-А что ему думать? Он свое отдумал. – Отмахнулась старуха, угадав его мысли. И тихо шепнула княжне. – Ты только, озорница, своему телу воли не давай. Не жадничай.
-Бабушка! – взмолилась она.
-А что бабушка? Или не слышала я, как ты в копне попискивала да повизгивала, пока не рассвело? Баня, она не для писка, девица. Пищать и потом успеешь.
-А для чего же? – Влада навострила уши.
-Чтобы парня присушить к себе без всяких приворотов. Как увидит твое тело белое да посмотрит на всю твою красу без утайки, так и присохнет на всю жизнь, не оторвать. И до самой ночи, до той копны заветной, что ждет вас уж сколько дней, будешь ты у него перед глазами стоять. А потом уж, поверь мне, старой, озорница, так пищать будешь, что в пору останавливать. Поняла?
Влада быстро закивала головой, уяснив не хитрый бабкин совет. И покраснела еще больше.
-А ну, как не утерпит, бабушка?
Старуха окинула ее зорким глазом.
-И правильно сделает. Кто же утерпит, когда перед ним такое добро?
-Бабушка!
А Копытиха, не скрывая удовольствия, смотрит в ее багровое от смущения, лицо и давится смехом. И хохотала, пока не закашлялась.
-Какой же в этом стыд, Ладушка, если сам Род иного не придумал? А когда по душе тебе он, так и вовсе в радость.
-Уж так в радость, бабушка, уж так в радость. Сгорела бы вся и огарочка малого не оставила.
-Видишь? Так и беги, не гляди на меня, старую.
Из бани вернулись красные. Как огонь, счастливые и немного смущенные. Бабка поглядела на них хитро, с прищуром и рассмеялась.
-Я уж думала, не угорели ли? Звать хотела идти. – Сказала она. – Ночь уж вызвездила, а вас все нет и нет.
-Угорели и есть. – Бойко отозвалась Влада, показывая острые белые зубки. – Оба враз угорели.
И принялась расчесывать волосы, пряча под ними лицо.
Старуха снова развеселилась.
-А что и не угореть, если баня угарная.
Радогор уловил в ее словах тайный смысл и, пряча от нее смешливого взгляда, глаза принялся развязывать торока.
-Вот этим настоем натирать, матушка, ноги к ночи будешь. Это по утру, чтобы легче ходилось. А вот отвар… - Подал ей плотно завязанный горшок. - … его пить надо. Боль снимает.
Бабка, разом согнала улыбку с губ, принимала от него горшки и горшочки, внимательно слушая, и принюхивалась. Чтобы уловить знакомые запахи.
-Садитесь – ка вы, ребятушки, к столу. Потчевать буду. – Вдруг спохватилась она. – Гостинцы разворачивать не буду. Наелись вы их у себя в красном тереме. А вкусненьким угощу. Небось оголодали, пока парились?
Не съели, сметали все, что на столе их ждало. Не разбирая, где вкусное, а где сытное. И Радогор, тяжело отдуваясь, встал из – за стола, не забыв сказать.
-Спасибо за хлеб – соль, матушка.
-И за баню. – Невнятно пробормотала княжна, сонно щуря глаза. – Тоже…
-И за баню. – Согласился, снова краснея, Радогор. – А теперь тебя лечить буду, матушка.
Но старуха вдруг заартачилась.
-Я твоим отваром нашоркаюсь, настоя твоего хлебну…
-Не больше ложки, иначе плохо тебе будет.
-Ну и ладно. – Согласилась, покладисто мотнув головой, Копытиха. – Вы же спать идите, пока княжна с лавки не скатилась.
Услышав ее слова, Влада вытянулась, подставляя себя его рукам и скорчила уморительную рожицу, чем развеселила старуху.
-Беги дитятко на ручки. – Со смехом сказала она, глядя на то, как Радогор легко, играючи, вскинул княжну на руки. – Знала, плутовка, на что княжение меняла. Ловкая девка. Так то и трех княжений не жалко.
Уж и птицы отговорили, и лес отшумел, успокаиваясь И вран задремал, сидя рядом с ней на крыльце. А она все не уходила с крыльца, глядя на ночное небо. На звезды и что – то беззвучно шепча. Боль после всех отваров и настоев улеглась. Дышалось легко и на душе было спокойно.
-Радо… ну же, Радо! – Краем уха слышит она голос княжны.
-Руки, Лада, руки…
-Я так тебе вся, без утайки открылась, а ты от меня вон еще сколько всего спрятал. Хорошо, что баня истопилась, а то так бы и жила, не ведая.
-Ладка!
Звенит, щебечет княжна сладким смехом.
-Я ночью проснусь, а твоя рука знаешь где?
-Так ночью спишь, и не знаешь куда она ляжет, эта рука.
-Вот и я спала, и тоже про руку, где она была, не помнила, пока ты не разбудил. Я же, когда просыпаюсь, лежу себе тихохонько и тебя не бужу.
-Руки, Ладка, руки.
Не трудно догадаться ведунье, куда ее дерзкая рука заползает и что она там вытворяет.
Послышались звуки недолгой возни. И сладкий вздох.
Сломала таки парня, девка. Пересилила.
-Радо, Радо…
Шепчет его имя, словно все другие слова перезабыла.
Копытиха улыбнулась.
-Шепчи, шепчи, сорока. Короток бабий век.
Но на утро не повезло Ратимиру.
-Пусть без нас управляются, как знают. – Решила княжна. Сладко щурясь и потягиваясь. – Венец отдала, гривну тоже. Сами большие уже. А я спать буду. И тебя не отпущу. После бани на сон клонит.
-Не ловко, Лада. Я Ратимиру обещал, что утром вернусь.
-Ты обещал, а я нет. Я вообще, Радо, помалкивала. Потому, что знала…
Но что она знала такого, чего Радогор не знал, узнать не удалось. Ухватилась за его руку покрепче и уснула заново сном младенца. А Радогор полежал, терпеливо дожидаясь, когда она уснет крепче, высвободил руку, наскоро умылся, - после бани и так чистый, - и подошел к избе.
-Сладко ли спалось, молодец? – Спросила Копытиха, лукаво глядя на него.
-Еле глаза продрал, матушка. Я же говорю, спится здесь, как у дедки Врана. – Вставать не хочется.
-Ну, так… баня!
Радогор мучительно покраснел и быстро увел разговор в сторону.
-Я вот что хотел спросить, матушка. В какую сторону идти мне, чтобы на ту черную дрягву выйти? Где мне этого волхва искать?
Копытиха задумалась. Думала долго, основательно. С кряхтением. И, наконец, до чего то додумавшись, взбодрилась.
-Не два века жить собралась. Попытаюсь… В лоб не стукнет. Вечером увидим, где он прячется от людей. Тебя в это дело лучше не путать. Колдовство гольное. А как тебя не путать, если тебе это самому надо?
Поморщилась, поковыряла пальцем сначала в одном ухе, а потом и в другом. И решилась.
-Придется путать. Мне самой не обсказать. – И махнула рукой в сторону. – Там болотце есть. Крохотное, но дурное. Чуть ногой ступишь не туда и враз утянет. Ты туда, Радо, не лезь, а найди место посуше и зачерпни воды болотной. Лягуху туда пусти, и пиявку добавь. А вечером, когда месяц выглянет мы с тобой поведьмачим. Поищем того проклятого Упыря.
И улыбнулась во весь рот.
-Ты только поторопись, пока княжна не проснулась. Проснется, обязательно за тобой увяжется. А там леса лешачьи вокруг болота. И кикимора наведывается. Хоть и не живет там, тесно ей, - а проведывать, проведывает. А как не приглядывать, сам, Радогор. посуди. Не приглядишь за добром, из рук вырвут. А то и с руками оторвут.
Она еще говорила, а он уже спешил, удаляясь от избушки, на ходу поправляя перевязь с мечом. А заодно пытаясь угадать, зачем ей понадобилась болотная вода, а тем более лягуха с пиявкой. Когда ручей и ключ рядом.
Путь до болотца оказался не коротким. Это Копытиха рукой махнула скоро, а пришлось шагать да шагать, обходя наваленные кучами деревья и непролазные заросли кустарника и ягодников. В одном не обманула, леса лешачьи! Если бы не увидел прежде, прямо бы в лапы корявые угодил. Стоит среди сухих деревьев, - болото близко, корни мокнут, - не сразу и увидишь. И только по глазам угадать можно.
Успел крикнуть.
-Я Радогор из рода Бэра. Без топора пришел.
Глаза настороженные, аж сучья хрустят от недоверия.
Народ Бэра для них вроде, как свой. Лапы утянулись, спрятались между веток и сучьев, а веки закрылись. И попробуй, угадай, где древо, а где леший. Строг народ древний, но не злобив. Напугать, напугает и по лесу поводит, покружит, но чтобы вред причинить, этого Радогор не слышал.
Болото – дрягва открылось сразу. Тиной затянулось, мох шапками из воды поднимается. Кочки травой – осокой ощетинились. Редко – редко, где чахлое деревце из воды торчит.
Подобрался к самому краю, встал на одно колено и зачерпнул воды в горшок. А лягушка сама в горшок вместе с водой залетела. Пиявок же внизу неисчислимое множество. Обвязал горлышко куском, сложенной в несколько раз, холстины…
-Так… так… так… - Голос скрипит, как лесина сломленная.
Сидит закорючина на кочке, руками колени обняла и вместо платья тиной обвешалась. Голова пенек, не толще его руки. Нос сучком, а над ним два глаза тоскливых и блеклых от старости.
-Не платил, не сулил, а за добром явился.
Как раз в руку сказала Копытиха.
-Откушать со мной не желаешь ли, тетушка? – С хлебосольной улыбкой спросил он. А что еще ему было делать?
Кикимора фыркнула.
-Нашлась родня, когда не ждали. И как же зовут тебя, племянничек?
-Отец с матерью Ольхом назвали, дедко Вран Радогором….
Кикимора задумалась, мучительно морща лоб.
-Радогор, Радогор… Не помню, не слыхивала.
-Все равно не вспомнишь, как бы не старалась. Лучше присаживайся, откушай со мной. Одному кусок в горло не лезет, а вдвоем так и сухарь проскочит, не заметишь. У меня и мясцо припасено.
Кикимора смотрит с подозрением, подвоха ждет.
-Мясцо у меня, милок, уже зубы не берут, сносились все от старости. Вот сальца бы, так нет его у тебя. А за хлеб спасибо. – иссохшая ветка протянулась к нему, длинные пальцы приняли краюху. Долго обнюхивала ее, разглядывала и, не спеша. По старушечьи мелко, принялась ее жевать.
-А где сам то жиешь, молодец? – Утолив первый голод, наконец, спросила она, с любопытством разглядывая его.
-В гости приехал. – Радогор махнул рукой, с зажатым ломтем хлеба, себе за спину. – Тут, не далеко. У матушки Копытихи. Может, слышала про такую?
-Как не слышать? Слышала. Обходительная женщина. И приветить, и поговорить умеет. Бывало часто к ней захаживала, а теперь вот не могу. – С сожалением вздохнула кикимора. – Ноги болят. Не доплетусь. Иссохла вся. Сам видишь, где живу.
Голос кикиморы стал жалостливым, на глазах выступили слезы.
-Так и поискала бы для себя место посуше. От воды самая хворь в таком возрасте.
-Перебралась бы, а как? – Мотнула головой на сторону. – А это на кого оставлю? На соседа.
В ее глазах зажегся огонек, а голос скрипел, так, что у Радогора зубы заныли.
-Столько времени оберегала, хранила для людей, а сейчас все бросом брошу? На соседа оставлю? Не доедала, не досыпала и на те вам, дорогой соседушка?
-Плох сосед?
-У –у – у! Не то слово! Норовистый да буянистый, сил нет. Чуть что не по ему, такими не хорошими словами начинает браниться, что хоть уши затыкай. А я хоть и не молода годами, а все девица и мне ли слушать такое? Вступиться за же за меня, сироту, не кому. Как есть одна на всем белом свете осталась. – И снова прослезилась. – Сватался тут один ко мне. Совсем не давно было. И ста лет еще не прошло. Ну или больше чуток… Да я отказала. Сучок сучком и ни какой дородности. И на слова не самостоятельный. От слова до слова выспаться можно. Только здесь душой и отдыхаю.
Радогор слушал ее, боясь улыбнуться.
-Сосед тот, часом, не водяной?
Кикимора замахала на него ручками.
-Как можно такое подумать? Водяной, мужчина из себя самостоятельный. Важный и упитанный, даром, что с хвостом. Но и он на днях перебрался в другое место. Сказал, уши больше не выносят и душа не терпит.
Посмотрела на пустые руки и, с надеждой в голосе, спросила, стыдливо отведя глаза в сторону, спросила.
-А не осталось ли у тебя, молодец, еще кусочка? Отдам при случае. От расстройства на еду потянуло. Так скоро из дома убегала, что и узелок не собрала в дорогу.
Радогор с охотой протянул последний ломоть.
-А скажи мне, тетушка, не Упырем ли зовут того соседа?
Стоило упомянуть ему это имя, как у кикиморы чуть кусок в горле не застрял. Вздрогнула и вызверилась на него.
-А ты как прознал про Упыря, милок? – Сказала с плохо скрытым подозрением. – По началу казался такой весь из себя! И на улыбке, и худого слова не скажет. Я уж подумывать начала, уж не свататься ли собрался? А он обжился и будто кто телегой его переехал.
Радогор уже почти не слушал ее. только замолчала, чтобы дух перевести, как тут же спросил.
-Долго проживешь здесь, тетушка?
-Сама не знаю. Ушла бы, хоть сегодня, а ноги не идут. – Быстро отозвалась кикимора. – А ты зачем это спросил?
-Помочь хочу…
Глаза кикиморы повеселели. Но тут же снова какие – то подозрения заставили ее нахмуриться.
-А тебе зачем это понадобилось?
-Почему бы не помочь хорошему человеку? – Улыбнулся он. – Да и дорогу он мне переехал.
-Ну если так, дней пять проживу. А дальше уж не утерплю, убегу. Обратно пойду на муки.
Глаза стали скорбными, тоскливыми. От переполнившей жалости к себе скукожилась, руки соскользнули с колен и безвольно повисли.
-Пожила бы еще. Отогрелась… успокоилась.
Кикимора взвилась над кочкой.
-А тут пропадай все пропадом? Да он, соседушка мой, тут же и межу перетащит, кого хитростью к себе переманит, кого силой сведет. Или я для него копила да обихаживала? Нет уж, пять дней от силы и побегу. – Выпалила она одним духом.
Радогор поднял левую бровь.
-Меня возьмешь с собой? Может, и помогу чем…
-Выйдет ли? – Кикимора откинула его придирчивым взглядом, не пропустив ничего. Ни крепких рук, ни просторной груди и широких плеч. – Даром, что образина болотная, каких свет не видывал, а силища в нем скопилась непомерная. И вся от злости.
-Так берешь? – Настойчиво повторил Радогор.
-Ан быть по твоему. – Решилась кикимора. – Только я, милок, напрямки побегу. Перевозишься весь в дрягве.
-Отмоюсь. Не та грязь, что на платье.
Кикимора поскребла затылок.
-Правда, есть и другая дорога. Посуше… А потом все равно через дрягву. – И нерешительно спросила. – А, может, и мне с тобой к Копытихе наведаться? Давно не виделись. Наверное думает, что и померла уж. Сколько времени не забегала. Ты как посоветуешь? Вечером посидим на крылечке, посудачим…
-Коли охота есть, почему не навестить? – улыбнулся Радогор.
-А, так и быть. Уговорил! Сбегаю на денек. И И нетерпеливо проворчала. – Ты у воды то долго еще прохлаждаться будешь? Так и до ночи не доберемся. А я молоко парное страсть, как люблю. Надоело всякую гадость в рот толкать изо дня в день.
И резво выскочила из воды на своих рогульках. Отряхнулась, рассыпая мох и водоросли, и засмущалась.
-Ты, парень, в мою сторону не смотри. Вся одежонка на мне от ветхости рассыпается. А я, с какой стороны не посмотри, а все равно девка. Стыдно мне телом перед тобой светить.
Радогор с трудом сдержал смех.
-Да я и так не смотрю, тетушка.
Катится, увешанная тиной, закорючина, трещит без умолку.
-До дому дойдем, принарядим тебя. – Утешил он ее. – Мужики, сколько бы их ни было на болоте, все глаза на тебя проглядят.
Повернулась скорехонько и в глаза заглядывает. Не шутит ли? Парень молодой, востроглазый. Но нет. Лицо серьезное. И глаза не улыбчивые, холодные. Сразу видно, самостоятельный, пустое молоть не будет.
-А ты с какой стороны Копытихе приходишься, молодец? Я у Копытиху всю родню наперечет помню. На моих глазах, можно сказать, выросли. Всех перебрала, а тебя не упомню.
-С той… - Указал глазами на полдень.
-Если с той, тогда конечно. Я там редко бываю.
Зацепилась рогулькой за куст, еле на ногах устояла. Пока выбиралась, последнюю одежонку растеряла.
-Отвернись, отвернись скорее, парень. – Запричитала она со слезой в голосе. – Молод ты еще такое видеть. Отгостилась я… И на порог в таком виде не ступить. Срам один! Как же я подружке на глаза покажусь? Эх, сирота я горемычная! Последнее платьишко изодрала.
Радогор, чтобы смех скрыть, отвернулся.
-Ты, тетушка, наломай веток тонких, и обмотайся. А потом прыгай мне на загривок. На затылке глаз нет – Посоветовал он. – тут недалеко уж. Быстро добежим.
Кикимора затихла, обдумывая его совет. Что – то в словах Радогора показалось ей подозрительным.