— Винд, Виндос, — успокаивал его Даго и гладил по вспотевшей шее, потом тихо заговорил на языке спалов: — Я люблю тебя как женщину. Люблю как самого себя. У тебя будут бронзовые нагрудники, чтобы не пронзило тебя копье. На спину я тебе накину кожаный чепрак, чтобы не достал тебя наконечник стрелы. Винд, Виндос…
Даго верил, что белый жеребец понимает его слова и обещания. Ему не хотелось ломать до конца гордости коня, желая только послушания и того прекрасного, мужественного чувства, что меж твоими бедрами находится такое великолепное и красивое животное.
— Винд, Виндос, милый, — не переставал повторять он, будто заклинание.
Наконец недвижный жеребец низко опустил голову. Побежден он или только коварно притворяется спокойным? Даго спрыгнул с седла и осторожно коснулся розовых ноздрей, а затем попробовал заглянуть в голубые глаза. Как же редко попадаются жеребец-альбинос! Ради обладания им Даго убил уже двоих людей. Скольких убьет еще? А может этот жеребец знал, что мог гулять на свободе в каком-нибудь из святилищ, и только изредка запрягали бы его в священную повозку, чтобы по движениям ног, тела, по фырканию ворожеи могли бы предсказывать людскую судьбу? Может и вправду не хотел он соединять свою судьбу с переполненной опасностями и сражениями жизнью Даго?
Теперь жеребец дышал громко и хрипло. Даго оттер его покрывшиеся пеной бока своей льняной рубахой. И только через долгое время, все еще спутанного, свел он его вниз, к воде, где позволил напиться. Когда они возвращались вверх по склону, жеребец мог укусить Даго в руку, но не сделал этого. Даго ответил ему улыбкой и погладил по шее. На поляне он вынул изо рта Виндоса удила и подал с руки последний кусок ячменной лепешки, сам оставаясь без ужина. Затем он отпустил Виндоса, чтобы конь мог щипать траву меж березками, Жеребец оставался спутанным и далеко зайти не мог. Впрочем, в любой момент Даго мог сделать аркан и поймать его, поскольку и это умение не было ему чуждым.
Он уселся на поляне в тени толстого бука и приглядывался к спокойно пасущимся лошадям. При этом он внимательно прислушивался к лесным звукам такому как он опасность грозила всегда и везде. Эта старая гарь говорила, что когда-то здесь жили люди, а когда земля перестала родить, они перебрались подальше, но может и не слишком. Речные берега всегда привлекали человека, а здесь была страна враждующих с франками воинов.
Это из-за них, только перейдя брод на реке Альбис, он сразу же снял с головы шлем, на языке спалов называвшийся «шелом», украшенный четырьмя золотыми пластинками и охваченный понизу обручем с отверстиями для кольчужной сетки, защищавшей шею. Шлем он спрятал во вьюк, сделав то же самое и с позолоченным ромейским панцирем, одев вместо него простой кожаный кафтан. Во вьюках спрятал он и чепрак и конский нагрудник. Только не мог он спрятать позолоченных шпор и длинный франконский меч с рукоятью, инкрустированной серебром, медью и золотом; с ножнами — вообще-то деревянными, зато с бронзовой, мастерски изукрашенной пяткой. Этот длинный меч, отличный для верховых сражений, не очень-то спрячешь среди вьюков, к тому же — как сам он считал — с первого взгляда никто его за франка и не примет, самое большее, за состоятельного волка, тем более, что он оставил себе лишь коротенький Тирфинг в ножнах из простых, покрытых кожей липовых дощечек и округлый щит, который назывался так по-склавински, поскольку имел бронзовое острие в виде клюва. Щит выглядел скромненько, но под деревом было три слоя тонких металлических пластин, скрепленных бронзовыми гвоздями. Лишь взявший этот щит в руку по тяжести смог бы подозревать, что не существует ни копья, ни меча, способные пробить его или разрубить.
Подобно всем племенам, живущим к востоку от реки Альбис, волки ненавидели франков и их могущество. Даго франком не был и ненависти местных не искал. Вот почему, продвигаясь на восток, все время ехал он осторожно, избегая встреч с людьми. Внезапно он заметил на дороге следы всадников трое ехало на лошадях, а один конь бежал в запасе, его след был не таким глубоким. Они были где-то в половине дня дороги впереди Даго, и ему не хотелось их догонять. Только совершенно неожиданно он наткнулся на их вечерний постой на поляне под старым дубом. Трое вооруженных мужчин сидело у костра, рядом паслись три лошади и спутанный белый жеребец, при виде которого у Даго похолодело в груди. Великолепный альбинос с чудесной белой гривой, широкой грудью, длинными стройными ногами, созданными для быстрого бега, и огромной силой. которую можно было ожидать по сильно развитым мышцам под белой шерстью.
Трое сорвались со своих мест и схватились за мечи, но Даго снял с правой руки кожаную рукавицу и поднял ладонь в знак того, что желает мира. Все уселись возле костра. Даго тоже уселся, но с другой стороны.
— Куда направляешься, господин? — вежливо спросил его воин в железном шеломе и с длинной рыжей бородой. Он говорил на языке склавинов, как волк, но акцент у него был твердый, тевтонский.
Даго сразу же узнал его, хотя в Регенсбурге видел его совершенно мельком, из окна замковой комнаты. Это был тевтонский шпион. Возможно, что король Людовик Тевтонский готовит в тайне новый военный поход, на сей раз против волков? Двое других молчали, но Даго подозревал, что это тоже саксы, хотя они носили всего лишь кожаные кафтаны, а на головах у них были коровьи черепа с рогами.
— Еду прямо на восток, — коротко ответил он.
— Это нам не по пути, — сообщил рыжебородый, — Мы купцы и идем к руянам, на север. Хотим продать им белого кельтского жеребца в священный храм.
Они врали. У них были щиты и мечи, так что это были такие же как и Даго воины. Возможно, они и вправду хотели продать коня в святилище руянов, но прежде всего им было приказано оглядеться в стране лютичей, называемых волками, и принести сообщения об укрепленных городах и боевых дружинах, о бродах через реки и путях через чащобы и болота.
— Я свободный человек и ищу службы, — заявил им Даго.
Поверили ли они ему? Если их выслали шпионить, то они должны были хорошенечко все наматывать на ус. Они сразу же приметили бедный кожаный кафтан Даго и даже то, что у него и шлема не было — непокрытая голова с длинными волосами. Щит у него выглядел бедненько, равно как и короткий меч, который по аскоманнскому обычаю висел на свисающем с плеча ремне, а не на поясе. Только вот среди вьюков они сразу же заметили длинный франконский меч. И тотчас же рыжебородый указал на него пальцем.
— Продай его. Сразу видно, что это работа Ульфберта со среднего течения Рейна. Хороший франкский меч. Ты добыл его в бою?
— Да, — кивнул Даго. — Я могу отдать его вам за этого белого жеребца.
— Он не продается.
— Но вы же говорили, будто ведете его к руянам, на продажу.
— Это так. Только в храме нам дадут за него больше, чем стоит франкский меч.
— Это кельтский жеребец? — спросил Даго.
— Да. Его купили у кельтов, и по-кельтски он зовется Виндос. Он уже объезжен, только всадника носит с неохотой — сбрасывает и кусает.
Даго почувствовал, что желает этого жеребца всем своим телом и душой, и что он должен его иметь, даже если ради этого пришлось бы потерять все, что у него есть.
Он встал от костра, подошел к своей лошади и из седельной сумки вынул золотую цепь с крестом, которую вместе с титулом графа подарил ему король Людовик Тевтонский, когда Даго победил непокорного королевского вассала из рода Нибелунгов. Он бросил цепь к костру, под ноги рыжебородому.
— Столько за жеребца? — вырвалось у одного из молчавших до сих пор воинов. Выговор у него был тоже твердый, тевтонский.
Рыжебородый послал ему выговаривающий взгляд, а потом сказал:
— Ты богат, господин. Это золото?
— Да.
— Рукоять меча тоже украшена золотом. В твоих вьюках может быть большое богатство. Ты что, ограбил какого-то богатого франка? Или ты и сам, может, какой повелитель?
— Может, — кивнул Даго. — Я родом из края спалов.
— Я много путешествовал, но о крае спалов не слыхал.
— Это далеко отсюда.
— В какую сторону?
— К восходу отсюда.
— Там края вендов и эстов. Об эстах я слыхал, потому что они торгуют янтарем и рабами. Про вендов же знаю, что они не ведают железного оружия. А может, господин, ты из какого склавинского племени, что имя свое от названия «слёва», болото означающее, взяли? Но более всего ты на аскоманна походишь, они большие любители грабить.
И после того он заговорил на языке тевтонов, языке старых саксов, но Даго притворился, будто его не понимает, хотя научился тевтонскому языку хорошо. Зато он внимал языку тела рыжебородого и взглядам, которые тот бросал двум своим товарищам. Ему стало ясно, что они и не думают продавать ему белого жеребца, что их охватила жажда наживы. Троим оружным он показался легкой добычей. Откуда им было знать, что край спалов когда-то принадлежал великанам, которых старый Глодр называл Гигантами, а это значило, что в Даго текла их кровь. Это великанша Зелы научила его сражаться на длинных и коротких мечах, использовать всякое оружие. Затем были у него и другие учителя в граде Бизиса и при дворе короля Людовика. Потому-то он не испугался, лишь, сидя с другой стороны костра, незначительно придвинул круглый свой щит и положил руку на рукоять Тирфинга. Он слушал, как рыжебородый распаляет себя для драки, обзывая Даго по-саксонски самыми оскорбительными прозвищами, и даже не дрогнул, когда тот внезапно сорвался со своего места и, вытащив свой меч из ножен, сделал к нему шаг. Рыжебородый замахнулся, и вот тогда снизу, сидя на месте, Даго ударил его своим Тирфингом прямо в брюхо, закрываясь одновременно щитом. Рыжебородый свалился на землю у костра, и вот тогда Даго вскочил на ноги и бросился на двух воинов, которые только-только подымались с земли, так как не считали, будто их участие в бою будет необходимым. Он взмахнул Тирфингом и отрубил от туловища голову, на которой был надет коровий череп. Кровь хлестанула прямо в костер. Третий стал отступать на четвереньках, затем поднялся и понесся в глубину леса. Даго не гнался за ним. Рыжебородый все еще был жив; он лежал скорчившись, схватившись руками за живот. Ему показалось, будто Даго желает его добить, и что-то пробормотал по-саксонски, но тот лишь вытер свой окровавленный меч о его кафтан, затем подошел к сложенным под дубом мешкам и рассек их несколькими ударами.
В них не было какого-то особого добра кроме овса для лошадей и еды. Белый жеребец был их единственным богатством. Даго забрал для себя немного еды, потом перерезал трем спутанным лошадям веревки на ногах, чтобы те могли разбежаться по лесу, и схватил белого жеребца под уздцы. Виндос воспринял его враждебно, пытаясь вздыбиться на задних ногах и раздавить чужака передними. Но Даго научился от ромеев правильно обходиться с лошадями — вцепился в удила и успел накинуть на Виндоса уздечку. Затем он привязал его к веревке, второй конец которой закрепил на своей вьючной лошади. С поля битвы он забрал еще два франконских меча, принадлежавших рыжебородому и его спутнику с отрубленной головой.
Когда Даго подходил к тевтонцу, чтобы забрать его меч, рыжий попросил:
— Добей меня, господин.
Даго отрицательно покачал головой.
— Я не добиваю раненых. Мой меч уже получил одну свою жертву. А вдруг ты и выживешь? Если так случится, передай маркграфу Радбору, графу Теодориху и постельничему Мегинфриду, но прежде всего — Людовику Тевтонскому, что это я убил графа Фредегара, и то потому6 что граф приказал отравить меня из-за моей дружбы с Карломаном. Я, граф Даго, гонимый Жаждой Подвигов, иду в мир, чтобы стать повелителем народов, которые скрываются во мраке истории.
Закончив говорить, он увидал, что тевтонец умер. И тогда стало ему стыдно за свое бахвальство. Он вскочил на своего коня, схватил поводья запасной лошади и, ведя за нею белого жеребца, снова углубился в лес…
Теперь же, спустя четыре дня после тех событий, он сидел в тени старого бука и, отдыхая после поединка с Виндосом, глядел на другой берег Реки Забытья, где проживали многочисленные народы, погруженные во мраке исторических событий. Может и права была Зелы, говоря, что в каждом человеке, в котором течет кровь спалов, вечно торчит заноза стремлений к великим свершениям. Он не желал смерти этих людей, белого жеребца ему хотелось только купить. Их погубила лишь жадность и стремление к убийству. Ведь сколько воинов, остающихся на службе у крупных господ и непрестанно с кем-нибудь воюющих, просыпались однажды с такой вот жаждой убийства? Уже несколько лет дорога, по которой шел Даго, была покрыта телами убитых им противников. Он убивал, поскольку это надо было делать. Убивал, ибо в противном случае сам потерял бы жизнь. И всегда он прислушивался к себе, не пробуждается ли в нем то страшнейшее чувство удовольствия от самого убийства, из-за чего частенько дарил своим соперникам жизнь. Даго был охвачен чем-то гораздо более сильным странным, сладостным чувством, вызывающим впечатление вечной ненасытности — желанием властвовать, жаждой власти. Оно было сильнее даже кровной связи или родительской любви, самых крепких клятв или чувства благодарности. Ведь разве под Фонтенуа-эн-Пульс не столкнулись с собою три родных брата: Людовик, Лотар и Карл лишь затем, что каждый возжелал иметь императорский венец? Жажда власти заставляла безжалостно сражаться и убивать даже жену, мать, отца или сына, но она же учила так же прятать меч в ножны и проявлять милосердие. Первым жестом повелителя должна быть миролюбиво поднятая рука, в то время как вторая должна хватать нож. Так делал император Карл. Но потом внуки разодрали его громадные владения на части, поскольку каждый был отравлен желанием властвовать. Он, Даго, тоже возжелал овладеть белым жеребцом, после чего бросил золотую цепь. И только после этого — убил. Потому-то и не беспокоила его смерть этих саксов. Человек, желающий стать повелителем, должен научиться забывать о трупах на своем пути. Правитель должен иметь сотни глаз и сотни ушей; даже каменные стены могут рассказать о чьем-нибудь предательстве либо о чьей-то дружбе.
Кто-то донес Людовику Тевтонскому о том, что Даго полюбил сварливого его сына Карломана и тайно побратался с ним. Тогда они сказали друг другу, что если Карломан станет императором, он, Даго, подчинит себе народы за рекой Альбис и станет их королем. Но чей-то язык доложил об этом Людовику. Вот потому-то граф Фредегар и приказал подать яд Даго посредством красивой монашки Рыхильды. Как жаль, что этот сакс издох с распоротым брюхом. Он отнес бы Людовику и Карломану известие, что Даго, живой и здоровый, в одиночку направился на восход солнца, чтобы пробудить спящие народы и стать их повелителем, подобно тому, как много лет назад сделал это Моймир. Разве не для этого готовил его Главный Конюший, Василий? Чем живущие за рекой Вядуей народы были хуже тех, что жили дальше к югу и позволили объединить себя в Великую Мораву? За Вядуей, до самой реки Висулы дремлет множество великанов. Кто же иной может пробудить их к жизни и ввести в историю, если не он, Даго, сын великана Бозы из рода спалов?
Глава вторая
ЗЕЛЫ
Долго не имел он какого-нибудь имени, пока, наконец, бабка не сказала, что ему исполнилось семь лет — настала пора вступать в мир мужчин и получить имя. Быть может, даже такое, какое носил Дед, хозяин всего рода Землинов. Ему очень хотелось, чтобы ему подстригли его почти белые волосы, такие же длинные как у девушек. Ведь он умел уже так много: ловил рыбу на костяной крючок, метко стрелял из маленького лука и упражнялся попадать в цель камнем из пращи. Бабка начала готовиться к постриженному пиру, сытила мед, пекла ржаные лепешки и откармливала каплунов.
И как раз именно тогда случилось нечто, совершенно изменившее его жизнь. Перед их домом, покрытым камышовой стрехой, на ограниченном палисадом дворе, где копались в навозе куры и каплуны, на глазах у множества мужчин его рода — сын брата его отца, старше его на пять лет, захотел отобрать у него костяной крючок для ловли рыбы. Семилетний ребенок схватил старшего на пять лет парнишку, поднял его и бросил на землю, как будто это была деревянная колода. Никто из видевших это не издал радостного или там удивленного крика, лица мужчин и женщин нахмурились, и в глазах собственного отца увидал он ненависть. Бабка же сказала, что пострижин не будет.