Гедер вздохнул, кивнул и бросил почерневшую лучину в камин. Его большой и указательный пальцы были в пятнах. Он вымыл руки в раковине, лишь вполовину осознавая то, что он делает. Оруженосец помог ему облачиться в форменную тунику и новый черный кожаный плащ, практически довел его до двери и вывел на улицу.
Дома, в Камниполе, главным зимним событием была годовщина восхождения на престол короля Симеона. Благородное семейство, на которое падал выбор короля, каким бы привилегированным оно ни было, могло за одну ночь потратить половину своего годового дохода, и двор слетался на это как вороны на поле боя. Гедер дважды участвовал в празднестве, и от богатства яств и напитков оба раза ему становилось немного дурно.
В Ванаи сэр Алан Клин, подражая этому празднику, затеял огромный банкет и народные гуляния.
Праздничные фонари висели вдоль узких улиц, отбрасывая странные тени. Музыканты играли на флейтах и били в барабаны, и тонкие голоса тимзинай взлетали и падали в песне. Широколицая женщина катила бочонок вдоль улицы, и дерево гремело по булыжнику.
Гедер миновал местных мужчин и женщин, одетых во все лучшее, с выражением сдержанного оживления на лицах. На морозном воздухе щеки первокровных краснели, и у них текло из носа. По всей улице были распахнуты двери, внутри пылал огонь, приглашая прохожих войти, но не было ни флагов, ни огненных представлений, как в Антее. В прошлом году никто из этих людей понятия не имел, — и их это ничуть не беспокоило, — в какой день король Симеон надел свою корону. Если бы антийские солдаты уехали домой, знаменательная дата была бы вновь забыта, так же быстро и цинично, как и принята. Все мероприятие казалось Гедеру пустой раковиной настоящего празднества. Оловом, которое притворяется серебром.
Длинный аудиенц-холл во дворце бывшего принца Клин приспособил под празднование для антийского дворянства. Тут в рот и нос сразу ударял теплый воздух. Гости толпились перед столами с традиционными антийскими кушаньями — оленина в мяте, паста из форели на тосте, поджаренном с обоих боков, связки колбасок, отваренные в вине. Штормом обрушивался шум голосов, громкие беседы отдавались эхом от огромных бронзовых арок над головами. Певцы соревновались друг с другом, шатаясь между столами и выклянчивая лишнюю монетку у антийских гостей. Старый слуга в красно-серой нарукавной повязке дома Клинов провел Гедера к одному из самых маленьких столов вдалеке от огромного камина, где горела, потрескивая, добрая половина дерева. Гедер оставил плащ у себя. Так далеко от огня было холодно.
Гедер позволил служанке-рабыне принести ему тарелку с едой и широкий хрустальный стакан темного пива, пахнущего дрожжами. Посреди праздника, он ел в одиночестве, обдумывая вопросы правды и лжи, войны и истории. Высокий стол — Алан Клин, Госпи Аллинтот и полдюжины прочих фаворитов Клина — казался отсюда суденышком на горизонте. Он не замечал Даведа Брута, которого подвели к его столу, пока парень не плюхнулся на скамью.
— Паллиако, — кивнул младший Брут
— Привет, — сказал Гедер.
— Хороший плащ. Новый?
— Недавний.
— Тебе идет.
Окончив беседу, Брут взял тарелку и начал кампанию по систематическому поглощению такого количества еды, которое только было возможно. Казалось, он не находит в этом удовольствия, но Гедер ощутил шепоток восхищения целеустремленностью юноши. Несколько мгновений спустя, когда Джори Каллиам и сэр Афенд Тиллиакин — еще двое людей, не относящихся к любимчикам Клина, — вместе подошли к столу, Брут уже заказывал вторую тарелку.
— Как твой отец видит эту ситуацию? — спросил Тиллиакин когда оба заняли свои места.
Джори Каллиам покачал головой.
— Я не думаю, что мы можем сделать какие-то выводы, — сказал он, принимая тарелку с олениной и графин вина из ожидающих рук слуги. — Пока нет.
— Ну, хотя бы о том, что маленького банкира Имманиэля вскорости на свободу не отпустят. Лорд Клин, должно быть, локти кусает, упустив тот караван, да?
Все мысли о драконах, кругах на воде и искусстве поглощения пищи вылетели из головы Гедера. Он сделал длинный глоток пива, прячась за стаканом, и попытался придумать, что бы спросить такого, чтоб выяснить, что парочка имела в виду, не впадая в банальность. И тут, не дав ему времени придумать умный ход, заговорил Брут.
— Вы говорите о письме от Тернигана?
— Отец Джори Каллиама видит всю картину из дома, но не могу же я выпытывать детали с помощью лома.
Гедер прокашлялся.
— Терниган написал письмо? — спросил он, едва не дав петуха. /(более высоким и напряженным голосом, чем намеревался). Тиллиакин рассмеялся.
— Целых полкниги, насколько я слышал, — сказал он. — Сундуки с военными трофеями, которые Клин отправлял домой, были несколько легче, чем хотелось бы некоторым. И Терниган желал бы знать причину. Насколько я слышал, он посылает одного из своих людей просмотреть бухгалтерию Клина, проверить, не взял ли он себе чего сверх положенной доли.
— Этого не происходит, — сказал Джори. — По крайней мене не происходит пока.
Брови Брута поползли вверх.
— Так ты что-то слышал, — сказал Тиллиакин. — Я знал, что ты что-то скрываешь.
Джори невесело усмехнулся.
— Я не знаю ничего определенного. Отец сказал, что были какие-то сомнения при дворе по поводу того, что ванайская кампания завершилась для короны не так хорошо, как ожидалось. Но все это пока что ворчание придворных. Король не высказал ничего против манеры ведения дел Клина.
— Но не высказал ничего и за? — спросил Тиллиакин.
— Нет, — сказал Джори. — Не высказал.
— Терниган не отзовет его, — проговорил Брут с набитым колбасой ртом. — Они оба выглядели бы паршиво.
— Если и отзовет, он сделает это быстро. Было бы любопытно знать, кого он поставит на его место? — спросил Тиллиакин, многозначительно уставившись на Джори.
Гедер переводил взгляд с одного мужчины на другого, его мысли метались как собака, сорвавшаяся с цепи. Требования Клина о постоянном притоке налогов внезапно приобрели больший вес. Возможно, это было не просто поиском неприятных задач, чтоб занять Гедера. Эти монетки могли направляться в Камнипол вместо тех, что пропали с исчезновением каравана. Клин выкупал расположение двора.
Эта мысль была слишком приятной, чтоб поверить в нее. Поскольку если бы она оказалась правдой, если бы он толкнул сэра Алана Клина в королевскую немилость…
— Я думаю, Джори был бы хорошим принцем для Ванаи, — сказал Гедер.
— Ради бога, Паллиако! — сказал Брут. — Не говори таких вещей там, где люди могут тебя услышать!
— Простите, — сказал Гедер, — я всего лишь хотел -
Рев донесся с высокого стола. Полдюжины жонглеров в шутовских костюмах перебрасывали ножи по воздуху туда-сюда, пламя отражалось в лезвиях. Сидящие за высоким столом подвинулись, освободив место для шоу, и Гедер мог теперь ясно видеть сэра Алана Клина. Сквозь мельтешение ножей ему представлялась напряженность в плечах мужчины. Лживая веселость в улыбках и смехе. Затравленный взгляд горящих глаз. И, если это окажется правдой, это он — Гедер Паллиако — тому причина. И более того — Клин никогда не узнает. Никогда не проследит круги на воде.
Гедер смеялся и аплодировал, и делал вид, что смотрит представление.
Ситрин
После ночи катания на коньках на пруду у мельницы и сдавливающего горло ужаса следующего дня, все ночи Ситрин проходили одинаково. Сначала было изнеможение, до самых костей. Потом она укутывалась в шерсть и отдыхала несколько великолепных часов, но затем ее глаза распахивались, мысли начинали стремительно мчаться, а сердце нервно сжималось. В некоторые ночи она видела рыхлого антийского нобиля, который вновь находил спрятанные сундуки, но на этот раз кричал — и прибегали солдаты. Она воображала кошмарные картины, которые едва не стали реальностью. Убитый Сандр. Заколотая Опал. Мастер Кит, утыканный стрелами, и его яркая кровь на снегу. Маркус Вестер, который передает ее солдатам в обмен на безопасность каравана. А потом — то, что солдаты могли бы проделать с ней. То, что ничего этого не произошло, придавало страху почти сверхъестественную власть, будто она в долгу теперь за то, что почти сбежала, и расплата может оказаться более тяжкой, чем она может вынести.
Она боролась с этим, думая о Магистре Имманиэле, банке, торговых балансах и страховании, интригах и тонких выдумках, которые напоминали ей о доме. Это не приносило покоя, но помогало перетерпеть холодные темные бессонные часы, позволяло ей притвориться, что мир играл по правилам, и в игру эту можно было выиграть. Когда небо на востоке прояснялось, Ситрин падала в изнеможении, будто придавленная железным плащом, но заставляла себя встать, выйти наружу и прожить еще один невозможный день. К тому времени как они достигли Порте Оливия, она жила и ходила в каком-то полусне. Маленькие красные существа двигались и плясали в углах зрения, и самые невероятные идеи — ей нужно проглотить все бухгалтерские книги, чтоб сохранить их; Мастер Кит мог отрастить крылья, но не хотел, чтоб кто-то знал об этом; Кэрри тайно планировала убить ее из ревности к Сандру — обретали незаслуженное правдоподобие.
Все что, она знала о Порте Оливия, она знала из вторых рук. Она знала, что город находится на южной границе Биранкура и выживает за счет остатков торговли Востока с Вольными городами и за счет тех, кто проделывал дополнительный крюк, следуя с Запада, чтоб избежать нападений пиратов, которые охотятся в Кабрале. Большая часть богатства города проистекала из посредничества между Лионеей и Наринислом. Магистр Имманиэль называл это запасным для всех вариантом, но говорил так, как будто это была не такая уж плохая роль. Она представляла Порте Оливию как город резких границ и местечковой спеси.
Сам ее приезд сам был странным. Она помнила, как вела свою упряжку вдоль холмистой занесенной снегом дороги, а потом мальчишка куртадам, лоснящийся как выдра, трусил около ее повозки, протягивая руку и выпрашивая монетки, и лес зданий вырос вокруг. Порте Оливия был первым настоящим городом, который она видела кроме Ванаи. Тут был камень, там, где в Ванаи было дерево, и соль там, где в Ванаи — свежая вода. Ее первые впечатления о городе слились в неясные очертания узких улиц с высокими белыми арками, запахи помоев и морской соли, голоса чистокровных синнай, свистящих как зяблики. Она решила, что они прошли сквозь туннель в великой стене, как в старых историях о мертвецах, которые бродят от одной жизни к другой. Все это будто приснилось ей.
Она ничего не помнила из того, как наняла Маркуса Вестера и его подручного, в качестве своей охраны. Она даже не могла припомнить почему ей подумалось, что это хорошая идея.
Капитан на цыпочках пересек комнату по каменному полу. С койки на противоположной стене раздавался храп Ярдема Хэйна. Ситрин позволила себе выплыть из дремоты и в сотый раз оглядеть сырые маленькие комнаты. Слабый огонь мерцал за каминной решеткой, извергая в воздух сосновый дым, и красно-рыжие отблески плясали на дальней стене. Окно из скобленого пергамента загрязняло солнечный свет, который просачивался сквозь него. Ящики — содержимое повозки, которое она довезла так бережно из Ванаи, — были сложены вдоль стен как склад любого дешевого груза. Только наиболее ценное помещалось в углубленном железном сейфе. Едва десятая доля того, что они везли. Ситрин села. Она чувствовала себя разбитой, но голова была почти ясной.
— Утро доброе, — сказал Маркус Вестер, вежливо кивнув.
— Как долго я спала? — спросила она
— Пол утра. Полдень еще не наступил.
— Есть чего-нибудь поесть?
— Остатки колбасы с прошлого вечера, — сказал он, кивая в сторону маленькой двери из покоробившейся древесины, которая вела в единственную комнату.
Ситрин поднялась. Многие годы ее жизни проспать половину утра было едва достаточно, чтоб не заснуть до вечера. Теперь же это казалось роскошью. В задней комнате не было ни окна, ни двери, поэтому Ситрин зажгла свечной огарок толщиной в палец и взяла его с собой. Бухгалтерские книги, душа и память банка Ванаи, лежали на деревянной доске. На грубом дубовом столе обнаружился графин с водой и связка сероватых колбасок. Из маленькой ночной вазы за углом невероятно воняло. Ситрин облегчилась, и бросила туда две пригоршни пепла перед тем как закрыть крышку. Она отрезала несколько колбасок и, опершись о стол, съела их. Мясо, приправленное по сезону яблоками и чесноком, оказалось далеко не таким ужасным, как она ожидала.
Она жила так уже почти две недели. Маркус сторожил днем, Ярдем — ночью. Они как можно меньше рисковали выходить наружу. Единственным закрытым от посторонних глаз уголком была меньшая комната, со светом тусклого окна, камина и нескольких свечей. Все, что было нужно, покупали за деньги капитана. Выручка от продажи шерсти, повозки и мулов лежала в небольшом кожаном мешочке около уличной двери. Они получили за животных меньше денег, чем могли бы, но Ситрин решила, что женщина-первокровка, купившая их в конце-концов, хорошо о них позаботится.
Она скучала по мулам.
Ее волосы свисали жирными прядями. Ее единственной одеждой была та, что она получила, когда стала Тагом-перевозчиком. Она покончила с колбасками и вышла обратно.
— Мне нужна одежда, — сказала она. — Я не буду носить это до весны.
— Хорошо, — сказал капитан. — Только не уходи далеко пока не узнаешь города. И не привлекай к себе внимания. Чем меньше людей знают, что мы тут, тем безопаснее.
Он говорил это каждый раз, как будто она могла забыть об этом со вчерашнего дня. Тралгу пошевелился во сне и вздохнул. Она взяла кошелек, спрятала его в карман и открыла дверь. Дневной свет залил все вокруг.
— Ситрин!
Она обернулась. Капитан сидел на корточках у камина и ворошил пепел клинком, но взгляд его, полный волнения, сосредоточился на ней.
— Будь осторожна там, — сказал он.
— Я знаю ставки, — ответила она и вышла на улицу.
Соляной район был лабиринтом. Двухэтажные здания нависали над улочками, такими узкими, что невозможно было пройти, не коснувшись их. Изгибы холмов задавали форму всему городу, закрывая обзор во всех направлениях, и перекрестки, обещавшие широкую дорогу, с таким же успехом могли окончиться тупиком. Голоса мужчин и женщин, куртадам, синнай и первокровных, наполняли воздух. Если муж кричал здесь на жену, эхо подхватывало мелодию его злости, хотя и размывало отдельные слова.
Дети прятались за окнами и дверными проемами, дикие как кошки. Теплая погода, простоявшая несколько дней, подтопила грязный снег и оставила по углам черные лужи, покрытые тонкой коркой льда. Тысячи путей вели сюда и обратно, но Ситрин знала лишь один, и держалась его. Немного пройти — и наткнешься на перекресток пяти улиц, одна из которых ведет на северо-восток. Над ней была широкая полоса затянутого белого неба, и Ситрин направилась по этой дороге к рынку, докам и потоку денег, который держал Порте Оливия на плаву.
Большой Рынок был не открытой площадью, а сетью крытых проходов. Грубый булыжник улиц уступал место бледным плиткам. Сводчатые арки изгибались как руки, сложенные в молитве, и свет лился из больших окон между камней и железных рам. Мужчины и женщины пели и играли на флейтах. Кукольники исполняли свои нехитрые представления, слегка видоизменяя их, чтоб добавить в рассказ местного купца или политика. Слуги из богатых домов и дворцов проталкивались вперед с огромными корзинами на головах, добывая обед власть имущим. Мелкие независимые процентщики — рыбешка, по-сравнению с левиафаном банка Медеан — устанавливали свои зеленые фетровые стенды и сводили балансы. Путешественники и моряки приходили из доков полюбоваться на толкучку. Торговцы громко расхваливали свои товары: хлеб, и рыбу, и мясо, одежду и специи, и духовные поучения, умудряясь не повторяться изо дня в день.
Каждое утро, еще до первых лучей рассвета, торговцы выстраивались перед большими стойками и ждали, пока придут люди королевы, сопровождающие богато изукрашенные сундуки из дворца губернатора. Каждый торговец платил дань и доставал из сундука билетик, в котором говорилось, какой именно из тысячи альковов и перекрестков переходит в его распоряжение на этот день. Ни один процентщик, мясник, пекарь или фермер не мог рассчитывать на то, что займет определенное место. По крайней мере, так было бы, если бы все не было куплено. Ситрин была тут всего дважды, но сомневалась, что что-либо с честным видом, продуманным настолько тщательно, может удержаться от коррупции.