— Где он?
Авденаго вдруг перехватил ее за запястье и сел.
— Хватит.
Деянира дернулась, но обнаружила, что даже раненый Авденаго сильнее, чем она. Побитые подмастерья никогда не давали ей этого понять. Но те были обычно еще и пьяненькие.
— Отпусти, — прошипела она вне себя от ярости. — Животное.
Он разжал пальцы и демонстративно отодвинул от нее руки.
— Я не животное.
— Животное, животное… — мстительно повторяла она и вдруг заплакала.
Слезы потекли по ее лицу так обильно, словно копились целую неделю и наконец нашли повод вырваться наружу. Ее лицо сразу стало мокрым, все целиком, а не только две дорожки, процарапанные вдоль щек. Отсырел нос, с его остренького кончика — о ужас! — закапала влага. Широкой струей слезы бежали по подбородку, щекам, даже, кажется, лоб был заплаканным.
— Животное.
Она чувствовала, что Авденаго обижает это слово, и повторяла его снова и снова.
— Сучка, — сказал Авденаго. — Ты всегда бьешь лежачих?
— Всегда, — ответила Деянира. — Со стоячими мне не справиться.
— Реально смотришь на вещи?
— Естественно.
— Ха, — сказал он, — закон выживания.
— Что ты сделал с Евтихием?
— Ишь ты, упорная… — Он зевнул, и Деянира испугалась: уж не началась ли у него агония? Когда-то она читала про предсмертную зевоту в очень убедительной газетной статье.
— Эй, не помирай… — Она встряхнула его. — Что ты с ним сделал?
— Понятия не имею, красавица… — честно признался Авденаго и скривился от боли. Положительно, эта девица его доконает.
Глава девятая
Низкое небо не висело, а как будто летело над землей. Дождь то начинался, то вдруг иссякал, но воздух был холодный и влажный; дыхание непогоды проникало под одежду, волосы не высыхали, в легких, казалось, булькала вода.
Евтихий сел, потер виски. Голова у него раскалывалась, его сотрясал озноб, и неприятная слабость охватила тело. Перед глазами плавала серая пелена.
«Жизнь начинается с того, что ты открываешь глаза и видишь мир вокруг себя, — сказал себе Евтихий. — Тот мир, в который выбросили тебя из материнской утробы, мало интересуясь твоими собственными желаниями… И пошло-поехало. Хоть бы раз спросили, хочу ли я этого».
Он заставил себя всмотреться в дождливую муть. Это не была Серая Граница, как он поначалу опасался. У этого мира имелись дороги, лесные заросли, впереди, у поворота, — полянка, похожая на неопрятную плешь, и там дымящий костер.
На границе никто не живет. А здесь явно обитали какие-то люди. И теперь Евтихий — один из них.
Он не спешил подниматься и куда-то идти. Времени у него навалом. Можно, например, подождать, пока пройдет головокружение…
— Эй, ты!
Евтихий поднял голову. Делать этого не стоило. По крайней мере, не так резко.
Перед ним плыла, растворенная дождем, широкая физиономия с огромным сизым носом и вывороченными губами. Нос подергивался, как хоботок, заплывшие глазки глядели зло.
— Эй, ты!.. Ты чей? — повторил грубый голос.
— Меня тошнит, — сказал Евтихий.
Его пнули ногой в поясницу, и Евтихий полетел лицом в грязь.
— Давай, приходи в себя, — прогремел голос с высоты. — Здесь некогда сидеть и мокнуть. Что значит — тебя тошнит? Ты что, не знаешь, что надо делать, если тошнит? Избавься от этого.
Евтихий лежал неподвижно и пытался сообразить: все равно ему или нет. Стоит пытаться встать на ноги, дать отпор, вообще как-то проявить себя — или можно и дальше лежать лицом в луже и просто ждать, пока назойливый тип уберется?
Второй удар сапогом, на сей раз в бок, очевидно, был призван ускорить мыслительные процессы.
— Вставай, — сказал голос примирительно. — Ты простудишься, а мне нужны здоровые солдаты. Ты давно здесь?
— Нет, — пробурчал Евтихий.
Он поднялся. Грязная вода текла по его лицу и одежде. Носатый ухмыльнулся.
— Скоро тебя прополощет, будешь чистенький. Чего здесь в избытке, так это воды. Оно и к лучшему, еще никто не умер от жажды. А вот двое парней у меня заживо сгнило, представляешь?
— Да, — сказал Евтихий.
— Смотри-ка, разговаривает! — обрадовался носатый. — Меня зовут Мар-и-виль. Моревиль, как здесь произносят. Усвоил?
— Для чего? — спросил Евтихий тихо.
— Для того, что я теперь твое начальство, — хохотнул Моревиль. — Я тебя нашел, ты мой солдат. Возражения?
— Какие могут быть возражения, когда ты пинаешься сапогами, — сказал Евтихий.
— Это ты прав, — согласился Моревиль. — У меня еще кулаки есть, вот такая здоровенная алебарда, я ее возле куста оставил, и нож на боку. Нож могу показать прямо сейчас.
— Верю, — отмахнулся Евтихий.
Моревиль уселся рядом с ним на корточки, покачал здоровенным задом.
— Что, голова болит? — осведомился он. — Здесь у всех болит поначалу. Тебя кто сюда отправил?
— Авденаго.
— Звучит по-троллиному.
— Так и есть. Авденаго — тролль.
Моревиль прищурился, разглядывая профиль Евтихия.
— А ты, вроде как, нет… У вас там, наверху, опять война?
— Наверху? — не понял Евтихий.
— А откуда ты, не сверху?
— А где я теперь — внизу? — вопросом на вопрос ответил Евтихий.
— Ладно, — Моревиль махнул рукой. — Ты мне нужен, солдат, поэтому я сперва с тобой немного поговорю. Чтобы ты понимал, где ты находишься и что с тобой теперь будет.
— Ясно, — сказал Евтихий. — У тебя хлеба не найдется?
— Есть яблоко, только наполовину гнилое.
— Давай гнилое.
Моревиль сунул руку за пазуху и вытащил оттуда очень маленькое и невероятно мятое яблочко. Евтихий схватил его, сунул в рот и принялся жевать. Моревиль смотрел на него с усмешкой.
— Здесь все поначалу голодные… Ты слышал о Кохаги?
Евтихий пожал плечами. Этот жест можно было истолковать как угодно, но Моревиль не стал тратить время на толкование. Он просто продолжил:
— Кохаги был скороходом. Он умел проходить большие расстояния за очень короткий срок. Понимаешь, что это значит?
— Не совсем.
— Это значит, что он проделывал новые ходы. Ты видел червяка в яблоке, которое съел?
— Нет, — сказал Евтихий, — я его съел.
— Вот этим-то и плохо бездумное пожирание всего, что видишь, — философски заметил Моревиль. — Ладно, я тебе попробую описать. Червяк проделывает в яблоке ходы. Так и Кохаги. Он проделывал ходы. Они были нужны самому Кохаги, но абсолютно не были нужны всему остальному человечеству. Тем не менее ходы остались. Они сплелись в особый мир. Ты находишься в этом мире. Я нахожусь в этом мире. И еще куча парней, которым не повезло, и толпа бабенок, которым не повезло еще больше. Все мы здесь и не знаем, как выбраться.
— Хочешь сказать, что скороход ходил подземными путями?
— Все гораздо хуже, — ответил Моревиль. — Ты потом поймешь. Кохаги протоптал новые дороги в Истинном Мире. Это что-то вроде подвала, если угодно.
— И здесь постоянно идет дождь, — предположил Евтихий.
Моревиль шумно фыркнул.
— Дождь? Наименьшее из здешних зол! Здесь постоянно идет война. Понял теперь, солдат?
Евтихий медленно покачал головой.
— Почему?
— А кто его знает — почему… Не нами заведено, — Моревиль пожал тяжелыми плечами. — Не нам и заканчивать. Это подвал человечества, солдат. Идем, отведу тебя к ребятам. Как тебя зовут-то?
— Евтихий, — сказал Евтихий.
— Уже сражался, а?
— Да.
— Ну вот, я и вижу: хороший солдат. Идем, давай руку. Здесь всех поначалу тошнит, потом привыкнешь и все пройдет.
Евтихий вцепился в руку Моревиля, чтобы не упасть. Вместе они выбрались на дорогу и заковыляли под дождем в ту сторону, где виднелся дымный столб от костра, каким-то чудом горевшего на поляне.
* * *Крепость была совсем небольшая. Она стояла на холме, окруженная полями: когда-то там выращивали пшеницу или рожь. Переломанные черные колосья были втоптаны в грязь. Озера темной глины окружали холм. Крепостные стены, сложенные из камней на высоту в полтора, а кое-где и в два человеческих роста, зияли дырами, наскоро залатанными: защитники закрыли бреши бревнами или просто залепили комьями глины.
Обломки таранов, сгоревшие палатки, даже непогребенные трупы валялись на поле и на склоне холма. В нескольких местах на камнях остались черные потеки — там во время штурма на головы атакующих проливалась горячая смола.
Осаждающих на поле перед крепостью было человек пятьсот. Палаток десять-двенадцать выделялось на плоской равнине.
Над кострищем — одним из множества — имелся навес; его окружали телеги: Евтихий насчитал пять и еще две поодаль.
Возле костра возилась костлявая женщина с лошадиным лицом, Она помешивала палкой в котле и время от времени стряхивала серую пену на землю. У нее были острые скулы, а из-под платка выбивались жесткие волосы грязно-желтого цвета.
Глянув искоса на Евтихия, Моревиль хохотнул:
— Здесь водятся и посимпатичнее. Одна — вон в той палатке.
— Это твоя палатка? — спросил Евтихий.
— Моя. И девчонка, которая внутри, — тоже моя, — предупредил Моревиль. — Впрочем, я ей не препятствую, лишь бы ко мне возвращалась. Только она все время ревет. Скучная.
— Ясно, — сказал Евтихий.
Моревиль почему-то рассердился:
— Что тебе ясно?
— Если бы я был девчонкой и оказался здесь, я бы тоже все время ревел, — объяснил Евтихий. — Впрочем, я и так едва удерживаюсь.
— Отсюда нет выхода, — сообщил Моревиль. — Поэтому постарайся устроиться как можно лучше. Ты здесь навсегда. До смерти, понял?
— А что там, за крепостью? — спросил Евтихий.
— Там заканчивается наш тоннель, — объяснил Моревиль. — Тупик. Если в другую сторону идти, найдешь просто второй тупик, и все.
— В каком смысле — «тупик»? — не понял Евтихий. — На что он похож?
— На что, по-твоему, похож конец света? — пробурчал Моревиль. — Каждый из нас в свое время пытался выйти наружу. Но там ничего нет. Вообще ничего, даже неба. Темнота и никакого прохода. Просто тычешься в стену… но понимаешь, что это не стена. Нечто большее. Пока сам не увидишь, не поймешь. Через это все прошли, и никто не верил.
Он покачал головой, недовольный тем, что вынужден рассуждать о таких непонятных и неприятных вещах.
— А зачем мы осаждаем крепость? — не унимался Евтихий. — Разве здесь не найдется занятия поспокойнее?
— В каком смысле — «поспокойнее»? — нахмурился Моревиль.
— Мы ведь, по твоим словам, застряли здесь до конца жизни… Неужели не существует более приятного способа проводить время?
Моревиль подумал немного, а потом ответил:
— Ты слишком много рассуждаешь, Евтихий. Эту крепость нужно взять, вот и все. Она уже дважды бывала нашей, а потом всех нас оттуда вышибли. Мы бы взяли ее и в третий раз, но тот парень с зелеными волосами, командир гарнизона, ни за что этого не допустит. Пока он жив, мы будем месить грязь у подножия, а они — спать в сухой постели под надежной крышей. Ты понял?
Евтихий задрал голову к небу. Дождь помедлил, словно собираясь с силами, и вдруг припустил так, что пелена на несколько минут скрыла из виду замковую стену; видна была только башня, темный силуэт на фоне серого неба, и два оранжевых огня, как два глаза, — свет в окнах.
Странная мысль пришла в голову Евтихию. Странная и жуткая. Даже дрожь пробрала.
— Слушай-ка, Моревиль, — медленно проговорил Евтихий, — а это не… мы здесь не…
Он не смог заставить себя закончить фразу, но Моревиль понял, что тот имеет в виду, и громко захохотал:
— Ты не первый об этом подумал и не первый этого испугался, мой мальчик! Но нет, можешь не бояться. Здесь многого следует бояться, да только не того, о чем ты сейчас сказал. Нет, Евтихий, мы не мертвые. Мы все — живые, не сомневайся. Да если уж на то пошло, на этой равнине нет ни одного покойника, за исключением тех, кого убивают. А умираем мы здесь по-настоящему, это да, и вот тебе самое главное доказательство того, что все мы еще живы. Если царство мертвых существует, то находится оно явно где-то в другом месте. В совершенно другом.
Одна из телег внезапно сдвинулась с места. Она проехала несколько шагов и завалилась набок. Колесо отскочило, покатилось, увязло в грязи. Из-за телеги показалось забрызганное грязью лицо какого-то человека. Он долго смотрел на колесо, как будто не понимал, что, собственно, случилось, а потом выругался и пошел прочь, широко размахивая на ходу руками.
Моревил проводил его взглядом, покачал головой, но никак не откомментировал несуразный эпизод. Вместо этого он вернулся к разговору с Евтихием:
— И еще воспоминания. Вот этого добра здесь полным-полно. Вспоминания. Мертвецы ведь ни о чем не помнят, верно? Гниют себе, и ни одной заботы у них. А ты обязательно станешь вспоминать. Не сразу, конечно. Поначалу все вроде как идет без происшествий, живешь себе и живешь. Может, похуже, чем привык, но все-таки… А потом все начинается. Даже и не надейся, что эта напасть тебя минует. И до чего же яркие картинки! Так и лезут в мысли, так и маячат перед глазами… Все дурное, что ты сделал, все хорошее, чего ты не сделал, все девчонки, которых обидел ты или которые обидели тебя, — как живые предстоят. Но хуже всего — тот невинный дурачок, которым был ты сам в детские годы. Смотришь на него и кричать охота от обиды: знал бы он, каким станет, как дурно с ним обойдутся люди, каких глупостей он потом наделает в своей жизни!.. Уберечь бы. Да хоть удавить в колыбели, и то, наверное, было бы легче… Я вот что думаю: мы и сражаемся для того, чтобы поменьше мыслей лезло.
Моревиль оборвал свой монолог и махнул рукой.
Он видел, что Евтихий ему не верит. То есть верит, конечно, но не вполне.
Из палатки выбрался парень с растрепанными светлыми волосами. Прищурившись, уставился на Евтихия.
— А, — ухмыльнулся он, — новичок.
И ушел куда-то. Пелена дождя скрыла его. Моревиль покачал головой, но говорить больше ничего не стал. Тяжко переваливаясь, зашагал к своей палатке.
Евтихий постарался устроиться возле костра так, чтобы дождь не заливал спину. Там грелось несколько человек. Все они выглядели истощенными, их одежда давно превратилась в лохмотья. Среди них были и женщины: две выглядели просто очень несчастными и растерянными и льнули к мужчинам в поисках защиты, а три держались воинственно и были вооружены.
Евтихию не хотелось ни разговаривать с ними, ни даже просто думать о чем-либо. Он тупо уставился в огонь. Остальные, кажется, вполне разделяли его настроение; обычная в подобных случаях беседа не клеилась.
Никто не обращал на новичка никакого внимания. Стряпуха продолжала помешивать суп, а потом бросила палку на землю и куда-то ушла. Очевидно, это был сигнал к началу трапезы, потому что собравшиеся у костра повытаскивали из-за пазухи ложки и потянулись к котлу.
Варево обладало резким мясным запахом. Вязкие белые комочки, плававшие в бульоне, очевидно, были какими-то кореньями. У Евтихия не оказалось при себе ложки, поэтому он едва не остался без обеда. Перед самым концом трапезы девушка-воин отдала ему свою:
— Поешь.
Евтихий поблагодарил коротким кивком и жадно набросился на остатки супа. Он выскреб из котла разварившиеся коренья, допил бульон и почувствовал себя лучше. Он даже согрелся. Мяса ему уже не досталось, но он, по правде говоря, не слишком жалел об этом.
Девушку звали Геврон. Она казалась более общительной, чем остальные, и Евтихий решился заговорить с ней.
— Откуда ты? — спросил он.
— Как раз такие вещи и забываются в первую очередь, — ответила Геврон. — Смотри. — Она показала на свои косы. — Какого они цвета?
— Белого.
— А были темные. Что с ними случилось? Выцвели? А может быть, мне только кажется, что они были темными? Кто я такая? Ты в состоянии определить, кто я такая?
— Геврон, — Евтихий произнес ее имя, словно пробуя на вкус. — Почему ты стала воином?
— А кем еще? Выбор-то невелик… Варить еду для всего отряда? Ты видел, из чего наша стряпуха готовит свою похлебку?
— Нет.
— Твое счастье. Я стараюсь не смотреть. Нет уж, работать у такого костра — последнее дело. Дома у меня был хорошенький очаг, беленая печка, медные кастрюли. — Она покачала головой. — Иногда мне кажется, что я все это сочинила. Что не было у меня ни дома, ни медных кастрюль. Что я так и зародилась — прямо в готовом виде, взрослая, перепуганная и с первого часа жизни уставшая насмерть.