Экономическая предпосылка благоденствия из этого выходила не слишком убедительная.
Менелай не взял карту.
— Что, Эвридика? — спросил он. Я повторила все слово в слово. Менелай был человек не молодой, и его слух мог уже пострадать от времени. Орфей сказал бы, что в нем начались дегенеративные процессы.
— Я услышал это с первого раза, Эвридика, — терпеливо сказал он.
— Тогда давай мне скорее все, потому что дело серьезное!
— Кто-то пострадал, Эвридика?
— Конечно, кто-то пострадал. Иначе я не брала бы у тебя искусственную кровь! Я же не вампир!
Я осторожно подтолкнула к нему карту, но он не взял. Я начала топтаться на месте. Мне хотелось побыстрее бежать за врачом, объяснять все уже ему, но Менелай смотрел на карту с осторожностью.
— У нас человек со Свалки, — сказала я тихонько. Он сказал:
— Я понимаю.
Некоторое время он думал, поглаживая свою бороду. Мне тоже захотелось ее погладить и узнать, какая она на ощупь. Наконец, Менелай ушел в подсобное помещение и оставил меня одну.
— Но ты же вернешься? — крикнула я ему вслед. Хорошо, все-таки, что я бежала. Хоть какое-то время сэкономила, все изрядно затянулось, а мне ведь еще нужно было найти врача. Колокольчик звякнул, и я подумала, что кому-то нужны таблетки от головной боли после бессонной ночи. Полка с обезболивающими всегда была полупустой. Менелаю, подумала я, наверное очень грустно, если он знает о том, что случилось с Ледой.
Ведь наверняка именно он продал ей те таблетки. Сложно протянул нож, который она всадила себе в сердце.
— Добрый день, Эвридика!
Я развернулась так резко, что, должно быть, напугала Андромеду. В конце концов, именно она была мне нужна. Как только я не подумала об Андромеде, ведь я доверяла ей, и она была врачом. То есть, теперь она была оператором жизнедеятельности, но ведь раньше Андромеда лечила людей.
Она, удивленная моим резким движением, на секунду замерла на пороге, затем решительно прошла к прилавку. Наверное, теперь Менелай еще дольше будет держать меня здесь. Андромеда и Менелай были обслуживающим персоналом и не участвовали в нашем маскараде, оттого смотрелись странно. И если на нем была обезличивающая форма, то Андромеда носила милые платьица с романтичными воротниками и следила за модой, которая имела смысл и ценность только среди инженеров. Людям на Свалке все время было не до того, а мы, художники, оказались разделены десятилетиями и даже столетиями. Я знала, что Андромеда относится серьезно ко всему, даже к макияжу, которому она посвящает час каждое утро перед работой и все свободное время, чтобы набить руку (она тренируется, но все равно не красится быстро, потому что боится смазать стрелку или контур губ). Из-за этого она все время опаздывает. Иногда Андромеда давала себе паузы, чтобы подправить помаду, делала это мучительно долго, а затем убегала.
Мне казалось, она рисует на себе маску и ходит так быстро, чтобы никто ее не увидел. Андромеда была симпатичной молодой женщиной, надо сказать, черты ее были много интереснее вида, который она пыталась придать им с помощью макияжа. Андромеда хотела стать средней, обычной, и делала все для того, чтобы не выделяться. Она красила свои большие, светлые, еще говорят "инопланетные" глаза так, чтобы они выглядели обычными, светло-голубыми, не слишком огромными и не маленькими. Она хотела сгладить все собственное в своей внешности, и благодаря мастерству это у нее отчасти получалось.
Я обняла ее, и Андромеда снисходительно похлопала меня по плечу.
— Я опаздываю, милая, извини.
Даже слова Андромеды казались позаимствованными у кого-то. Я часто думала о том, что она потеряла себя и не может найти. Андромеда мягко отстранила меня, подошла к прилавку. Я сказала ей:
— Мне нужна твоя помощь.
Мне казалось, мы были подругами. В конце концов, Андромеда часто приходила ко мне осведомиться о моих жизненных показателях, и мы разговаривали и пили чай. Многие считали Андромеду занудой, но я знала, что у нее доброе сердце.
Формально она занималась проверкой и сопоставлением наших сердечных ритмов, функций дыхания и других цифр в картах. Вместе с другими операторами жизнедеятельности, Андромеда сводила эти показатели и выясняла, не проникает ли зараженный мир на нашу стерильную территорию. Она должна была быть в курсе всего, точнее и чувствительнее любой машины, вот отчего Андромеда всегда была нервная.
Она постучала пальцем по прилавку, сделав вид, что не услышала меня. Я повторила, и Андромеда обернулась. Взгляд у нее был раздраженный, но она улыбнулась:
— Да, конечно. Что-то срочное?
— Очень срочное, — сказала я. Казалось, теперь ее настроение рухнуло в черную бездну. Она вздохнула:
— Излагай, Эвридика.
И я изложила:
— Там умирает человек. Очень милая девушка. Она ранена, в ногу. И потеряла много крови. Я нашла ее в шкафу. Вернее, мы, но это не так важно. Так вот, я не знаю, сколько она просидела там, и сколько крови у нее вообще осталось, поэтому надо действовать быстро.
Андромеда тихонько выругалась.
Я сказала:
— И я никак не могу просто вызвать скорую помощь, потому что она со Свалки. В конце концов, в любой момент могут вернуться Полиник и Семьсот Пятнадцатая, поэтому надо достать ее. А у тебя есть машина.
Тогда Андромеда выругалась еще крепче. Вышел Менелай. Он нес с собой большой пакет. Он протянул его мне, и я прижала пакет к себе, обняла его. Я снова подтолкнула к Менелаю карту.
— Ну-ну, Эвридика, — сказал Менелай. — Ты же уже заплатила.
Я поняла, о чем он. Менелай не хотел пробивать эти товары. Они могли вызвать вопросы у Сто Одиннадцатого. Иногда он интересовался нашими расходами, видимо, из чистого любопытства к тому, каким образом мы функционируем, и как работает наше общество.
Я забрала карту:
— Совсем забыла, — сказала я и улыбнулась. — Извини и спасибо.
Андромеда взяла три пачки таблеток от головной боли, сделав полупустую полку пустой на две трети. Я подождала ее снаружи. Когда Андромеда вышла, на лице ее отразились тоска и разочарование. Наверное, она надеялась, что я уйду. Но я никак не могла уйти.
— Сейчас покажу, куда ехать.
— Эвридика, скажи мне, что ты шутишь, хорошо?
Андромеда шла к машине быстрее меня, словно бы надеялась, что я отстану от нее в пути. Но я не была листом, упавшим с дерева или пластиковым пакетиком.
Она открыла дверь машины, и я сказала:
— Но если ты не поможешь, человек умрет. Очень хороший, смелый человек.
Андромеда закатила глаза, затем сказала:
— Тогда залезай уже в машину.
Мы ехали молча, я только говорила, где поворачивать. Рельсы, по которым двигался электромобиль, чуть потрескивали. Казалось, от напряжения, которое царило в машине. Мне нравилось кататься на машине и смотреть в окно за тем, как все меняется. В книгах и фильмах часто говорят о свободе, которую приносит с собой машина. Я никогда не чувствовала ничего такого. Весь Зоосад был снабжен сложной системой рельсов, по которым двигались электромобили, так что ни о какой свободе речи больше не шло, все было детерминировано, и если ты куда-то повернул, значит это уже кто-то предусмотрел, проложив здесь рельсы. Конечно, люди и раньше, используя обычные машины, редко нарушали правила дорожного движения или сворачивали с дороги в полный деревьев лес.
Но у них всегда была такая возможность. Пусть убийственная, пусть неразумная, но она была. Как желание спрыгнуть вниз, когда смотришь на мир с высоты.
Теперь все было определенно и предельно безопасно. На Свалке машин тоже стало мало. Воздух был слишком дорог, чтобы расходовать его вот так. Но там встречались дикие, не приученные к рельсам машины, которые могут сворачивать куда захотят, а не куда нужно.
— Объяснишь мне снова? — попросила Андромеда. Она постаралась скрыть свое раздражение. Я стала рассказывать все, как есть. Я уже несколько раз повторила основной посыл этой истории, поэтому стало ужасно скучно. Я принялась рассматривать таблетки в пакете. Одинаковые белые упаковки, пахнущие больницей. Все, кроме одной.
Искусственную кровь Тесей называл "Красной капитуляцией", а Орфей говорил мне, что это изобретение пресекло, наконец, историю. После него ничего не было.
Я толком не знала, как действуют эти красные таблетки. Капсулы, в которых содержалось множество алых шариков, и если их потрясти, можно было увидеть, как шарики переливаются внутри.
Эти таблетки могли спасти человека, потерявшего три четверти объема крови, и никакого переливания не требовалось. Полсекунды, чтобы засунуть таблетку в рот, и человек будет жить. Эти таблетки изобрел три тысячи лет назад фармацевт по фамилии Ночевский. Он спас миллионы людей и одновременно погубил нас всех.
Тогда наши хозяева только начали приходить к мысли о том, что людей можно держать, словно домашних животных. Еще не полностью были разрушены страны, а мир был намного чище.
Художница Эсперанса (а ведь Эсперанса на том языке — надежда) Альварес вскрыла себе вены в ванной. Многие другие последовали ее примеру. Люди носили красное из солидарности с теми, кто томится в плену. Тогда мы думали, что скорее умрем, чем будем несвободны. Многие так и сделали. Люди думали, что во избежании эпидемии самоубийств, детей и взрослых, запертых с тварями, отпустят. Тогда еще никто не знал, что с ними будет безопаснее.
Так не случилось. Наши хозяева объявили, что отныне за смерть одного человека искусства несет ответственность сотня "просто особей". И они не лгали.
Этот метод пресечения самоубийств оказался эффективным. Примерно в то же время Ночевский изобрел "Красную капитуляцию". Почти полностью обескровленных людей спасали в считанные секунды, и такой способ умереть ушел в историю почти как натуральная оспа или вероятность быть сбитым запряженной лошадьми повозкой (хотя сегодня она отчасти вернулась в некоторых регионах Зоосада).
У людей оставалось еще множество способов убивать себя, еще больше можно было измыслить. Но никто не хотел забирать с собой сотню человек.
"Красная война", как ее называли, постепенно сошла на нет, а "Красная капитуляция" стала символом эпохи. Шутили, что если люди начнут вешаться, изобретут лекарство от веревки.
Никто больше не убивал сотню людей за одного, не захотевшего жить в неволе.
Тем и закончилась история. Можно было сказать, что у нее счастливый конец. Большинство людей пережило те времена. С тех пор ничего больше не происходило.
Я закончила свой рассказ тогда же, когда в моей голове подошел к концу другой, про "красную капитуляцию". Андромеда сказала:
— Если честно, я не совсем понимаю.
— Как не понимаешь? История кончилась, потому что больше не было никаких перемен и не происходило ничего значимого. На сцене опустился занавес, и мы стали готовиться выйти через черный ход, как отыгравшие свои роли актеры, и устремиться в ночь.
— Что ты несешь?
Тогда я поняла, что Андромеда говорит не о "Красной капитуляции", а об Ио, которая в ней нуждается.
— О, прошу прощения. А что ты не совсем понимаешь?
— Кто ее ранил, если она все еще здесь? Значит, не один из господ и никто из тех, кто выдал бы ее. Кто же?
— Я об этом как-то не думала, — ответила я. — Не до этого было.
Андромеда вдруг засмеялась, а затем посмотрела на меня и вздохнула так, словно устыдилась своего неожиданного веселья. Я сказала:
— А правда, у этого вопроса нет очевидного ответа.
Андромеда нахмурилась, а я все думала, кто же способен на такую подлость. Я не знала таких людей, которые могли бы напасть на незнакомку с ножом. Разве что Неоптолем, но об этом бы в таком случае знал весь Зоосад, и он выдал бы такой поступок за искусство.
Мы с Андромедой молчали, и она включила музыку. Кто-то пел нам песню о том, как страшно просыпаться после того, как научишься летать. Такая забавная, легкая, как перышко, песенка со страшным смыслом. Когда припев повторился в третий раз, ко мне пришел ответ.
Я уже знала человека, который нападает на незнакомцев с ножом. Я познакомилась с ним вчера.
— Одиссей, — прошептала я.
— Кто?
— Питомец Первой. Он — серийный убийца.
Глаза Андромеды округлились. Она боялась серийных убийц, кислотных дождей и вечеринок, гриппа и даже плохой погоды, хотя она ее не касалась.
Я сказала:
— Поэтому не ходи одна, хорошо? Думаю, это он напал на Ио. Но это не точно.
— И кто тогда? Какова вероятность, что в нашем секторе случайным образом оказалось двое маньяков?
— Ладно. Ты права. Это точно.
Я подумала о Медее. Нужно было проводить ее до выхода. В конце концов, дальше нельзя было ни мне, ни Одиссею. Машина, наконец, остановилась. Я и не думала, что мой рассказ занял так мало времени. Мы вышли, и Андромеда вдруг спросила:
— Как он выглядит, этот Одиссей. Действительно страшный?
— Не особенно, — сказала я. — Но ты не волнуйся о нем сейчас. Мы спасем Ио, и я все тебе расскажу.
— Так что ты будешь делать с ней после?
— Ничего. Она свободный человек и сама распорядится собой.
Мне нужно было только, чтобы она была в порядке. А еще посмотреть ее альбом. Дверь оставалась открытой. Это значило, что Полиник и Семьсот Пятнадцатая не вернулись. Только сейчас я поняла, какой опасности подвергла Ио. А если сюда забрел бы Одиссей?
Мы вошли внутрь.
— Здесь зловеще, — сказала Андромеда. — Но мне даже немного нравится.
Она очень волновалась и пыталась скрыть это за цинизмом и безразличием.
Ио все еще лежала на полу. Она казалась мне удивительно бледной, и ее рыжие волосы оттого совсем были похожи на огонь. В своей форме официантки и нелепых кроссовках Ио казалась скорее пьяной, чем умирающей. Ее крепкое тело даже сейчас производило обманчивое впечатление здоровья и благополучия.
Андромеда подошла к ней, приподняла ей веко, обнажив зеленую радужку и слабый зрачок, пощупала пульс. Я тем временем подняла альбом.
— Жива, — сказала она. Теперь я была абсолютно уверена в том, что если бы не ожерелье, мы непременно нашли бы Ио мертвой. Я увидела под ней лужу крови. Она блестела. Андромеда тут же скормила Ио три таблетки искусственной крови и быстро перевязала рану новенькими бинтами. Повязка вышла некрасивой, совсем не как в фильмах про больницу.
— Помоги-ка мне погрузить ее в машину.
И я помогла. Я держала ноги Ио, сжимая альбом под мышкой.
— Что это? — спросила Андромеда.
— Нужная ей вещь.
Больше Андромеда ничего не спрашивала. Когда мы выходили, я ногой толкнула тяжелую дверь. Она с автоматическим щелчком закрылась.
Мы положили Ио на заднее сиденье, и Андромеда все ругалась и ругалась, что ей придется отмывать салон, даже когда я сказала, что помогу. Так что, когда машина тронулась, я просто открыла альбом. На внутренней стороне обложки повторялась золотая звезда, зеркально-глянцевая и приятная на ощупь. Красивым, детским почерком вывела свое имя девочка Леда. Первая запись была короткой.
"Доброе утро, дневник! Сегодня первый день, когда я тебя веду. Вчера мне исполнилось семь лет, а сегодня ничего не происходит!".
На второй странице появились покрытые блестящим лаком сердечки. У меня на глазах выступили слезы. Я увидела перед собой человека, который много позже умрет. Это была счастливая маленькая девочка, ей подарили на день рожденья забавную тетрадку. Я обернулась. Ио лежала на заднем сиденье. Кожа ее порозовела, но лицо оставалось неподвижным. Быть может, она и вправду просто скучала. Я бы тоже добавила, что пришла по тайным, секретным делам, чтобы меня воспринимали всерьез. Рыжие пряди Ио потряхивало от движения.
Следующая запись была больше.
"Привет, дневник! Я не вела тебя почти полгода, но сегодня мы с Рыжей решили, что нужно всегда записывать свою жизнь, чтобы не забыть, когда мы станем старыми. События на сегодня:
1. Мороженое.
2. Он ПОСМОТРЕЛ.
3. Было тяжело дышать, но уже стало легче.
4. Мы плевали в стену, и я плюнула выше всех.