Но я бы скорее сделал себе сеппуку, чем показал это ему. Наверное, он догадывался о моих чувствах – Сёриша вообще с нечеловеческой чувствительностью находил слабые места, такие, что всего пара слов могла заставить треснуть мою маску отстраненности и невозмутимости. Но я все равно каждый раз при его появлении являл собой образец правильного следования канону отрицания.
Кажется, мое равнодушие неимоверно раздражало Сёриша. И он с поистине демонической изобретательностью стремился вызвать во мне эмоции.
Удавалось ему это даже слишком хорошо.
Когда я увидел его дурачащимся с моим боевым веером, сдержаться от рукоприкладства удалось только чудом. Меч для самурая – это что-то гораздо более интимное, чем даже его собственное тело. За прикосновение к клинку без разрешения хозяина убивали – и никто не осудил бы. Веера, конечно, не традиционная катана, но я всегда больше тяготел к ним, чем к фамильному клинку. Поэтому буквально вырвал свой тэссен** из чужих рук, с трудом сдерживаясь, чтобы не пустить его в ход. Сёриша потянулся было к лежащему на стойке Гунсэну***, но получил шлепок по рукам и не стал настаивать.
Видимо, в тот раз я хорошо скрывал свое бешенство, потому что взрыв в ответ на одну из его обычных колкостей оказался для него неожиданностью. Мне до сих пор стыдно за брошенный в сердцах заварочник, но, видят Ками, выражение обиженного недоумения на лице и запутавшийся в волосах цветок чая того стоили. До сих пор при воспоминании об этом по моему позвоночнику пробегает легкая дрожь. Недостойная воина... но такая приятная.
И мои веера Сёриша больше не трогал.
Однако... это было давно. Почти месяц назад. С тех пор Сёриша не появлялся. Я уже начал подозревать, что он обиделся – хотя это недостойно воина, которым он, без сомнения, являлся. Если ты берёшься за оружие слов и играешь на чужом терпении, будь готов, что однажды против тебя поднимут меч. Или чайник.
Плохо, что я не могу спросить совета у своего наставника, потому как не был уверен, что он мне поверит. А если поверит – не пришлёт ли в дом монахов, чтоб запечатали двери от злых духов. Конечно, мы стараемся не ссориться с ёкай, духи бывают крайне мстительны... Но наставник обладает весьма жёстким характером и традиционным мнением о том, о чём дозволено думать самураю, а о чём нет.
И уж ёкай, подозрительно похожие на чужеземцев, точно не входят в список дозволенных.
Однако я не исключал, что это мог быть ещё один способ вывести меня из равновесия. Если это так – Сёриша выбрал самую неудачную тактику. Терпения у него всегда было меньше, чем воды в малой пиале, он даже за столом не мог спокойно усидеть больше минуты. Меня же терпению обучали с детства.
– Это называется не терпением, а равнодушием, – раздался откуда-то сверху знакомый голос. Тон был такой, словно он никуда не исчезал, а говорил со мной всего пару минут назад. – А я равнодушие не люблю-у-у...
– Приличные люди сначала здороваются, а потом уже заводят разговор, – ровно заметил я. Ощущение его присутствия нахлынуло внезапно и полно, словно воду ручья долго сдерживали, а потом резко отпустили. По мышцам пробежала дрожь предвкушения. Моё сердце всегда радовалось его появлению больше, чем я мог себе позволить.
– Так я давно здесь сижу, – развёл руками Сёриша. Но вообще-то он лежал. На потолке. Как на татами. – Но если хочешь... Здравствуй, жабко, давно не виделись!
В груди привычно полыхнуло острое раздражение. Не знаю, откуда он взял это прозвище и почему испытывает к нему такую нежную любовь... Не в моем же любимом зеленом кимоно дело? Но злит это неимоверно. Настолько, что мне приходится приложить некоторые усилия, чтобы рука с пиалой чая не дрогнула.
– Не настолько, чтобы у меня возникла тоска по твоему присутствию, – я прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом чая. – За стол не приглашаю.
– Почему же? – Сёрише как-то незаметно переместился с потолка за столик, удобно скрестив ноги.
– Все равно ты никогда не следуешь правилам приличия, – я на миг опускаю веки, чтобы он не заметил тень улыбки, таящуюся в глазах.
Я не тосковал о его отсутствии. Но я рад, что он снова появился.
Ведь, помимо прочего, ёкаи довольно ветрены. И время для них течет совсем иначе. Что для бессмертного создания десяток лет?
– Я пью чай ртом, – возразил он. – Это недостаточно прилично?
– Я не знаком с этикетом шиноби, так что не могу судить, – делано равнодушно отозвался я.
– А это хто? – спросил он, честно глядя мне в глаза, а рукой уже тянулся к пустой пиале.
Я закатил глаза, с трудом удерживая улыбку, и все же налил ему чаю.
– Это те, кто обычно приходит без приглашения и часто – без ведома хозяина. И предпочитают черную одежду.
– За кого ты меня принимаешь? – оскорбился он чересчур демонстративно. – Я, да не навещу хозяина? Не дождёшься. Хотя, конечно, было дело, но хозяева всё равно как-то узнавали обо мне и высылали войска. Но не будем о грустном. Ты скучал? Признавайся, скучал, да?.. Я же слышу, как радостно бьётся сердечко...
Он состроил просто уморительное лицо, хотя поначалу эта привычка гримасничать меня тоже раздражала. Но... Сёриша был таким, каким был. Цельным. Его нельзя было разделить на части и выбросить какую-то одну, как ненужную.
– Я радуюсь, потому что больше не надо ждать подвоха. Вдруг меня ждал бы чан с чаем над крыльцом? Или китайские приправы в чае.
– Тьфу, – теперь он насупился почти по-настоящему. – Я тебе не какой-то пакостный дух. Я ого-го! Я не хочу над тобой смеяться, мол, ха-ха-ха, попался дурак! Я хочу, чтоб ты улыбнулся. Или нахмурился. Вот так и стремись вернуться... – Сёриша подтянул колени к груди и сжался в маленький обиженный комочек. – Может, мне нравится твоя улыбка! Может мне нравится, когда ты обращаешь на меня внимание! – с горечью сказал он. – А ты меня сразу в трикстеры записываешь. Знаешь, какое это оскорбление?! Это как если бы я твоим фамильным мечом дрова рубил, вот!
– Тебя не заметишь, – уголки губ все же изогнулись в намеке на улыбку. – И я не знаю, кто такие трикстеры. Это какой-то вид ёкай?
Я встал, еще не до конца уверенный, что стоит это делать. Но... Раз уж начал, недостойно останавливаться на полпути. Подарок дожидался своего часа в шкафу еще с Праздника Хризантем. Прикосновение прохладного шелка заставило пальцы дрогнуть, но нерешительность не к лицу самураю. И на плечи Сёрише опустилось синее кимоно, расшитое хризантемами.
– Трикстеры – самый тупой вид ёкай, им лишь бы поржать, никакой чести, – по инерции пробурчал Сёриша, а потом заметил ткань. – О! – Он встал так быстро, будто взлетел. Никакого переходного состояния между «сидеть» и «стоять». – О-о-о-о...
Он отступил на шаг, повертелся на месте, стянул ткань, критически оглядывая её.
– Это мне?.. – и, не дожидаясь ответа: – Круто!
В следующее мгновение я едва не отвёл взгляд. Во всяком случае, покраснел. Вся одежда Сёриша стала чёрным густым дымом и сконцентрировалась в браслеты. Он остался голым. И, как будто специально, он накинул на плечи кимоно, но завязывать оби не спешил – опускал ткань вверх-вниз, блаженно жмурясь, прижимался щекой, изгибался, почти мурлыкал.
И совершенно не обращал на меня внимания.
Я сглотнул, тщетно пытаясь смочить пересохшее горло. Сейчас Сёриша выглядел так... Казалось, прикосновение шелка к коже доставляет ему такое же удовольствие, как объятия умелого любовника. Опущенные веки, чуть приоткрытые губы, выгнувшееся в удовольствии тело... Плавные линии мышц, светлая кожа, рассыпавшиеся по плечам темные волосы... Недостойно воина поддаваться чарам ёкай. Но ничего и никогда я не хотел так, как Сёрише сейчас.
Словно услышав эту мысль, он резко повернул ко мне голову и о-о-очень внимательно посмотрел на меня. Я постарался вернуть взгляду невозмутимость, но сам чувствовал, насколько это бесполезно. Он сделал два шага вперёд, приблизившись вплотную, не отрывая внимательного взгляда от моего лица. Глаза шарили по моему лицу, как быстрые поцелуи, словно он искал что-то особенное, что-то чудесное, что-то невозможное. Искал и... находил. Чересчур красные, словно искусанные губы изогнулись в довольной улыбке.
Щеки вспыхнули румянцем стыда, я попытался шагнуть назад, но Сёрише не позволил, удержав меня за край оби.
– Что я вижу? Отважный воин испугался? – голос его тоже стал ниже, приобрел мурлычущие нотки, словно у огромного кота.
– Не надо... – я качнул головой.
– Не надо что? – Сёрише придвинулся почти вплотную, обжигая дыханием мои губы.
– Не нужно пытаться взять меня на слабость, словно подростка. Я... Признаю, что желаю тебя.
– О-о-о-о... – его тело сотрясла мелкая дрожь. Словно одной фразой, не прикоснувшись, я довёл его до наивысшей степени удовольствия. Но тут же по лицу пробежала привычная волна улыбок, будто улыбался он не только губами, но ещё и глазами, бровями и даже носом. – А повторить сможешь?
Мне казалось, что от жара, опалившего мои щеки, сейчас вспыхнет одежда. Я хотел оттолкнуть его, чтобы избавиться от хаоса мыслей и желаний – и прижать Сёрише к себе, попробовать на вкус эти слишком алые губы. Противоположные желания раздирали, не давали шевельнуться, сердце грохотало так, словно я только что закончил выполнение всех сорока двух форм с тэссеном... А губы шевельнулись, словно сами по себе:
– Я... желаю тебя. Слишком.
Мне все же удалось отвернуться, не отходя, однако, ни на шаг. Все это было слишком... Слишком неожиданно, слишком сильно, слишком остро – так, что даже становилось больно. Краем глаза я заметил колыхнувшуюся занавеску на окне, но гораздо больше сейчас волновал Сёриша, замерший за спиной.
Я ожидал, что напористый, не знающий полумер ёкай сделает сейчас что-то... Что-то такое, чего я так хочу. И так боюсь. Но он молчал, не двигаясь с места. Он начал приобнимать меня одной рукой, но ладонь остановилась напротив сердца, словно это не он заявлял, что слышит его биение с другого конца комнаты.
– Слишком – это ведь плохо, да? – легко спросил он, делая крохотный, но всё-таки шаг назад. Давая мне свободу.
Я вскинул голову, еще не веря этой неожиданной свободе, не замечая, что дышу жадно и часто, словно вырвавшись из-под воды.
– Сёриша...
Мне не хотелось оборачиваться. Не хотелось сейчас вглядываться в темные глаза в поисках насмешки. Я просто отступил назад, догоняя Сёриша и откинул голову ему на плечо. Он почти одного со мной роста, поэтому получилось странно, будто я подставляю ему беззащитное горло... Но ёкай только легко, едва касаясь провел кончиками пальцев по виску и волосам, заставив сердце на мгновение замереть от щемящей... Нежности?
– Что? – спросил он так буднично, будто это было самым обычным делом. Стоять вот так, дышать вот так. И говорить такое. Его обжигающий взгляд заметным прикосновением пробежался по моему лбу, кончику носа... Щеке, подбородку... И, наконец, остановился на горле.
Я поднял веки, окончательно справляясь с собой. Почему-то показалось забавным видеть лицо Сёрише вот так, вверх ногами. Я чуть заметно улыбнулся.
– Ничего.
И снова прикрыл глаза, безмолвно говоря о своем доверии.
– Вот и ладушки! – обрадованно согласился он, чуть сместившись. День был тяжёлый, тренировки, волнения и вот такое... Так что я не сразу понял, что он сделал, а когда понял – едва сдержал недостойный возмущённый крик.
Он взял меня на руки. Под спину и под колени, прижимая к сердцу так, что я сам почувствовал, что не один взволнован. Держал легко, будто благородная кость и крепкое мясо самурая ничего не весит.
– Ну, ну... – подбодрил он. – Чего ты там хочешь сказать?.. А оно точно будет цензурно?..
– Поставь меня немедленно! – честно говоря, я все ругательства растерял. Даже не от возмущения, от изумления.
– Да ладно, разве тебе не нравится?
– Я тебе не хрупкая дева, которая может на татами ноги поранить! – а вот теперь пришло и возмущение.
– Да я заметил, – он перебрал пальцами, будто прощупывал мои бока. Я снова вспыхнул. – Хорошее такое, качественно тренированное мяско. А, может, мне так больше нравится? Такой растерянный, раскрасневшийся, в моих руках... – он начал ходить по комнате, слегка покачиваясь, будто разыгрывая сценку с корабликом в море. И я был за корабль. – Я больше люблю, когда партнёр по танцам в моих руках, а не напротив дрыгается. Точно на ногу не наступит.
– Отпусти сейчас же! – я рванулся из рук Сёриша, словно от огня. Щеки вновь полыхали, сердце колотилось, и мне казалось, что я сейчас просто сгорю от смущения.
Потому что мне были приятны эти слова. И нравились его объятия. И признать это было сложнее, чем сказать Сёрише о своем желании.
Он со вздохом поставил меня на пол, слегка наклонил голову набок, как бы спрашивая – ну, что опять не так? Даже приоткрыл рот для того, чтобы сказать это вслух... Но в этот момент сёдзи с грохотом распахнулись, впуская в комнату солдат с обнаженными мечами.
Болью по сердцу полоснул взгляд учителя. Я знал, что он видит – меня в объятиях чужеземца, раскрасневшегося, полуодетого. Но все равно разочарование в его глазах ударило под дых тяжелой дубиной.
– Взять его.
Сэнсей только поджал губы, ничем больше не выразив свое неудовольствие. Но я опустил голову, признавая свою вину.