрывала одеялом. В полумраке свечей ее сливочная кожа казалась весьма соблазнительной. Хоть сейчас для фото на глянец «Плейбоя». Татуировка на шее — значит, адептка.
— Что за… — начала она.
Я же не обратила на нее никакого внимания, а с радостным:
— Нормальная кровать! — подошла ко второму ложу.
Потом деловито сняла ботинки, стянула покрывало и легла на матрас, замотавшись в одеяло, как в кокон.
В комнате повисла тишина.
— Да вы, ребята, не стесняйтесь, продолжайте. Я тут посплю малость…
Эх, наивно я полагала, что на меня не обратят внимания. Эрвин содрал с меня одеяло.
— Быстро встала и ушла! — отчеканил он.
— Прогонишь мать своего ребенка? — парировала я.
— Какого, к утопленникам, ребенка?
— Обыкновенного. Который появляется, когда мужчина погружает в женщину семенную жидкость… — начала я занудным тоном нашего лектора по анализу и аудиту. — Кстати, вам, милая, — я обернулась к девушке, — я бы тоже рекомендовала после этой ночи посетить лекаря. А то, знаете ли, беременность, интимные болезни… Я, например, после одной ночи с ним, — кивок в сторону начавшего не на шутку злиться адепта, — лечилась.
— Видимо, в клинике душевнобольных, — не остался в долгу блондин, у которого ночь любви накрылась медным тазом.
Но мои слова уже попали на благодатную почву, потому как девица вскочила, откинув одеяло и отринув уже ненужную скромность, залепила пощечину своему, надо полагать, уже экс-бойфренду и начала спешно натягивать рубашку и штаны, бормоча под нос:
— Подлец! А уверял, что у него руна от внебрачных детей есть… Зараза с усохшим корнем!
— Милена, подожди!.. — Эрвин попытался остановить кхм… девушку, но полюбовница оказалась не только проворной, но и горячей штучкой.
В прямом смысле слова горячей: на ее руке загорелся фаербол.
Когда дверь за красоткой захлопнулась, на меня уставились в упор. Словно расстрелять хотели. Причем дважды.
— Ну? — многообещающе начал он.
Я же, выдохнув, признала:
— Согласна, не самая лучшая идея — вломиться к тебе, но мне банально негде переночевать.
Меня все еще сверлили взглядом, словно размышляя, свернуть шею сейчас или еще подождать. Но вот то, что прозвучало дальше… не думала, что он начнет с этого. Хотя нет. Я не думала, что он вот так просто заговорит. Слишком много злости чувствовалось сейчас в этом мужчине. Оттого, едва прозвучал его вопрос, я мысленно с облегчением вздохнула: если заговорил, значит, пусть неосознанно, но готов к мировой.
— Ты правда беременна от меня?
Нервно сглотнула. И решила начать издалека.
— Слушай, то, что было между нами, — недоразумение. Оно уже в прошлом, — начала с покаяния, которое бальзамом должно было пролиться на пострадавшее мужское самолюбие. — И сейчас я прекрасно понимаю, что было ошибкой полагать, что у меня есть шансы…
Я старалась говорить окольными фразами, все же дневниковые откровения Рей — не личные воспоминания. Вероятность осечки велика.
— Ты из породы тех хранителей домашнего очага, кто умудряется своей кочергой ворошить одновременно еще пару костров. Так что можешь в плане женитьбы быть спокоен. Я свою ошибку поняла и осознала…
— Ты не ответила на мой вопрос: чей у тебя ребенок.
— Ничей, — сдалась я. — Энжи, вылезай.
Иногда лучшее оружие — это честность. Нагая, обезоруживающая честность с крысиной мордой, которая готова защищать свою хозяйку и грызть противников до последнего резца.
— И ты… — Эрвин начал приближаться, грозя нависнуть над маленькой мной.
В воздухе прямо-таки звучало «посмела». Оттого я поспешно решила сменить русло недосказанной мысли:
— …и я пришла к единственному человеку, которого знаю во всем городе. А что мне оставалось делать, если ворота академии закрыты?
— Они не выпускают лишь тех, кто не завершил обучение, — тоном «это не про тебя» возразил Эрвин и осекся. — Ты поступила? Тогда тебе должны выделить общежитие. Что у меня забыла?
— Да нет, ночлег. — И пояснила: — Поступила, но не в академию, а на курсы. Оттого общежития не выделили. И мне негде спать. Я только сегодня приехала.
На меня смотрели, оценивали, изучали, препарировали, взвешивали… и наконец вынесли вердикт:
— А я тебя недооценил… Думал, просто глупая и чуть наглая провинциалочка.
Он наклонился и, схватив меня за подбородок, пристально посмотрел в глаза:
— Будь я не так уверен, что передо мной именно та девушка из захолустья, что пришла ко мне ночью сама, в наивной надежде, что если я разделю с ней постель, то и безропотно позволю надеть на себя брачный браслет, подумал бы, что сегодня у меня в гостях просто похожая красотка.
Если бы я была Рей, восемнадцатилетней юной дурочкой, то на такие слова залепила бы пощечину. Но, увы, разница почти в десять лет ровно в это же число раз тормозит необдуманные выплески эмоций. Кто-то называет это опытом, кто-то — умением сдерживаться. Так или иначе, но только не ныряя с головой в эмоции, можно ответить достойно. Провокацией на провокацию.
— В каждом заблуждении есть доля истины, но чаще — наоборот, — я выдохнула эти слова ему прямо в лицо. Без ноток соблазна. Они здесь были излишни.
Зрачки мужчины расширились, дыхание чуть участилось. Его тело, до этого бывшее на взводе и не получившее разрядки, напряглось.
Мы так и замерли. Глаза в глаза. Не шевелясь. Запах пота и желания. Смятые простыни за широкой спиной. Его хриплое дыхание. Мои ровные вдохи и выдохи. Он наклонился с недвусмысленным желанием: чтобы даже не поцеловать — смять мои губы, но усмешка вкупе с ехидным: «На те же грабли? Увольте», — вылилась на блондина ушатом холодной воды.
Он разозлился:
— Ты ненормальная! Провоцируешь, дразнишь и тут же бьешь наотмашь. Тебе нужна моя помощь, но ты не просишь. Ты ее требуешь!
— Знаешь, та мудрая женщина, что меня воспитывала, как-то сказала, что если тебя ударили по правой щеке, подставь левую, а сама врежь кулаком в солнечное сплетение, потом вторым — в челюсть, а дальше действуй по ситуации…
— А она не учила тебя вообще не нарываться на пощечины?
— И этому тоже, — вздохнула я и, вкладывая в голос все свое обаяние, добавила: — Но ведь по-другому ты бы меня не пустил переночевать.
Говоря все это, я не отрывала он него взгляда. Пристального. Не умоляющего, не флиртующего, но чисто женского.
— Вот ведь зараза! — в сердцах бросил Эрвин. — Оставайся.
Он встал, ни разу не целомудренный, обнаженный, злой скорее уже на себя, нежели на меня, что поддался, согласился.
— Спасибо, — прошептала в ответ.
Я не праздновала победу — внутри хронограф отсчитывал последние мгновения. Не прошло и минуты, как по коридору послышались шаркающие шаги. Это вахтер, не дождавшись «роженицы», решил лично проверить, все ли в порядке, и вынести (если и правда дело пошло) или вывести (симулянтку под белы рученьки) брюхатую.
Когда раздался стук в дверь, Эрвин уже накинул черный халат.
— Это по поводу меня.
— Проскочила мимо вахтера? — понимающе хмыкнул адепт.
Видимо, в его практике этот случай был отнюдь не первым, скорее уж сто первым.
Я молча пожала плечами и развела руки в стороны: дескать, что поделаешь. Получила в ответ ироничный взгляд и изогнутую в насмешке бровь.
— Сиди здесь, разберусь.
По этому «разберусь» поняла, что все же, несмотря на весь его кобелизм и сволочизм, была в этом Эрвине исконно мужская черта: если он что-то решил, то уже не отступает. Своеобразный кодекс чести у бесчестного.
Щель между открывшейся дверью и косяком загородила широкая мужская спина. Сипловатый голос вахтера и уверенный — Эрвина.
А я поймала себя на мысли, что с момента появления в этом мире впервые мои проблемы кто-то решает за меня.
Когда адепт вернулся, усмехаясь, я не выдержала:
— Что? — и едва успела сцедить зевоту в кулак.
Пережитое давало о себе знать, и когда поняла, что геноцида отдельно взятой псевдобеременяшки не будет, усталость навалилась бетонной плитой.
— Спи уже, недоразумение, — покачал головой Эрвин.
Я сочла это за приказ и как была, сидя, покачнулась и упала боком на кровать. То ли провалилась в сон, то ли в полуобморок.
Как сквозь плотную пелену почувствовала: чьи-то руки меня аккуратно укрывают. А потом прошелестел задумчивый шепот:
— И как я такую занятную умудрился проглядеть?
Утро встретило меня ласковым прикосновением солнечного луча и настырным тычком чего-то мокрого и щекотного в нос. Открыла глаза и убедилась: таки крысявка решила поработать будильником на полставки.
— Просыпайся, соня, — пропищала она мне в ухо, — пока этот ухажер глаза не продрал. Переночевала — и будет с тебя.
С таким нехитрым планом головастой я была полностью согласна. Хотелось, конечно, помыться и поесть, тем более что заботливый хозяин повесил у моего изголовья халат, а на столе лежали фрукты — свидетели так и не совершившейся вакханалии Эрвина с блондиночкой. Но я прекрасно понимала, что вчерашняя хохма — поутру уже не хохма, и если мне удалось накануне напроситься на ночлег, то сейчас хозяин может потребовать плату за постой.
А я как истинная внучка еврейской бабушки предпочитала не натуральный расчет и не денежный, а записать услугу в счет давешнего долга Эрвина перед Рей.
Оттого, подобрав ботинки, на цыпочках прокралась к двери и тихонько выскользнула в коридор. Общежитие еще спало тем безмятежным сном, что бывает лишь в ранний рассветный час, когда каждый звук — как горное эхо, а воздух до холода чист.
Вахтер, прикорнув на своем посту, опустил голову на сложенные руки. Я уже было хотела так же незаметно выскользнуть на улицу, когда крысявка меня остановила:
— Сними сторожевой аркан, а то всех перебудишь.
Я уставилась на нее недоуменно.
— Ех ты… — только и протянула крысявка, а потом, ловко перебирая лапками, спустилась с моего плеча и, виляя хвостом, потрусила к двери.
Там она с ловкостью скалолазки по клепкам, петлям и скобам добралась до замка и… всунула хвост в скважину. Энжи окутало серебристой магией, отчего голохвостая чихнула, но упорно продолжила взлом.
Вахтер сонно причмокнул губами, но так и не проснулся, когда замок с тихим скрежетом открылся.
Ворота, увы, так просто было не отворить, оттого пару часов я провела на одной из лавочек. Благо время удалось провести с пользой: талмуд по законам империи оказался весьма занимательным.
А едва врата заскрипели, распахивая створки, я поспешила в город. Если верить расписанию в выданном мне пергаменте, завтра начинаются занятия. А в полдень мне еще нужно встретиться с муженьком…
Временное жилье нашлось быстро. Как оказалось, не я одна в академии озадачена проблемой, куда складировать свои кости. За воротами магистерии имелось аж три доходных дома. Как говорится, на любой вкус и кошелек. Мне особо перебирать не приходилось, оттого я сговорилась там, где цена за постой была самой низкой. Правда, сам процесс этого сговора…
Хозяйка, еврейшей души женщина, несмотря на то что гоблинша, напомнила мне тетю Моню, бабулину соседку. Та, когда ее ненаглядный Семочка упал с горки и сломал ногу, вопрошала костоправа в платной клинике: «За шо таки дорого наложили гипс?» Врач не растерялся и ответил в тон: «Понимаю, у вас горе и вы хотите поторговаться…» Вот и гоблинша, содержательница дома, была из той же породы: пришлось долго слюни по щекам гонять, прежде чем горбатая карга согласилась на три серебра в месяц (супротив поначалу заявленных пяти) за каморку на чердаке.
Пока мы поднимались по скрипучей лестнице, я убедилась: дом не только доходный, но и очень веселый. Из-за дверей слышались то крики (прямо как будто грузины на депиляции, ей-богу), то стоны, смех, шумные разговоры. В общем, жизнь тут бурлила, била ключом. Причем разводным и сразу по барабанным перепонкам.
Зато, несмотря на тесноту, комнатка оказалась вполне милой и даже с таким чудом, как древний медный кран, рядом с которым соседствовал каменный кругляш — местный аналог плиты.
Кабинет размышлений же был этажом ниже. Когда мы проходили мимо него, хозяйка махнула на дверь с ромашкой и пояснила, что это женский. Мне стало интересно: а мужской как обозначен? Если использовать все ту же растительную символику, то ближе всего по смыслу исконно русское огородное растение — хрен. Впрочем, свои мысли я оставила при себе.