Якуб схватил рушник с пустого умывальника и, растирая им до красноты руки, побежал по переходам, крича слабым, слезливым голосом:
— Иларий! Иларий!
Занят был манус. Какая-то горожаночка, чернявая, одернула подол, залилась румянцем да так зыркнула из-под собольих бровей, что Якуб отступил за дверь и попросил прощения, что помешал.
— Подожди меня тут, Кася, — сказал манус. И хоть ласково сказал, а стало ясно княжичу, что в досаду Иларию гостья. Только плевать Якубу было и на Илажку, и на баб его — руки, кровавые руки как отмыть?
Иларий взял его перемазанные кровью ладони в свои, и тотчас по сильным пальцам мануса потекли, роясь, верткими змейками ручейки силы. Якуб хрипло ахнул, увидев, что руки его чисты, нет на них ни единого пятнышка, только кожа местами красноватая, полотенцем натерта.
— В землю кровь ушла, Кубусь, — проговорил манус ласково, точь-в-точь как своей полюбовнице.
— Была, Иларий. Кровь. С пальцев на пол капала… — попытался оправдать свой страх Якуб, но манус только горько покачал головой.
— Чья она? Может, то Земля мне пророчит, что смерть по мою душу уж из терема небесного вышла?
— Нет, Якубек. Привиделось тебе. Спал плохо, вот и пригрезилось. Зря ты поднялся. Отдохнуть тебе надобно. Последние гости вот-вот на двор, а ты бледнее Безносой, трясешься как осиновый лист. Сон это был или спросонья померещилось, да только нет у тебя на руках крови. Землицей клянусь. Послезавтра выйдет князю — пухом Землица ему — двадцать один день, трижды седьмой. Поправиться тебе нужно, Якубек, и к камню родовому на твердых ногах выйти. И пролить кровь без страха, а когда камень засветится и все князем тебя признают…
— Пролить кровь, — тихо повторил Якуб. Глаза его невидяще остановились на чем-то за спиной Илария. Уголки губ поползли верх, зубы обнажились в жутковатой улыбке. — Уж я пролил, Илажка! Тебе ли не знать! Кровь — на полу, на лавке. Всюду кровь. Или ты не видишь, как она по стенам течет? Ослеп ты, что ли, Иларий?
Якуб выдернул руки из ладоней Илария, блуждая диким взором по стенам и потолку, покачнулся, ухватившись за плечо мануса.
— Я убил! Я пролил! Проклятый!
Иларий подскочил к нему и зажал княжичу рот рукой. Не хватало еще, чтобы Катаржина услышала. Баба что сорока: подхватила и понесла, с хвоста растрясла. А нынче такого допустить нельзя — у ворот князья окрестных уделов, жадная свора, что ждет не дождется вцепиться копьями и клыками в осиротевшее без Казимежа Бялое.
Белые искорки с ладони мануса заскользили под платок, протиснулись между сжатых губ безумца, впились колдовскими ледяными иголочками в небо. Якуб затих, обмякнув. Иларий подхватил его, как ребенка, на руки. Отнес в покои, уложил на постели. Деловито разжал зубы ложкой и влил настой из трав в горло. И только потом позволил смертельному страху проникнуть в сердце, заставив ноги подкоситься. На ладонях проступили белые и сизые шрамы.
«Неужто всю жизнь мне теперь вот так маяться? — спросил себя манус, с виноватой ненавистью глядя на Якуба, мерно дышавшего под действием колдовского сна и навеянного травами покоя. — Долго ли я его удержу?»
— Он это? Князь Чернский, — прошептала испуганно, выглянув из-за двери, Катаржина. — Он наследника с ума сводит. Говорят, он незримый везде ходить может, мысли читает…
Иларий схватил дуру за косу, втащил за порог и прикрыл дверь.
— Ты что брешешь, Каська? Какого ветра бабий нос суешь не в свое дело? Ни ума, ни силы, а рассуждать обо всем хочешь? Ни при чем тут князь, и не зови его — услышит, явится, передавит тебе горло, станет пытать, так ни я, ни кто другой не поможет. Заболел наследник. Очень отца любил. Ты вот мужа не любила, а седьмицу выла, так что с него спросить? Мать и сестра сама знаешь у кого в руках, отца схоронили — каково ему?
Катаржина, смотревшая на Илария со страхом и обидой, перевела взгляд на княжича. Видно было: пожалела. Задрожала губой, на глазах заблестели слезы. Бабы завсегда до слез коротки.
— Ты говорил, скоро князья на двор будут. А Чернец? Приедет Владислав Чернский? — торопливо заговорила она.
— Кто ж его ведает, — мрачно проговорил Иларий. — Верно приедет. Удостовериться, что земля Якуба приняла, князя своего в нем признала.
— Помоги мне ему за мужа отомстить, — зашептала Каська жарко. — За Юрека и за тебя. Ты правду сказал: слабая я, глупая. Но и слабому Землица в правом деле помогает. Я…
— Помолчи! — рыкнул Иларий. — Верно хочешь накликать Чернца. Какая месть тебе, баба-дура?
Катаржина с трясущимися губами отступила на шаг, но не сдалась, сжала кулачки, глянула из-под белого покатого лба, из-под черных бровей.
— Как ты можешь так, Иларий? Он руки твои изжег, а ты мести не хочешь. Нешто тебя та ведьма лесная в бабу оборотила…
Не успела Катаржина заслониться. Иларий ударил ее — щедро, от сердца, так что Каська стукнулась о стену плечом. Горячо стало в ладони, словно не хлестал он по лицу дуру Катаржину, а гладил исчезнувшую в лесах лекарку. Горечью рот наполнился, гнев завесил глаза алой пеленой. Замахнулся снова.
— Не хочешь, так и не надобно, — взвизгнула Катаржина по-птичьи. Тварь небова, ветров голос. — Не любишь? Думаешь, так ты мне сдался? Сама управлюсь! Сама! Не стало Юрека — и нету у меня больше никого. А я-то…
Закусив губу, Каська бросилась прочь. Может, думала, последует за ней Иларий. Только он и не двинулся — остался стоять в полутьме коридора, сжимая и разжимая кулаки. Ладони, оплетенные шрамами, бледно светились, словно хотелось манусу…
Глава 4
…ударить со всей мочи. Вколотить в землю, в кровавую жижу растереть плоть и кости. Эта жажда крови приходит быстрее мысли об опасности. Просто оживает где-то в глубине человека зверь, который хочет выжить. И не другого человека видит перед собой, а опасность, беду. Оттого и бросается, оттого и грызет люто, не чувствуя боли, не зная удержу.
— Не подвезешь ли, братец? — Из лесу вышли четверо. Крепкие, жилистые, с косматыми бородами. Для горожан слишком широки в плечах, для селян — во взглядах дерзки.
Возчик сжался на козлах, верно, и сам не знал, где дружки его засели. Скрутили его быстро, хоть и опомнился, и кулаками махал. Скрутили, несмотря на то, что пес рвал всех люто. Пса успокоили обухом — он повалился на траву мешком и затих. Возчика опутали веревками, сковали железными скобами по рукам и ногам. Верно, запамятовали, что магии в нем нет и железо на него не действует.
С возницей кончено было дело в мгновение, а вот с седоками его разбойникам нелегко приходилось.
Мелькнул несколько раз в руках закрайца костяной нож — и уж лежали смельчаки под копытами лошадки, у тележных колес. Лошадей Игор удержал — ни к чему сейчас, чтобы понесли со страху. Шепнул слово лошадиное, закрайское. Из лесу уж друзья смельчаков подоспели — повылезли. Заблестели клинки, пики, топоры.
Князь Владислав магию в ход пускать тоже не торопился. Крикнув: «Игор, подержи-ка их поодаль», остановился посередь дороги, по щиколотку в золотой теплой пыли. Вперил взгляд в лес. Словно знал — там, за сплетением веток, за мешаниной листьев, засел враг. Не та мошкара, что лезет, глаза застит, а жалить толку нет. Овод засел, кровопивец лютый, неотвязный. Его и искал князь.
Синий плащ Игора взметнулся широким крылом, слетая наземь. Под плащом не горб — дикий лук чудной формы. Закрайский лук, резной, серебряной нитью то здесь, то там перекрученный. Небово оружие, проклятое. Однако ж для чего лучнику он без единой стрелы?
Игор выставил перед собой свое оружье, взявшись за него двумя руками. И тотчас побежали, заструились по дереву, по серебряным нитям белые змейки силы.
Закраец ударил — но не по нападавшим, в землю. Кому охота отповедь получить? Трава обледенела тотчас, превратившись в ряд острых белых игл, которые принялись расти, ветвясь, превращаясь в искристый ледяной щит, отгородивший князя и закрайца от нападавших.
От магии чужой защищал он, верно, хорошо, да только не маги вышли на бой — мертвяки, Землицей от рождения обойденные. Не устояла сила Земли против железного меча, топора, ножа. Затрещала броня, с хрустом полопалась, отступая от проклятого небова металла.
Закраец вцепился в лук, продолжая гнать по нему змейками силу. Лицо его было страшно. Понял Игор, что бить нужно насмерть — приготовился за чужую смерть заплатить своей.
Но перед тем как слетел с лука в его руках ком белоснежной губительной магии, задергался в своих путах на возу бородач, повалился, заелозил. Дотянулся до Игора.
В глазах закрайца отразилось изумление. Сила, всегда кроткая и послушная, взбрыкнула, затанцевала, не слушаясь узды. Рванула с рук наземь и понеслась, играя. Мяла, рвала, поила кровью травы и песок.
Но не из робкого десятка оказались разбойнички. Много им пообещали за княжьего слугу — рвались вперед, перепрыгивая по телам товарищей, чтоб избежать страшного касания взбесившейся магии.
Игор попытался ударить еще раз силой, но один из нападавших достал его железным ножом — и белое пламя схлынуло, ушло в дерево и серебро, скрылось от проклятого металла. Игор перекинул лук через плечо и бросился на разбойников, ловко орудуя парой костяных ножей. Не коротких, срединноземельских, а более длинных, чуть изогнутых и зазубренных.
Закрайские ножи и невероятная ловкость Игора делали его почти неуязвимым.
— Хозяин! Владек! Держись за мной! — крикнул он, но ответа не получил. Владислава уже не было рядом. Он, невзирая на то, что поляна у дороги наполнилась разбойниками, рванул к лесу, что-то крича.
На него бросались как псы вооруженные проклятым железом лесные братья, но князь, будто отмахиваясь от мошкары, посылал в стороны смертельные заклятья. И хоть был он «тот самый Чернец, которого радуга боится», а отповедь получал сполна. Собственная сила возвращалась к нему, раня, по закону Земли. Левая рука князя уже висела плетью, он тяжело передвигал ноги, но словно одержимый двигался куда-то к лесу.
— Там! Бяла! — разобрал наконец Игор крик хозяина. Последний нападавший рванулся к нему и захрипел, сложившись пополам. Закраец провернул костяной нож в ране врага, рванул с хрустом наружу.
Того, кто готовился напасть сзади, выдало лишь одно неосторожное движение. Едва различимое среди стонов раненых, проклятий, шума ветра, трепавшего листву над головами живых и павших. Другой не услышал бы — и уже лежал бы мертвым, но не Игор.
Великан развернулся, встречая врага лицом к лицу. Ему хотелось посмотреть в глаза тому, кто решился напасть на сына Закрая со спины. Развернулся — и словно в воду глянул, в зеркальное озеро, в холодную воду полноводной Черны.
Разбойник был высок. Такие же, как у Игора, длинные белые волосы рассыпались по плечам. Только ничего магического у него ни в руках, ни при себе не было — пара мечей из проклятого металла. Видно, надеялся он только на них.
Игор приготовился умереть.
Встретить в Срединных землях соплеменника он никак не ждал. А уж тем более не ожидал оказаться перед ним обессиленным. После касания проклятого металла больше суток уйдет на то, чтобы восстановить силу, почувствовать ее, выгнать знакомыми путями в лук. Игор опустил ножи и, прикрыв глаза, склонил голову, готовый к последней минуте. Звать Владислава не стал. Это значило бы погубить хозяина. В погоне за кем-то в лесу князь не рассчитал и позволил себе удары слишком сильные, чтобы не получить крепкой отповеди. Сейчас его голыми руками можно взять. Но по закрайскому закону, если враг сдается, победитель будет добр к тем, за кого он просит.
— Назовись, — потребовал хриплым голосом беловолосый разбойник.
— Игор из Лло, прошу за Владислава, князя Чернского.
— Не много ли ты просишь, Игор из Лло? — рассмеялся противник. Но глаза его настороженно обшаривали лесную чащу, где скрылся князь Черны. Видно, на такой улов разбойники не рассчитывали. Да и на такие потери тоже.
— Прошу за князя Владислава Радомировича, — повторил Игор, не поднимая глаз.
— Хорошо. Я, Ивайло из Гуна, не стану причиной его смерти, — мрачно пообещал разбойник.
Игор успокоился. Если не верить клятве закрайца, то чему в мире можно верить? Над головой зашумел ветер, и в шелесте листьев почудился обоим великанам какой-то странный звук — словно бы крылья зашумели. Они оба вскинули головы — боевую выучку никуда не денешь. Хоть нет в лесах Срединных земель диких равнинных птиц, а если родился под небом Закрая — научишься вверх смотреть.
Синь была чиста, словно девичий взгляд. Опушенная вершинками елей, она смотрела Игору в душу, словно все еще надеялась удержать его на земле. Волосы упали с лица Игора, Ивайло охнул едва слышно.
— Как, говоришь, зовут тебя? — спросил он глухо.
— Игор из Лло.
Закраец рухнул на колени как подкошенный. Ткнулся лбом в сапоги Игора, обхватив руками пятки.
— Кланяюсь повелителю и властителю Лло и царства Закрайского, — прошептал он тихо, словно кто-то душил его. Ни один враг так не сдавит горло, как впитанные с молоком матери правила рода. Куда хочешь уезжай, а только небо вверху, земля под ногами, а царь закрайский свят, и кто на святое руку подымет — тому не видать Землицы. Живого ветер к себе приберет, радуга в слуги возьмет, оборотит в равнинную птицу и заставит до скончания веков падаль клевать.
— Молчи. Не царь я тебе, — прошипел Игор зло. — Нет больше у Закрая царей. Все мертвы.
— Говорили, прибрал тебя ветер, Игор Голямский, а только вижу я, что жив царь Закрая. — Чужак прижался губами к запыленному сапогу. — Служит царь князьку Чернскому.
Игор пнул со всей силы холопа в лицо. Тот покорно отвалился, потрогал разбитую губу.
— Я служил царству, да не выслужил ничего, кроме братнего ножа. А чужак меня полумертвым подобрал. Своей силой перенес в удел Чернский. Он с той поры — царство мое и весь Закрай.
— Вернись, господин мой царь Игор, топь треплет земли, бегут все… — Умоляющие слезливые ноты не вязались с грозным видом закрайца. Великан ползал на коленях у ног Игора, и тот не чувствовал ничего, кроме досады. Нашло прошлое, нагнало. Напомнило о долге, которого не мог Игор отдать, не мог и не хотел.
— Придет время — ворочусь. И царской волей положу Закрай князю Чернскому под пяту. Только не хочет он нашего дикого удела. Владислав лекарство от топи нашел, и я бы дважды ему служил, да дальше уж некуда. Хочешь стать ему слугой?
— Твой я слуга по рождения, — оскалился закраец. — Делай, что должно со слугой, который на царя руку поднял.
Игор склонился и одним быстрым движением перерезал Ивайло горло. Едва успел отступить, чтоб хлынувшая из шеи мертвеца кровь не запачкала ему сапог.
Над ним в вершинах деревьев что-то вновь прошелестело и стихло вдали. Может, ветер забрал неприкаянную душу разбойника из Закрая, а может, просто птица спорхнула, испуганная криком.
— Видел ее?!
Игор обернулся и тотчас, забыв о мертвом соплеменнике, бросился к хозяину. Владислав выглядел обессиленным, но двигался уже увереннее, чем раньше. Он всегда быстро восстанавливался после отповеди, чем только подтверждал слухи о том, что ответ за боевую магию его, проклятого, не берег.
— Видел? — повторил он, приблизившись. На одежде князя то там, то здесь заметны были паутина, мелкие сухие листочки, хвоинки. От глубокой царапины на виске — смазанный след крови.
Игор покачал головой. Никакой «ее» он не видел — нападавшие были сплошь мужчинами.
— Была она здесь, — мрачно бросил князь. — Была. Иначе отчего сила как бешеная сорвалась и всех перемяла? Ты ведь палочник, Игор. Где видано, чтоб синий плащ ударил как боевой словник, да еще и не разжимая губ? Как она до тебя дотянулась?
Закраец только покачал головой.
— Кто?
— Да Бяла, — махнул князь. — Бяла где-то у этих разбойников прячется. Много лет не бывало, а тут на тебе. У меня под носом. В чернских лесах.
Князь снова обвел взглядом поляну, усеянную мертвецами, притихший без ветра лес. Словно ждал, что Бяла сама выйдет к нему. Но все было тихо. Только завозился под колесами воза связанный бородач Славко. Его развязали. Тот, не говоря ни слова, бросился к псу. Собака, хоть и крепко битая, оказалась жива. Ее положили на воз, укрыв плащом.