— Это мой дом, — сказал Полиник. — Что тебе тут нужно?
Девушка тут же нахмурилась.
— Он не твой. Этом дом Леды.
Девушка выглядела оскорбленной, так что никаких сомнений не было в том, что Леда и есть мисс Пластик, а не какая-нибудь ее бывшая сожительница, которую переселили отсюда после приезда Семьсот Пятнадцатой.
— Ладно, не мой, — покорно кивнул Полиник. — Но ты все равно не имеешь права тут находиться!
Девушка перешла в наступление. Она сделала пару шагов в Полинику, склонилась над ним.
— Слушай, Леда мертва, а мы были подругами. Я скучаю.
Я вдруг заметила, что у девушки на бедре пятно крови. Такое неожиданное на мятном пространстве ее юбки, довольно большое и очень вязкое. Я поняла, почему не замечала его раньше — девушка ходила, говорила и вела себя так, словно не замечает его.
— И ты пробралась сюда, рискуя собственной жизнью, чтобы забрать альбом с вашими детскими фотографиями? — спросила я. Меня это восхитило, и я улыбнулась. Девушка криво оскалилась — улыбка у нее была неожиданно неприятная, зубастая, как у собаки. Затем взгляд ее стал серьезным. Полиник сказал:
— Если она и поверит в это, то я — нет.
— Только не пытайся казаться страшнее, чем ты есть, а то я на тебя наступлю.
— Ладно, хорошо.
Девушка цокнула языком и закатила глаза. А затем сказала:
— Все, уговорили.
Мы не очень-то уговаривали.
— Этот альбом нужен мне для жутко тайных секретных дел на Свалке. Теперь пропустите?
Она знала, на что давить. Никому, даже Гектору, не пришло бы в голову сдать ее нашим хозяевам. В мире, где у жертв нет ничего общего с захватчиками, не может быть коллаборации. Теперь я уважала ее, и я бы многое отдала, чтобы помочь ей.
— Леда была нашим агентом, — сказала девушка. — Я — Ио. И я пришла, чтобы забрать альбом. Для этого мне пришлось играть в дурацкую игру с переодеваниями и потерять много крови.
Она кивнула на свою ногу.
— Так что, давайте-ка подумаем, как мне отсюда выбраться.
Мы с Полиником кивнули. Ио тряхнула рыжими волосами, видимо, ей было привычнее носить хвост. Она добавила:
— Тварь поглотила ее отца. Леда сделала все, чтобы помочь нам. Она была героиней.
Мне стало жалко Леду, так любившую папу. А потом я поняла, кого так люблю я, и кого так любит Полиник. И мы оба поняли, что, в таком случае, может быть в этом альбоме. Ио расслабилась, она не ожидала, что мы попробуем отобрать у нее альбом теперь, когда она сказала, что ее дела связаны со Свалкой, а значит и с бунтовщиками. Она была куда более умелой, но нас было двое.
— Вы чего?!
— Дай посмотреть!
— Нам тоже нужно!
Мы боролись за альбом чуть больше десяти секунд. Когда Ио победила, я услышала, как открывается дверь.
— Полиник! Я дома!
Голос был совсем девичий, нежный и звонкий. В нем нечто было не так, но такая короткая фраза не давала понять, что именно. Мы трое замерли. Ио посмотрела на нас отчаянно, бравада из нее тут же выветрилась, и я увидела молодую, испуганную девушку. Я толкнула ее в сторону от двери, и она всем телом прижалась к стене за ней, когда Полиник сказал:
— Иду! — Ио глубоко вдохнула, и больше не дышала. Полиник вышел первым, а я — за ним следом. В конце концов, если мы хотели отвлечь Семьсот Пятнадцатую, нам стоило действовать вместе и быть как можно более интересными.
Она стояла у двери, опираясь на нее. Голова ее была чуть запрокинута. Семьсот Пятнадцатая прекрасно подходила этому месту. Я поняла, отчего Полиника поселили в ячейке Леды, аквариуме с мертвой рыбкой. Семьсот Пятнадцатая, должно быть, влюбилась в это место.
Исмена была ровесницей Полиника, миловидной брюнеткой с широко распахнутыми, круглыми глазами маленькой девочки. Семьсот Пятнадцатая превратила ее хрупкое тело в китч и пластик, так подходящий этому дому. Она была покрыта плотным слоем макияжа, так что, при желании, с лица Исмены, наверное, можно было снять маску. Все лицо было в тональном креме и пудре, так что в нем было что-то от манекена. Губы блестели ярким, конфетным розовым, таким сильным цветом, что он с трудом воспринимался глазами. Длинные накладные ресницы не двигались, ведь Семьсот Пятнадцатая не моргала. Веки были тронуты блестками, блестели и скулы, кончик носа, ямочка на подбородке. Безвкусица была передана настолько точно и аккуратно, что, казалось, она и была целью. Исмена была похожа на очень богатую выпускницу школы, желающую устроить праздник и на своей коже. Тиара со стразами на голове и броская, похожая на балетную пачку юбка, усиливали это впечатление. Колготки на Исмене были порваны, и кое-где проглядывали ссадины темного, фиолетового цвета, такого неожиданного на фоне вездесущего розового. Я увидела обломанные ногти, покрытые розовым блестящим лаком. Они были искалечены, но не так, как у Ио. Семьсот Пятнадцатая не умела падать. Она делала это так неудачно, что, пытаясь удержаться, могла сорвать ногти с мясом.
— Я пришла, — повторила она и улыбнулась. Мне захотелось отвернуться. Ярко накрашенные губы обнажили кровоточившую десну. Наконец, мне стало понятно, что именно не так с ее голосом. Семьсот Пятнадцатая невероятно сильно выделяла слово "я", словно оно было центральным во всем. Ей, несомненно, хотелось быть собой. Она прошлась, заводя одну ногу за другую, как пьяная и готовая упасть в обморок от голода супермодель. Ее губы коснулись щеки Полиника, оставив на ней розовый след. Затем Семьсот Пятнадцатая ударила Полиника с размаху, но не слишком больно — рука ее была слабой.
— Ты почему не поцеловал в ответ? — спросила она. — Соприкасаться. Хочу, чтобы прикасался. Я хочу. Трогать, рвать.
— Я забыл, — ответил Полиник и склонил голову. Я подумала, что он, наверное, хотел целовать Исмену, и теперь ему просто больно. Семьсот Пятнадцатая посмотрела на свою руку и снова улыбнулась. Доминатрикс в доме мечты, так бы сказала Медея.
А что сказал бы Орфей?
Несомненно, ему бы стало так отвратительно.
Взгляд Семьсот Пятнадцатой скользнул по коридору, и только тогда она заметила меня.
— Кто? Кто это? Это кто?
Она прошла ко мне, и я поразилась тому, как не анатомичен ее способ ходьбы. Семьсот Пятнадцатая облизнула губы, посмотрела на мое ожерелье.
— Сто Одиннадцать, — сказала она, взяла меня за подбородок, а потом потянула за собой, поставила рядом с Полиником, отошла и склонила голову набок. — Пробовать. Пробовать.
Она зашептала что-то сама себе, затем улыбнулась.
— Скучные, — сказала она. — Скучные, не двигаются, не говорят. Я пришла.
— Хочешь покажу тебе еще кукол? — спросил Полиник.
— А я могу рассказать о том, что здесь происходит. Я выросла в этой части Зоосада.
Мы медленно отходили от закрытой двери, чтобы увести Семьсот Пятнадцатую в гостиную. Она, как зомби-старшеклассница, следовала за нами, раскачивалась из стороны в сторону. Когда мы оказались у порога гостиной, она замерла у двери, за которой стояла Ио. Семьсот Пятнадцатая покачалась около двери, затем прошла дальше.
— Есть, я хочу много есть. Что ела та, которая жила. Жила до меня. Дышала. Ела. Носом втягивала воздух. Я помню, что ты говорил.
— Я думаю, — сказала я. — Она ходила в ресторан. У нас здесь замечательный ресторан. Хотите сходить?
Семьсот Пятнадцатая сняла со стены одну из фотографий в рамке, коснулась языком стекла там, где было лицо Леды.
— Красивая, — сказала Семьсот Пятнадцатая. — Красавица.
— Да, — сказал Полиник. — Она очень красивая. Такая милая. Жаль, что умерла.
Вдруг Семьсот Пятнадцатая резко, как птица, обернулась к нам.
— Нервничают.
— Нет, — сказал Полиник. Я подумала, что ему больно смотреть на то, что Семьсот Пятнадцатая не бережет тело Исмены. Она двигалась так, что Исмене было бы больно.
Если бы только она могла чувствовать. Я вспомнила об альбоме с золотой звездой. В нем могли быть хоть какие-то ответы.
Семьсот Пятнадцатая сказала:
— Глупость.
Мы с Полиником молчали, потому как не поняли, что она имеет в виду. Ее пальчик с обломанным ярким ногтем ткнулся мне в грудь.
— Ты, да?
Я кивнула, не зная, как еще можно среагировать.
— Его подруга? У него уже была подруга. Подружка. Они дружили. Теперь это я.
Я видела, как ее язык отходит назад, чтобы артикулировать слово "я".
— Мы только познакомились. Я просто соседка. Пришла предложить Полинику погулять по Зоосаду. Я хотела все здесь ему показать.
— Знаете, Принцесса, мы могли бы сходить к Первой и испросить у нее разрешение, чтобы вы вечером могли гулять с нами. А Эвридика пока подождет здесь.
— Ну разрешение. Ну вечером. Ну ясно. Ну да. Ну.
Мы, люди, употребляли бесполезные слова, однако не так часто. Казалось, если уж Семьсот Пятнадцатая вспоминала о словах-паразитах, она старалась взять от них все.
— Да, может Первая не сразу примет нас, — продолжал Полиник. — Но Эвридика никуда не спешит. И она терпеливая.
Я поняла, на что Полиник намекает. И хотя я боялась гулять с Принцессой, их уход подарил бы мне попытку добраться до дневника. Я закивала.
Семьсот Пятнадцатая раздумывала с полминуты, затем ударила меня.
— Люди — агрессивные, — сказала она. Мне стало больно и обидно, но я постаралась этого не показать.
— Вот и познакомились, — быстро сказал Полиник. — Что ж, Эвридика, подождешь нас?
Я забыла о боли и обиде, потому что мне показалось забавным, как Принцесса боится маминого гнева. Монстры из черного Космоса, из внешней тьмы, почти равные богам, тоже отпрашивались у родителей. Я проводила Полиника и Семьсот Пятнадцатую до двери. Она шла неуверенно, и мне все время казалось, что сейчас Семьсот Пятнадцатая передумает. Полиник пытался поддерживать ее, но она била его по рукам, как трехлетняя девочка, пытающаяся сделать все самостоятельно и раздраженная тем, что мир ей не покоряется.
Надо же, думала я, какая она агрессивная. Сто Одиннадцатый, к примеру, очень спокоен. Интересно, это потому, что она — девочка, или потому, что она Принцесса, или потому, что она так видит нас, людей?
Ни один из этих вопросов не получил своего ответа к тому моменту, когда за Семьсот Пятнадцатой и Полиником закрылась дверь. Я осталась одна в их доме. Вернее, в доме Леды. Я метнулась к комнате, где была Ио, прошептала:
— Они ушли! Только, может, покажешь альбом? Просто он нам правда нужен, и...
Когда я открыла дверь, то едва не ударила ей Ио. Вернее, ее тело. Вернее, все-таки Ио. Она не упала, но сползла по стене вниз, наверное, поэтому Семьсот Пятнадцатая и остановилась у двери. Ио сумела не выдать себя, но, кажется, на этом ее силы кончились. Пятно на ее бедре стало шире и больше. Я склонилась к ней и почувствовала, что она дышит. Рот ее был приоткрыт, словно она спала. Но ее короткая передышка слишком легко могла стать вечным покоем. Я сняла с себя ожерелье и повесила на нее. Так у нас будет чуть больше времени.
Я не знала, что буду делать, но была твердо уверена в том, что бег до аптеки не только взбодрит меня, но и, усилив кровообращение, приведет к каким-то выводам. За одним действием неизбежно последует другое. В аптеке лекарства, а лекарства — это жизнь (у некоторых производителей даже слоган такой). Эту мысль я додумывала уже выбежав за дверь. Я надеялась, что Полиник и Семьсот Пятнадцатая ушли далеко, не хотелось бы встретиться с ними, а то Семьсот Пятнадцатая подумает, что мне настолько не хочется гулять.
Еще она подумает, что мы очень подозрительные.
И увидит Ио.
Странно, я совсем не испугалась. Мне нужно было спасти человека, а я не боялась.
Глава 6
Сердце стало таким большим, что, казалось, больше ничего в моем теле не осталось. Оно билось на кончиках пальцев и лезло в горло. Я знала, что Ио дождется меня, знала, что пока у нее на шее мое ожерелье из подкожного жемчуга, она не умрет.
И все-таки я бежала. В конце концов, я в первый раз по-настоящему могла помочь кому-то. В аптеку я ворвалась через десять минут, хотя должна была оказаться в этой точке пространства почти вполовину позже. Я сощурилась от яркого света и все поняла.
Яркий свет, свет как в больнице. Нужно было позвать врача. Только для начала, раз уж я сюда пришла, стоило купить искусственной крови, антисептиков и всего того, что может пригодиться человеку, у которого дыра в ноге.
Я попыталась сделать вид, что ничего не происходит.
— Эвридика? — спросил Менелай. Столь ранний час в аптеке проходил скучно и долго, и Менелай явно искал, с кем бы посплетничать. Это был добродушный, старый человечек, крохотный, зато с большой бородой. Он носил очки в овальной оправе, похожие на две серебристые капельки из-за крупных линз.
— Здравствуйте! Прошу прощения!
Я хотела с порога сказать, что мне нужно, но не решилась. Быстро прошла мимо длинных стеллажей с лекарствами, к прилавку. Аптеки очень любил Орфей. Ему нравились ряды белых пачек с яркими буквами на них, латинские названия, соотношения рисков и выгод, и мерзкие вкусовые добавки, которыми пресекали горечь, такие беспардонно химически малины и апельсины.
Орфей любил все штампованное, все, имевшее формулу, все, что можно было повторить. Он часами мог разглядывать покрытые фольгой блистеры. Ему нравились вещи и пространства со множеством выемок, те, которые обычно вызывают отвращение. Орфей называл это порядком.
Когда мы были маленькими, Орфей любил ходить в аптеку просто так. Мы покупали леденцы с медом, спасающие от боли в горле, и Менелай, тогда еще молодой, рассказывал Орфею про все таблетки. Он доставал пачку за пачкой, как тома в библиотеке, и рассказывал столько, что они и казались книгами. Менелай говорил:
— Станешь провизором, если не выйдет с музыкой. Уж я о тебе похлопочу.
Орфей был гордый, он вскидывал голову и говорил:
— Я создам идеальную гармонию и научу всех людей создавать что-то прекрасное.
Менелай только посмеивался. Тогда борода у него была еще не седая. Он чесал ее, наблюдая за тем, как Орфей называет аналоги препаратов и совмещает их. Орфей воспринимал это как пример, простейшую комбинаторику. Таблетки были просто кубиками, которые Орфей переставлял. Это был его особый интерес.
Я скучала и писала о том, как красив и безжалостен свет люминесцентных ламп, а все бальзамы для губ пахнут розами и клубникой, но все больше — воском. Аптека была для меня холодным местом, супермаркетом, где покупают не еду и бытовую химию, но избавление от неимоверных страданий. Если аптеку персонифицировать, получилась бы женщина с ледяным, механическим голосом, делающая все, что нужно, но не чувствующая ничего. Такая медсестра с эмоциональным выгоранием. Я писала и о ней. Вокруг пахло так горько, и я думала о джунглях и хине, которую пили бредящие от малярии солдаты. Здесь ко мне приходило столько идей, очень вдохновляющее было место, хотя и неприятное.
А если смотреть в начищенные квадраты кафеля, можно было увидеть саму себя, расплывшуюся в невнятное пятно. Это был полезный опыт. Если бы я только вспомнила, о чем говорили Орфей и Менелай, пока я водила ручкой в тетради, можно было бы спросить конкретные лекарства.
Но их голоса были для меня смутным потоком, единственными, повторяющимися нотами в симфонии образов, взвивавшихся в моей голове.
Если бы я только знала, что Орфея не будет со мной так скоро, я бы, пожалуй, запоминала каждую его фразу, чтобы он звучал у меня в голове, и все дни без него не казались пустыми. Вот бы положить под язык таблетку, и все вспомнить.
Тесей говорил мне, что хочет, наоборот, все забыть. Но я знала, это потому, что ему грустно без Орфея, и он ни на что не надеется. А Тесей скорее будет мертвым, чем грустным.
Менелай мягко тронул меня за плечо.
— Эвридика!
— О! — сказала я. — Прошу прощения, я задумалась. Мне нужно что-то для человека, который потерял много крови. У вас есть искусственная кровь? И таблетки, чтобы она пришла в себя? Или капельница? Продадите мне капельницу?
У меня совсем не получилось сделать вид, что ничего происходит. Я достала карту. Фактически, деньги использовались только на Свалке и нижних этажах Зоосада, у нас были безлимитные карты, которыми мы оплачивали все покупки. Никто из наших хозяев не пользовался деньгами и не интересовался товарно-денежными отношениями, финансами занимался особый отдел Зоосада, предположивший, для простоты, что у питомцев с последних этажей есть безлимитные карты с бесконечным количеством денег. На самом деле у нас были хозяева, которые способны стереть землю в порошок.