В тот же вечер услыхал он, как отец его ссорится с дедом. Отец хотел убить сына, но все решала воля хозяина. «Зимой мы продадим его купцам за железное орало, — решил Дед. — Теперь же пускай пасет коров на лугу между Черным Бором и болотом, в котором утонул Боза.» И мальчишка буквально затрясся от ужаса, потому что — хоть трава в том месте была самая буйная никто там не выпасал скотину, потому что в Черном Бору завела себе логово волчица. Кроме того, и сам Черный Бор был страшным местом. Говорили, что уже много веков никто просто так не осмеливается войти в его чащобу. Там лежали поваленные огромные деревья, те же, что еще росли, сплелись ветвями и стволами будто в страшной муке. А в самой средине Черного Бора росло, якобы, дерево, согнутое книзу будто натянутый лук, и толстенный дуб, у самой земли расщепленный молнией. Если кто из рода Землинов заболевал, один только Дед мог провести такого в Черный Бор чтобы трижды обвести под ветвями этого дерева и пропихивал сквозь разорванный молнией ствол могучего дуба.
На утро от большого коровьего стада были отделены три самые худющие нетели, и мальчишке было приказано погнать их на луг меж Черным Бором и болотом. «До первых заморозков они должны стать жирными, иначе я тебя прибью, — заявил отец. — Дома тебе появляться нельзя. О пропитании будешь заботиться сам, равно как и о чем-нибудь теплом на ночь. Посему даю тебе нож, кресало и трут.»
Мальчик не спрашивал, за что ему такая суровая кара. Ребенок не имел права говорить, если его не спрашивали. Ребенок был вроде вещи, вроде глиняного горшка, который можно разбить одним пинком. Впрочем, даже глиняный горшок в семействе Землинов был чем-то более ценным. Вот почему мальчишка без слова взял свой лук и несколько стрел с костяными наконечниками, отравленными чемеричным ядом. Как был, как спал и ходил — в коротковатой льняной рубашке, перепоясанной лыковой веревкой — погнал он коров далеко от дома, так как никакого другого выхода у него и не было. Если бы не Дед, отец убил бы его, так что нужно было скрыться с глаз.
Прекрасен был дальний луг в это время года, хотя и страшновато на нем тоже было. Трава росла тут до пояса, полно было желтого лугового горошка и лиловой вики, что вьется по стеблям. На холмах сразу же бросались в глаза синие корзинки васильков и желтые — рeрawy, а так же белые балдахины кашки. Коровы напихивались травой, но в полдень, когда уж очень докучали им слепни, сбегали в тень Черного Бора, а туда обычный человек заходить права не имел. Мальчонка звал их оттуда слабым, тоненьким голоском, умоляя вернуться, поскольку в путанице деревьев жила волчица, что могла сожрать какую-нибудь из телок. Животные возвращались на луг только под вечер, гонимые жаждой. Тогда нужно было следить, чтобы они не утонули на болоте, что тянулось до лениво несшей свои воды реки. К воде имелся только один сухой спуск, там росли лозы, именно там мальчишка ловил рыбу. Из нарезанной лозы же он сложил себе шалаш, в котором ёжился в прохладные ночи. Еще он сделал несколько дротиков по своей мерке, с настолько заостренными концами, что те могли бы пробить даже волчью шкуру. В у себя шалаше, в ямке, облепленной засохшим илом, держал он огонь, а точнее, покрытые золой угли. На опушке Черного Бора мальчишка собирал хворост и с его помощью разжигал по вечерам небольшой костерок, пёк на нем рыбу и съедал ее полусырой. Однажды ему удалось подстрелить из лука зайчонка, но почти половину мяса он отнес на край Черного Бора, чтобы задобрить богов и обеспечить себе их благоволие. С той поры он почувствовал себя уверенней и пару раз даже осмелился углубиться за своими коровами в чащу. Населявшим речку богинькам он платил каждый день, выпуская первую выловленную рыбу. В течение всех тех дней, что провел он на лугу, мальчишка ни разу не задумывался ни о себе, ни о постигшем его наказании. Он думал лишь о том, как уберечь трех отцовских коров. Но когда его не мучил страх за себя или животных, он ложился в траву, следил за кружащими по небу ястребами-мышеловами и слушал, как кричат речные чайки. Еще он научился делать из лыка веревки и теперь на ночь запутывал коровам ноги, держа их рядом с шалашом. Ему было спокойнее, когда он слышал коровье дыхание, ночь уже не казалась такой страшной, хотя в Черном Бору и орали козлы, и в голосе их, казалось, было некое предостережение или предупреждение. Ночью и река шумела сильнее — в ней все время что-то плескалось, наверняка это купались речные владычицы. Тогда он и не высовывал носа из своего шалаша, не желая увидать богиньку голой, ведь за это та могла его и заколдовать.
Однажды на луг пришла Милка, рожденная сестрой его отца, и принесла с собой в корзинке большой кусок ржаной лепешки — подарок от жалостливой бабки. Милка была всего лишь на три года старше мальчика, но под такой же как и у него рубашонкой вырисовывались выпуклые грудки, а когда она сидела, расставив ноги, ему было видно, что ее щелочка поросла светлыми волосами. Может потому-то она и считала себя уже взрослой и гораздо умнее, чем такой как он мальчишка.
— Что со мною будет? — спросил он.
— Ты доказал, что родился от спалов, — заявила девчонка. — Твоя мать умерла из-за тебя, и с тех пор женщина твоего отца хозяйничает в вашем доме. Впрочем, твой отец — тоже не твой. Твоим отцом был Боза.
— Откуда ты знаешь об этом?
— Ты родился настолько большим, что у твоей матери лопнула поясница, и она от этого умерла. Но теперь уже все вспоминают, что задолго до твоего рождения она вернулась с поля вся поцарапанная. Всем говорила, что спряталась в колючках от зубра. Но на самом деле, это Боза поимел ее и наполнил своим семенем.
— Под Бозой сломался лед, и он утонул.
— Это случилось уже позже. Ты показал свою силу, а это означает, что в тебе течет кровь спалов. Таких как ты или убивают еще в младенчестве, так как из-за их силы позднее одни неприятности, либо продают купцам. За такого, как ты, можно получить много ценных вещей. Зимой тебя продадут.
Да кто же из них с самого раннего детства не слыхал страшных историй про спалов. Это были великаны, населявшие большой остров в развилке болотистой реки. Они постепенно вымирали — остался лишь Боза и его сестра Зелы. У Бозы не было великанши, чтобы совокупиться с нею, вот и шатался он по лесам и болотам, нападая на женщин обыкновенных людей, а те потом рожали огромных младенцев и в родах умирали. Рожденные от спалов люди великанами не становились, но наследовали от отцов громадную силу. Боза зимой утонул на болотах, когда под ним сломался тонкий лед, так что осталась одна лишь Зелы, которая тоже не могла найти себе мужа. Люди радовались, что спалы в конце концов вымрут, ведь сами они заселяли страну великанов все многочисленней.
— По крови ты спал, — уверенно сказала Милка. — Ведь разве может семилетний мальчишка поднять двенадцатилетнего парня и грохнуть того оземь будто деревянную колоду? И вообще — посмотри на себя.
Она задрала у него сорочку и с интересом разглядывала его мужское отличие.
— Он у тебя больше, чем даже у старших парней. Хочешь тронуть меня там, где обычно трогают девчонок?
Ему не хотелось. Бабка остерегала его перед молодыми девицами, в которых пробуждается женственность. Они постоянно врали, вечно что-то выдумывали и, якобы, могли даже сглазить. именно потому, если в некоторых родах люди голодали, то в первую очередь убивали девочек.
— Если тебя не продадут, или же когда-нибудь я еще повстречаю тебя, сказала она, — у меня будет ребенок от тебя. Большой и сильный, хотя и не настолько крупный, чтобы я, рожая его, умерла. Мне хочется, чтобы в нем была кровь великанов. Ты согласен?
— Да.
— Тогда поклянись.
— Я не знаю, как это делается.
— Поклянись тем, кто мечет громы.
Мальчик боялся гроз, пугался грома и пересекающих небо молний. Когда-то он увидал, как молния расщепила громадное дерево в лесу, как загорелся стог сена на лугу. Жившие поблизости роды, а вместе с ними и Землины, верили, будто самый могущественный бог — это Сварог, Повелитель огня. Дед молился еще и Сварогову сыну, называемому Даджьбогом — Повелителю Солнца. Когда Сварог гневался, то есть «сварился», небо покрывалось черными тучами, и били молнии. В дни торжеств, и когда кто-то болел, Дед вынимал из тайного места продолговатый гладкий камень, окаменевшую молнию, которую называли Свароговым хером. У него была способность лечить головную боль и другие болезни. Сварогов хер клали еще и во влагалища бесплодным женщинам, чтобы те не пережигали понапрасну мужское семя и могли зачать ребенка.
— А может тебе уже сейчас хочется попробовать? — тихо спросила Милка, когда он поклялся Тем, кто мечет громы, и снова подняла ему рубашку, осторожно щупая его член. — Дед научил меня приятной забаве. Он уже давно приглашает меня к себе в постель.
При мысли о старике мальчик почувствовал отвращение. Тот его тоже зазывал к себе в постель и щупал его ягодицы, сопя и пуская слюни. В такие моменты мальчишке блевать хотелось. Но вот Милка, по-видимому, охотно лазила в постель старого Деда. Впрочем, у Землинов было принято, что отцы забавлялись с собственными дочерьми, братья с сестрами, вот потому-то, как громко нарекала бабка, иногда у них рождались дети хлипкие, слепые, скрюченные. Может именно потому их и перепугала его сила и текущая в нем кровь спалов. Если бы ему позволили подрасти, то он мог бы править всем родом не по возрасту и старшинству, но по праву силы.
— Помни, ты поклялся, — уходя сказала Милка, потому что ему не захотелось играться с нею.
С той поры он знал о себе уже всё. и тут же начал испробывать дремлющую в нем силу. Сначала он без всяческого труда поломал будто тонкие палочки сделанные им самим же дротики. Пришлось изготовить копье-сулицу из толстого и твердого дерева, будто для взрослого мужчины. потом он убедился, что даже крупный камень может бросить на очень большое расстояние. А позднее с ним случилось уже совсем удивительное: из Черного Бора выскочил молоденький козленок, а за ним — волчица. Она столкнулась с парнишкой, который как раз тогда был без своей сулицы и даже без ножа. Мальчишка не испугался и заорал на нее:
— Я сын Бозы! Во мне кровь спалов! А от спалов все волки завсегда удирали!
Он схватил камень и запустил им в волчицу. Та оскалилась и нехотя отступила в гущу деревьев. Мальчик понял, что он и вправду из рода спалов, и с той поры уже никогда не был голодным. Ведь если он был из рода спалов, значит ему не надо было опасаться богов Черного Бора, и он начал там охотиться. Спалам — по рассказам других людей — было плевать на лесных богов. Они уважали лишь богов, спрятанных в громадных камнях. Камень или валун, которого не могли они стронуть с места, рождал у них почтение, и тогда они признавали в нем существование бога.
Хотя мальчишка и чувствовал себя спалом, для него огромным переживанием был самый первый поход в Черный Бор, а затем и то, что обычным людям было строго-настрого запрещено там — охота. Бор был мрачным, и уже через несколько шагов появлялось чувство, будто отовсюду человека ожидает неизвестная и непонятная опасность. Пугали даже сами дубы, грабы, сосны и ели, скрюченные и сплетшиеся друг с другом. На каждом шагу попадались гнилые поваленные стволы — достаточно было наступить на них, и те сразу же рассыпались, так что мальчишка по пояс, а то и по шею погружался в труху. То тут, то там дорогу заграждало сплетение орешины или рябины; то тут, то там открывались прогретые солнцем поляны, заросшие высоченными папоротниками, на которых жили клещи-кровососы. Мальчик увидал священный дуб, расщепленный ударом молнии, увидал и дерево с обнаженными корнями, что лежало на земле будто громадный паук. Странно выглядели и грабы со сплетенными будто пальцы на человечьих ладонях ветвями. В Черном Бору, случалось, звенели сотни птичьих голосов, но бывало и так, что на него наваливалась давящая, массивная тишина. Дикие звери — серны, олени, даже лисы — не убегали, увидав человека, так как тот столетиями не заходил в Черный Бор. Заметив мальчишку, они с интересом глядели на него и неспешно удалялись в чащу. Иногда со страшным топотом сквозь Черный Бор пробиралось стадо зубров, а однажды мальчишка услыхал рев, заставляющий кровь стынуть в жилах — наверное, это был зов тура. В глубоких ямах, оставшихся от вырванных бурей деревьев, гнездились сотни кроликов, вот на них мальчишка и начал, в основном, охотиться и питаться ими; он стал сильнее, так как уже никогда больше не страдал от голода. Черный Бор дарил ему всякие богатства: кроличье мясо, чернику, малину, а потом и орехи. Боги Черного Бора признали в нем спала и были к нему милостивы. Но и он, впрочем, делился с ними всем, что доставалось ему, любой едой. И Черный Бор позволил ему прожить здесь до самых заморозков.
Милка больше не приходила к нему на луг или в шалаш. Осенью, пригнав домой раздобревших коров, узнал он, что ее отдали в дар воину повелителя лендицов, что правил за рекой и болотами. Этот воин — как ему рассказали прибыл от владыки Голубя Пепельноволосого и потребовал от Землинов, чтобы их род отдался под владыкино правление. Но это означало посылку через какое-то время трех молодых мужчин в воинскую дружину князя или же на работы по постройке для него городища. Дед никак не желал соглашаться на это, заявив, что родился свободным, и потому никакого другого хозяина кроме себя самого никогда не признает. Тогда воин предложил ему выкуп: молодую женщину теперь, а по осени пять мешков овса и столько шкур от скотины, сколько понесет лошадь. Он забрал с собой Милку, а зимой, по замерзшему болоту приехало целых пять воев с тремя сменными лошадьми. Землины лошадей никогда не разводили, лишь коров и волов, необходимых им для пахоты. С удивлением и боязнью присматривался Белый — потому что так его теперь называли — к этим людям. Они были выше и сильнее Землинов. На головах они носили железные шлемы, у пояса мечи и щиты — Землины же пользовались одними только топорами. На сменных своих лошадей вои нагрузили мешки с овсом и столько шкур, сколько мог поднять один конь. О Милке не рассказали ничего, впрочем, это дело никого и не интересовало. Дед был доволен, так как весь его род и сам он остались свободными. Но парень посчитал, что тот поступил глупо, так как слыхал уже, что дважды зимой с севера на них нападали вооруженные копьями эсты. Роду Землинов приходилось самому обороняться перед ними своими топорами — потому-то многие и погибли. У эстов были только луки да копья — повелитель Голубь Пепельноволосый мог дать Землинам железные мечи и эти полдесятка воинов для защиты от эстов. Или, опять-таки, вместе с Землинами предпринять поход на север, на эстов, чтобы отомстить за их предательские нападения и угнать их скот. Да разве свобода, о которой постоянно талдычил Дед, стоила вечного страха перед эстами?
Этой зимой купцы не приехали, так что мальчишку не продали. Он научился держаться осторожно, избегал встреч с отцом, ни перед кем не показывал своей силы; обманывая всех, он делал вид, что даже ведро с водой ему не по силам. Он надеялся, что, может, весной ему сделают пострижины, перестанут верить в текущую в его жилах кровь спалов. К сожалению, никто не обманулся, и зимой ему, вместо дома, было приказано спать в хлеву с коровами. Да и нельзя было укрыть, что он выше иных его однолеток, что у него самые белые волосы. Спалы, как правило, были очень светловолосыми.
Громадные сугробы окружили палисад и замкнули в своих пределах три жилых дома и два длинных скотских сарая. Реки и болота замерзли. Зима была долгая и тяжкая. В одной льняной сорочке зиму еще можно было пережить в мрачном доме, где окна законопачены шкурами, а на огражденном камнями возвышении день и ночь пылал огонь. Дым, не торопясь, стелился по всему объему, разыскивая дыру в крыше. На высоте головы взрослого мужчины дым становился настолько густым, что щипал глаза и выжимал слезы. Но ближе к самому огню и дышать было полегче, да и теплее было. Но еще теплее было на деревянных нарах, под овечьими шкурами. Женщины пряли лен или овечью шерсть, освещенный лучиной, закрепленной в специальном ухвате, подальше от деревянной стенки, стучал ткацкий станок. На очаге целый день стояли глиняные горшки, в них готовили еду — чаще всего просяную кашу, в которую добавляли куски копченой или сушеной свинины. Раз в неделю пекли лепешки из размолотой на ручных жерновах ржи. Вот только в этом доме не было места для чужака, спала. Так распорядился хозяин рода, Дед, который едва ходил, но до недавнего времени каким-то образом, по-своему, еще забавлялся с десятилетней Милкой.
Мальчишка закапывался в громадную копну сена, собранного прямо над коровами на деревянных жердях. Ему не было холодно, зато он постоянно ощущал голод, ведь бывали такие дни, когда о нем забывали и совсем не приносили поесть. А только лишь в рубахе и босиком он не мог даже наловить рыбы в проруби, так как снег совершенно закрыл землю, а мороз уже через несколько мгновений делал ноги будто деревянными. Вот и приходилось ему днями и ночами слушать, как коровы пережевывают сено, как шлепают об пол коровьи лепешки. Тепло от тел животных и навоза подымалось кверху, так что, скорчившись в сене, еще можно было выдержать. Когда было голодно, он прислушивался к каждому звуку, то от дома — не несут ли еду, то от речки не едут ли купцы. Он даже желал уже, чтобы те приехали и забрали его с собой. А вдруг они дадут ему еду и теплую одежду? А то еще и лыковые лапти или сплетенные из кожи! Он знал, что без всякого сожаления оставит эту деревушку, спрятавшуюся в болотах, потому что чувствовал себя здесь совсем чужим. Дед не был его дедом, отец — отцом, не было у него здесь настоящих сестер и братьев.