Время тянулось томительно. А скоро ей начало казаться, что оно совсем остановилось. И лес застыл. Будто онемев. И птицы замолчали. И только сварливые сороки трещали без умолку в той стороне, где исчез Радогоро. Но вскоре и они замолчали. И звенящая, пугающая тишина обрушилась на нее, до боли сдавив виски.
А лес, вдруг, ожил. Заголосили птицы, стараясь перекричать сорочьи голоса. Коротко, но сурово рыкнул бэр. Но не Ягодка. Его голос она научилась отличать от многих. А в птичьем разноголосье почему – то запуталось лошадинное ржание, хотя их кони терпеливо стояли, переминаясь с ноги на ногу, за спиной. И людские яростные крики. Но это длилось всего лишь миг. Во всяком случае ей так показалось. И лес затих. И только сороки все ни как не хотели успокоиться. Не раз и не два она порывалась броситься за ним следом. Но что – то удерживало ее на месте. Но не страх перед его гневом, в который она к тому же не верила. А вскоре, после того, как все смолкло, появился и он сам. Спокойный и сосредоточенный, словно ходил на лесную прогулку. Только тул был на половину пуст. А на лице и одежде еще свежая кровь. Поняла, что те к кому он так спешил, подпустили его слишком близко. Или сами торопились навстречу смерти. И Радогору пришлось сечь их мечами.
Принял поводья из ее рук
-На огонек торопились. – Хмуро ответил он на ее немой вопрос. – Боялись опоздать.
-Ну, не опоздали же? – Рассудительно заяявила она. И потянулась к нему, чтобы вытереть кровь на лице. – И так бы дождались.
-Охота пуще неволи. – Проворчал он и отвел ее руки. – Само отсохнет.
Но ждать, когда кровь засохнет и отпадет, не стал. Провел ладонью по лицу, пригладил волосы и будто из лесного ручья умылся.
-За кромкой леса, думаю, наш ярл развернулся во всю ширь. Скот разбегается, люди каждую ночь пропадают.
-Ты же говорил, что для живых они не вреднее тумана. – Удивилась она. – Не украсть, не покараулить.
-Так это для нас они туман. – На лице Ралогора появилась кривая улыбка. – А они перепугались. Когда же не только скот убегать начал, люди стали пропадать и вовсе головы от страха потеряли. Но поначалу старались отпугнуть их. Костры по ночам палили. Волхвы, которых они шаманами зовут, заклятиями их останавливали. А когда не вышло, целыми родами стали сниматься и уходить. Вожди их и уговороми пытались удержать, и смертью карали… не помогло. Эти же не захотели место бросать. Решили в лесу отсидеться. Сбились в три сотни, семьи, скарб на возы побросали и заняли пустующие городища. Первое время с опаской жили, по сторонам оглядываться боялись, в пол – глаза спали. А когда поняли, что вокруг пусто и кроме зверя лесного опасаться им не кого, страх потеряли. С голода не пухнут, зверья полно, скоту, хотя лес и не поле, раздолье. Трава по конское брюхо, нога вязнет. И злой морок за кромкой леса остался. И потянулись всем народом за полдень.
В голосе чувствовалась горечь. Оно и понятно.
Ехал по родным местам, где не раз с луком и рогатиной хаживал. Сердце от этого колотилось шумно, неистово. Даже бэр разволновался и исчез, не заметно удрав от них.
Лада, хорошо понимая его чувства, не лезла к нему с вопросами. И даже отстала на пару саженей, чтобы дать ему побыть одному. Но молчание не затянулось. Радогор сам натянул повод, останавливая коня и повернулся к ней.
-Там… - Показал он рукой, поднимаясь в седле. – Начинается поле. Если выехать с рассветом, к полудню как раз доедем.
Влада запоздало повернулась вслед за его рукой, но он уже махнул в другую сторону.
-А в этой стороне городище бэрьего рода. – Сказал он, стараясь спрятать за равнодушием, боль утраты. И, подумав, поправился. – Было…
-А где…
Но Радогор предупредил ее вопрос.
-Жилище старого волхва? К нему идем.
И снова навис над конской, крутой шеей, холодной, каменной глыбой, лишь изредка бросая быстрые взгляды по сторонам. Ехал, и казалось ему, что лес шумит, приветствуя его. И он сам, склонял голову перед ним, шепча неслышно.
-Здравствуй, лес – отец на долгие века. И тебе здравствовать тетушка сосна. По здорову ли сестрицы осинки?
И сосна в ответ ворочает тяжелыми темно – зелеными лапами. И осинки чуть слышно шелестят багровеющими листьями, стараясь дотянуться хрупкими ветками до лица.
Перекинул ногу через шею коня и выскользнул из седла, мягко ступив на землю.
-Держись моего следа, Лада. – Не приказал, попросил он. И требовательно рыкнул, подзывая бэра.
Только головой в ответ успела мотнуть, а его уж нет. Как уж или болотная черная змея скользнул в траву и исчез. И попробуй угадать его след, когда ни одна травинка не шевельнулась. Не зря говорят, что худо будет тому, кто раззадорит бэра. Бэр первым не кинется. Умен и осторожен. Но обиду будет помнить до той поры, пока сторицей не воздаст. Будет кружить рядом, ходить по следу, выкарауливать в засаде, чтобы завершить охоту одним стремительным броском, одним ударом страшной лапы.
Хоть и говорят люди, что дух свободы поселился в волчьем теле, но ошибаются они. Волка держит стая, ее законы. А какая же это свобода, когда денно и ночно на клыки соседа оглядываться надобно и голосу вожака внимать? Только бэр свободен по настоящему и единственное, чему подчиняется, так это голосу своего разума.
Так и Радогор. Ни кто ему не нужен на его охотничьей тропе. Не вожди, не вои. Меч и лук со стрелами! Остальное только мешает. Заставляет озираться, беречься и хранить чужую жизнь.
Едет, а куда едет и сама не знает. Радогоров жеребец дико выкатает черный дурной глаз, гневно трясет головой и всхрапывает, раздувая чуткие ноздри. А лес снова притих. Даже грластые сварливые сороки помалкивают.
Радогор появился неожиданно, чему она уже не удивлялась. Выкинулся из травы и, как ни в чем не бывало, перехватил повод.
-Уцелело Враново жилье. – Будничным голосом объявил он. – Даже истукан его стоит, как поставил. Правда, мечом иссечен и стрелами истыкан.
-И не побоялись? – Испуганно ахнула она. – Грех же! И бога не испугались? А бога разве можно гневить?
Радогор усмехнулся. Но усмешка получилась кривой. И не доброй. Даже самой Владе стало холодно от этой улыбки.
-У них свои боги. Что им чужих бояться? А зря! – Улыбка стало злой, мстительной. – Могли бы побояться, коли ум есть.
-Где его, я про ум говорю, на всех наберешься? – Сказала Влада, поеживаясь от его слов.
Жилище волхва открылось ей неожиданно. Не было. Не было и словно с дерева сорвалось. Упало на землю и утонуло в густой траве, показывая только гладкую маковку истукана да его почерневший, иссеченный мечами и истыканный стрелами, грозный лик. Поднялась на стременах, оглядывая пристанище волхва. Трава перед жильем меж корней древнего дерева утоптана. Кто – то для себя облюбовал, догадалась она. Или наездами навещал.
-Уже нет! – Пробился в сознание голос Радогора.
Услышала и не удивилась. Оглянулась по сторонам и взгляд сразу наткнулся на дорожку примятой травы, в конце которой темнели порыжевшие стоптанные сапоги.
-Убегал… - Скупо пояснил Радогор. – Не успел убрать. А их лошади дальше, на поляне пасутся.
Снял ее с Буланки и проворчал.
-В жилье не зайти, загадили. В хлеву чище.
Влада не слушала его. Жадно разглядывала тесную полянку и таинственное жилье, в котором вырос Радогор.
-Другое было. Под крышей. Это позднее устроили. – Сказал Радогор, поняв ее взгляд. – Весь огород затоптали, хуже свиней.
Нырнул в тесный лаз и крикнул из темноты.
-Подожди там, Лада. Я скоро.
Но не появлялся долго. Влада уже сама собралась спуститься к нему, когда из лаза появилась его голова.
-Принимай…
В руках он держал, как березовые поленья, свитки и тонкие, струганные и потемневшие от времени, дощечки. Исчез и появлился с глинянными, величиной не больше ладони, плитками.
-Дедко Вран все свое богатство в захоронке тайной держал. – По прежнему хмуро проговорил он. – Память людская здесь хранится. Все за этими резами и чертами, а по иному сказать, рунами… Заклятия страшные, заговоры, наговоры. Как лечить и как увечить исправней. Из многих земель их вез старый волхв. Не одного народа память в них хранится.
Постоял, задумчиво глядя на внушительную горку. И посветлел лицом, до чего то додумавшись.
-Я родник почищу, Влада, а ты спрячь все это в мешок. Знаю, где укрыть и кому беречь.
И пропал за деревьями.
Влада раздумывала не долго. Вытряхнула из мешка остатки их запасов пищи и принялась чисто по – женски перекладывать в него все, что вынес из жилаща Радогор. Сначала на самое дно легли дощечки, нанизанные на сыромятные ремешки. Укладывала их бережно, боясь уронить или стукнуть невзначай. Не утерпела и прильнула к одной взглядом, и даже, провела осторожно рукой по испещренной не понятными загогулинами, поверхности. На миг показалось, что доощечка наполнилась теплом, а черточки зажглись призрачным светом. Испугалась и прикрыла их последней дощечкой. И сразу же выложила сверху глинянные плитки, прежде осмотрев каждую. Гладкие, с ровно обрезанными краями, и обожженные до каменной твердости. Вся поверхность плитки была изрезана еще более не понятными значками. Потом так же бережно и внимательно перебрала свитки. Были они из тонкой, хорошо выделанной кожи или из распаренной и выглаженной, а теперь ссохшейся и ломкой, бересты. И из совсем неведомого материала. Серовато – белые листы шелестели в ее руках и сами скатывались в трубки. И шелест их показался похожим на тихий загадочный шепот. Замерла, вслушиваясь, но так и не сумела разобрать не единого словечка. И только чувствовала, как плывет в неизведанные дали ее сознание, проносится над лесом, над полем со стадами скота и конскими табунами и уносится в поднебесье. А доски со стуком раскрываются сами и уж не светятся, полыхают резы огнем. И мозг, тело наполняются такой легкостью, от которой делается так весело, что хочется смеяться.
И засмеялась бы, если бы не появилась мерзкая харя с пронзительными глазами и ощеренной клыкастой пастью. Заступила ей дорогу, жилистая шерстистая лапа потянулась к ней. Длинные, хищно изогнутые когти чиркнули по подкольчужнику с такой силой, что сорвалась и повалилась вниз. Дико закричала, с ужасом видя, как летит неумолимо навстречу, ощетинившись вершинами деревьев, земля. Провалилась между ними и покатилась, колотясь телом о тугие сучья, и хлесткие, безжалостные ветки. Закрыла глаза руками, чтобы не видеть смерти. Но удара не случилось. Провалилась в бездонный колодец и потерялась в вязкой, как болотная тягучая хлябь, тьме. Закричала от ужаса, но голос утонул, увяз во тьме. Забилась, задергалась, пытаясь нащупать ногами опору. Но уже не она во тьму проваливалась, а тьма обрушивалась и давила, мяла и ломала ее, как грязный платок. А из тьмы глядели на нее холодные, желтые и немигающие глаза на жуткой зверинной харе. И уж не приглушенный неясный шепот, злорадный смех , дикий хохот наполняют ее душу смертельным холодом.
И лапы…
Вот он, сон, который когда то по глупости заспала!
И закричала, захлебываясь в болотной жиже.
-Нет!
Уже не лапы, нежные, заботливые руки тянутся к ней из черноты. И встревоженный голос Радогора пробился сквозь зверинный рев. Открыла глаза и упала на его руки.
-Радо! Это так страшно! – Всхлипнула и вдавилась лицом в его грудь.
-Что, что здесь случилось?
Он чуть не силой оторвал ее от себя и сжал голову в ладонях, стараясь заглянуть в глаза.
-Я не знаю, Радо. – Страх начал медленно отступать, как только она оказалась в его руках. Но голос все еще срывался. А в руке все еще был зажат свиток. – Я уж докладывала последнее из того, что ты принес, в мешок, когда мне показалось, что они мне начали что – тоговорить. А потом я куда – то полетела и провалилась в черную дыру. Такую черную и страшную, что сразу ноги от страха отнялись. И еще я увидела того зверя, но не всего, а только морду с желтыми глазищами. И закричала. А он тянется и тянется ко мне своими лапами. И лапы длинные, длинные и ни как не кончатся. И с когтями. А когти больше, чем у нашего Ягодки.
Радогор помрачнел еще больше. Серые глаза утонули в черных полукружьях и брови сошлись на переносице. Осторожно высвободил из ее руки свиток и бережно, чтобы не повредить, раскатал его.
-Этот свиток с тобой говорил, Ладушка? – Спросил он и торопливо пробежал взглялом по чертам.
Влада виновато пожала плечами.
-Я не знаю, Радо. – Ответила она, с опаской глядя на свиток. – Мне казалось, что и резы на досках зажглись, и на глиняных плитках тоже, когда я их прятала в мешок. И говорили они совсем не грозно.Я только разобрать не могла, о чем… А потом сразу понесло меня…
Радогор выпустил из руки край свитка и он сам свернулся в трубку.
-Хотел бы я знать. – Пробормотал он. – Что думали они тебе показать, не вмешайся этот зверь.
-Когда летела, совсем не страшно было. А наоборот, так весело, что смеяться хотелось. А потом сразу черный колодец. Будто в дрягву с головой окунулась. И глаза… Злые. Ненавидящие. Хорошо бы во сне…
-И во сне мало хорошего. – Задумчиво произнес Радогор.
-Колдуна Упыря нет, а кроме него, я больше ни кого не знаю кому и когда насолить успела.
Снова прижалась к плечу Радогора.
-Мы не останемся здесь, правда, Радо? – Заглянула она в его глаза. - Не спокойно мне здесь. На душе тяжело. И будто бы смотрит кто – то на нас. Плохо смотрит.
Успокаивая, как ребенка, погладил по плечу.
-Не останемся. Здесь и для меня все чужим стало.
Бережно, боясь обидеть, отстранил ее и внимательным взглядом обвел кромку леса вокруг их жилья.
-Дедко Леший, слышишь ли ты меня? – Не громко, но внятно сказал он. – Откликнись на зов последнего из Бэрьего рода.
-Не услышит. Громче звать надо. – Не очень уверенно шепнула ему Влада. И хотя не было в ней уже прежнего страха, но все же не замедлила укрыться за его спиной.
-Услышит. – Уверенно ответил Радогор. И громче добавил. – Я же слышу, как он топчется с ноги на ногу. Раздумывает, зачем бы понадобился мне.
-Я и без дум знаю. – Услышали они скрипучий гулкий голос. – Просить будешь.
В десятке или двух шагах от них зашевелилась сухая коряжина. Застонала, выворачивая из земли корни, а в кроне появились усталые, в густых морщинах, мудрые глаза.
-Говори, отроче. – Леший медленно двинулся к ним, с трудом передвигая ноги. Помню Врана – кудесника, и тебя помню. Худого ни лесу, ни мне не делали. И древо – прародителя чтили.
-Тебе отдаю, дедко леший, городище бэрьего рода. И все другие, в которых поселелился народ, не славящий дуба – отца. И не только как хранителю леса, как родичу дальнему вверяю наши родовые земли. Сделай так, чтобы к утру зашумел на их месте не проходмый лес, да такой, чтобы не один не выбрался.
Леший, обдумывая слова Радогора, пристально смотрел на них сверху вниз, стараясь заглянуть в глаза. Радогор тоже молчал, не торопя лешего с ответом. Но мысли в голове лешего тянулись медленно, подолгу застревая в твердых, как кора, извилинах и он, чтобы поторопить его, добавил.
-Этим людям не нужны леса. Не им, не их скоту. Скоро не топоры зазвенят здесь, палы заполыхают, расчищая место для пастбищ. А ты где жить будешь, дедко? Куда на старости от родных мест пойдешь? И сумеешь ли убежать?
Леший помрачнел и задумался еще глубже. Пыхтел и сопел от услия, изредка бросая косые взгляды из – под нависших бровей то на Радогора, то на Владу. Сухие ветки на голове трещали от напряжения.
-Тебе известно, отроче, что наш народ не любит кровопролития? – Наконец, хмуро спросил он, с явной непри - язнью глядя на него. – Мы живем своей жизнью и давно не вмешиваемся в дела людей.
-А я разве сказал хоть одно слово о крови? – Изумился Радогор и повернулся к Владе. – Ты слышала, княжна, чтобы я потребовал крови?
Влада помедлила,словно восстанавливая в памяти его слова, и замотала головой. Но Радогору и этого было довольно.
-Только и сказал, что здесь заполыхают палы. Твой лес, тебе и думать, дедко леший. Прогонишь их отсюда, сядут в другом месте. Не о себе, не о своей выгоде пекусь, о тебе думаю. Ухожу я… Лес большой, за всем один не уследишь. Я сказал. а тебе решать.