С этими словами Кирилыч вновь распахнул дверь «склада хозяйственного инвентаря». Помимо воли я отпрыгнул назад… и тут же нервно хохотнул. Действительно, инвентарь. И каморка-то крошечная, три на четыре метра. Никаких вам уховёрток, светящихся мхов. Никакого коридора, где бродит чудовище, дышащее вечностью,и прочего пугающего добра. Вернее, зла. Только носилки, лопаты, мётлы да тачка без колеса.
Я мотнул головой:
— Запирай.
Игнатьев закрыл дверь, повесил замок. На свёрток у меня под мышкой он старался не смотреть. Но время от времени помимо воли косил-таки глазом.
— Хочешь взглянуть?
— Нет. — Он замотал головой, словно эпилептик. — И тебе не советую. Лучше было вообще её не трогать. Если высшие проведают, что Кодекс у тебя, я за твою жизнь и мышиного трупика не дам. — Кирилыч помолчал и добавил: — Меня ведь, Родя, даже не столько за Председательницу пытали, сколько за эту книгу. Хотели, чтоб отдал. А я, дурак, молчал. Думал, она мне власть дарует. Да только ни черта она не дарует. Зато отнимает многое. Почти все.
— Это действительно подлинник Книги Рафли?
— Копия, конечно. Даже не первая. Но ценность её от этого ничуть не меньше. И вред тоже. Зачем она тебе… — Кирилыч пожевал губами и выдавил, как пощёчину отвесил: — …человечек?
— Не грузись чужими проблемами, старый. Обещаю вскорости вернуть твою прелес-с-сть.
— Да чего там, — отмахнулся Игнатьев. — Это ты не грузись, тёзка. Книга ко мне сама вернётся. Не в первый раз.
— Что?
— Она меня выбрала, Родя. Признала владельцем. А может, хранителем. И вернётся всё равно. С тобой или, — он гаденько хихикнул, — без тебя.
— Типун тебе на язык, кровосос, — пробормотал я.
Весила Книга Рафли килограмма три. Как я уже упоминал, обложена она была плоскими черепашьими панцирями. Панцири скреплялись между собой медными кольцами. На кольцах имелись насечки, но такие мелкие, что я и в лупу не смог разобрать, письмена это, рисунки или просто орнамент. Страницы выглядели как пергаментные; все проложены тонкими листами материала вроде слюды. От раскрытия книгу оберегали два хитрых, тоже медных, замочка. Думаю, при желании сломать их не составило бы труда.
Соблазн полистать одну из знаменитых отречённых книгбыл, конечно, огромным. Не исключено, что именно этот манускрипт входил в пропавшую библиотеку Ивана Грозного. Что именно в нём безумный царь видел лица или имена бояр, которых считал заговорщиками, посягающими на его власть. Разумеется, то не было правдой ни на йоту.
Если Книгу Рафли впрямь написал Чернобог, каждый знак в ней, каждая точка, каждая виньетка на миниатюрах была пропитана ложью. Достоверной, как самая чистая правда, убедительной — и от этого ещё более страшной — ложью.
Что текст? Даже переплёт её таил в себе угрозу. С первого взгляда на него создавалось ощущение: роговые пластины на черепашьих панцирях располагаются таким образом, что узор непременно что-то означает. Казалось, стоит внимательно посмотреть на него минуту-другую, и откроется некий тайный код. Но минуты шли, код не открывался, увиденные образы через мгновение оборачивались обыкновенным переплетением линий. Зато росло какое-то тупое раздражение. Появлялось острейшее желание того, чтобы вот сейчас кто-нибудь вошёл, помешал изучать не поддающиеся расшифровке узоры. И тогда-то, в конце концов, нашлось бы на ком сорвать злобу.
Поймав себя на этой гадостной мысли в очередной раз, я ругнулся, набросил на проклятый манускрипт мешковину, перевязал шпагатом и сунул свёрток в оружейный сейф.
Раздражение, однако, не прошло.
Не знаю, как у других, а у меня для успокоения нервов имеется надёжнейшее средство. Нужно заняться снаряжением боеприпасов и уходом за оружием.
Первым делом я поправил на оселке ножи, топорик и казацкую шашку. Вообще-то шашка — почти идеальное оружие для ближнего боя. Тело низшего упыря сравнительно некрепко. Рассечь его от шеи до седалища или смахнуть голову сможет и подросток. Но в тесных помещениях и подвалах, где приходится орудовать чаще всего, длинный клинок оказывается скорее обузой. Поэтому с некоторой поры я переключился на кинжалы.
Их у меня два, оба выкованы на заказ из зубьев старинной бороны. У них тридцатисантиметровые лезвия; слегка загнутые, отточенные с обеих сторон концы; крепкие овальные гарды и рукоятки из лосиного рога. Гвозди ими рубить, может, и нельзя, но конечности у кровососов отсекаются без проблем. И черепа пробиваются как тыквы. Проверено.
Покончив с холодным оружием, я взялся за огнестрельное. Сначала почистил старый двуствольный обрез «тулки», потом «моссберг», оба зарядил. Семьи у меня нет, поэтому ружья держу с патронами в стволах. Привычка хоть и грубо нарушающая технику безопасности, но для моей профессии чрезвычайно полезная.
На сладкое взялся за любимый процесс изготовления пуль. Классическая пуля «федерал» для помпового ружья свинцовая, я же использую сплав. Семьдесят процентов свинца и тридцать серебра. Конечно, заряд обыкновенной свинцовой картечи, угодивший в голову или грудь, не оставляет кровососу ни единого шанса дождаться следующего заката. Однако «сержанты» дьявольски быстры. Далеко не всегда удаётся попасть, куда хотелось бы. И тут-то серебро в бое-припасе оказывается тем волшебным семечком, что запускает реакцию испарения упыря.
Только мне и этого мало. Сердцевину пуль я начиняю ртутью. Вот уж это для упырей — полный напалм! Хуже термоядерного удара. Грамм ртути способен заменить полкило серебра — и этим все сказано.
Через полчаса дело было сделано. Фирменные снаряды «нарцисс» для вас и ваших ночных кошмаров! Попав в цель, пуля раскроется как цветок (отсюда название), ртуть выплеснется, а кровосос, получивший гостинец, молниеносно превратится в пар. Во всяком случае, любой низший упырь — точно. Сохранится ли эффект при попадании в патриарха, мне предстояло выяснить очень скоро.
Отлив двадцать пять «нарциссов», я решил, что пока достаточно.
Как и следовало ожидать, нервы за время работы пришли в порядок. Чтобы окончательно вернуть себе доброе расположение духа, я затопил баню и позвонил так странно смотревшей на меня давеча разведёнке Лилии.
— Привет, цветочек, — сказал я, когда Лиля взяла трубку. — Спорим на коробку шампузо, что тебе безумно хочется этой ночью посмотреть на звёзды в мой телескоп?
— Продул, — сухо ответила Лиля. — Выигрыш заберу завтра.
В трубке издевательски захохотали короткие гудки.
Вздыхая, я отправился в гараж. Нужно было сгонять за уважаемой мною «Столичной», пока не закрылся алкомаркет. И за проигранным шампанским. Лиля любит полусладкое. Как все они. Как все эти разведёнки, одиночки и просто несчастные в браке женщины. С прочими мне почему-то никогда не везло.
По пути я набрал на мобильнике номер, который оставила Вера Рыкова.
— Слушаю, — ответила она почти сразу.
— Любишь полусладкое шампанское, красавица?
— Терпеть не могу.
— А водку?
— Безусловно, да.
— «Столичная» завода «Кристалл», — сказал я. — Холодная. А ещё баня, жаркая. Гитара… ну, немножко расстроенная. И я. Сама знаешь какой.
— Жди, — сказала она.
Разбудил меня телефон. Звякнул, вырвал из сна — и затих, зараза. Было без четырёх минут час ночи. Час! Егип-петские казни!
Голова, как ни странно, была ясная. Глаза, конечно, слипались. Спал я от силы двадцать минут. До водки со щами мы так и не добрались. Как и до гитары. Сразу из бани под одной махровой простынёй отправились в спальню. Разумеется, жалеть о пропущенном ужине я не помышлял.
Я погладил тёплое Верино плечо, не удержался и повёл ладонь дальше.
Телефон опять забренчал. Ругнувшись сквозь зубы, я схватил трубку, зашипел сердито:
— Слушаю, блин!
— Это я тебя слушаю, блин!
Меня продрало до самой селезёнки. Пот мгновенно выступил по всему телу, точно прессом выдавили. Голос полковника Рыкова, чья драгоценная половина, голая как младенчик, дрыхла рядышком со мной, перепутать с любым другим было воистину невозможно. Фамилия ему подходила идеально.
— Что случилось? — спросил я.
— Где эта сучка, Раскольник? Где! Эта! Мать её! Сучья! Мать её! Сука!
— Рядом лежит, — пробормотал я, набравшись мужества. — Разбудить?
— Ты что, трам-тарарам, издеваешься?! — Рыков заорал так, что меня почти контузило. — Кто рядом лежит? Твоя росомаха? Ты что, трам-тарарам, зоофил, Родя?
— Так вам Мурка нужна?
Облегчение — слишком незначительное слово, чтобы передать ту душевную благодать, которая снизошла на меня, когда я понял, что грозный полковник ищет вовсе не свою легкомысленную жёнушку.
— Сообразил наконец-то, — несколько спокойней и уже без мата сказал Рыков. — Ну да, зверюга твоя. Кто же ещё? Ты в курсе, что она натворила?
— Откуда, товарищ полковник. Вы ж только кричите.
— Тут закричишь. Короче так. Живо на машину и дуй сюда. Сквер возле памятника Челюскинцам, где шлюхи тусуются. Я тут, у самого входа. Пулей, Родя.
— Оружие брать? — спросил я, но Рыков уже отключился.
Сквер возле памятника Челюскинцам, наверное, никогда ещё не видывал такого количества ответственных лиц. «Скорая помощь», штук пять разнокалиберных милицейских машин, два здоровенных «Лендровера» МЧС. Шикарные тачки, судя по номерам, принадлежащие большим городским начальникам. Мигалки разных цветов пульсировали, точно прожектора на концерте поп-музыки. Жёлтые ленты с косыми чёрными полосами трепетали, будто серпантин. Мундиров было как грязи. Словом, имел место форменный карнавал. Только невесёлый.
Меня с моим «УАЗом» не подпустили к массовке и на квартал. Меня бы вообще не подпустили, но Рыков, видимо, дал необходимые указания. Откуда ни возьмись, появился старый знакомый — милицейский сержант Ильяс Какой-то-там. Схватил меня за рукав, поволок за собой. На мои вопросы он не отвечал, только бормотал что-то вроде «ты офигенно попал, Раскольник, офигенно, тебе кирдык». Притащил в сквер.
Народ стоял небольшими кучками. Морды у всех были значительными, с оттенком трагичности. В одной компании я заметил моего куратора от МЧС Александра Романовича. Виду, само собой, не подал. Он, впрочем, тоже. Конспирация!
На асфальтовой дорожке, по которой днём прохаживаются мамочки да бабушки с колясками, а вечером девушки без комплексов, виднелось огромное кровавое пятно. Тела уже не было, зато имелся меловой контур. Кровь, судя по очертаниям, натекла из горла погибшего.
Ох, беда, подумал я.
Подошёл Рыков, решительный и мрачный, как какое-нибудь древнее божество стихийных бедствий. На нём была камуфляжная форма, в кобуре — пистолет. Я помимо воли поёжился. Конечно, сейчас Вера уже находится дома — и, как положено преданной жене, греет супружеское ложе в ожидании мужа и повелителя. Но совесть…
Но пистолет…
— Отойдём-ка, — сказал полковник.
Мы отошли, присели на скамейку. Рядом возвышалась куча строительной арматуры, гора песка и щебня. В сквере что-то ремонтировали или строили.
Рыков закурил. Я косился на него и думал, что ничуть этот крупный, краснолицый и явственно озабоченный серьёзными проблемами мужик не похож на кровососа. Даже на высшего. Обыкновенный замотанный милицейский полковник. Впрочем, доверять внешности было по меньшей мере глупо. Например, горбатенький тщедушный Игнатьев походил на упыря ещё меньше.
— Видишь, что натворила твоя скотина? — спросил наконец Рыков.
— Ну, вижу. Только ведь не факт, что это Муркина работа.
— Не факт, говоришь? — Он искренне удивился.
— Вы же знаете, товарищ полковник, она на людей не нападает. Ни при каких обстоятельствах. Только на ночных,из которых вся жидкость паром улетучивается. А тут — кровища. Или… — я решил подбросить аккуратно замаскированный крючок, — …или она завалила высшего? Кто это был?
— Хох Степан Виленович. — Рыков посмотрел на моё недоумённое лицо и объяснил: — Директор издательского концерна «ТХТ». Крупная столичная птица. С самим премьером знаком. Школьный, блин, однокашник. Приехал к нам по приглашению мэра. Журнал какой-то организовывать или типа того.
— В два часа ночи, — сказал я ехидно. — В сквере, где проститутки собираются. Без охраны. Хороший, видно, должен был получиться журнальчик! С весёлыми картинками. Жалко, если сейчас такой многообещающий проект закроют. Кстати, вы мне не ответили, товарищ полковник. Этот ваш Хенде Хох был высшим? Из-за того здесь и МЧС?
— Не был, не был он высшим! И никакой он не мой, понял, парень? А чрезвычайники тут потому, что сначала была версия… — Рыков хмыкнул: — Ну, ты понял. Когда у трупа глотка разорвана, центральная версия всегда одна.
— Сначала, значит, была центральная версия, — пробормотал я. — А потом отпала. И крайней оказалась почему-то моя Мурка. Почему, товарищ полковник?
— Потому что есть свидетель.
— Здорово! И надёжный? Или так, потас… э-э… девушка какая-нибудь?
— Свидетель надёжный. Мой собственный сотрудник. Да ты видел его вчера. Старший лейтенант Куклин. Рулил командой уборщиков. Румяный такой.
— И чего он тут забыл? — спросил я удивлённо. — Он сутенёр? Или мальчик для…
— Задолбали твои тупые шутки, Раскольник! — рявкнул полковник. — Спортсмен он, ясно? Совершал пробежку перед сном и увидел, как на человека напало хищное животное. Опознал росомаху. Попытался помочь — так она и его цапнула. А потом скрылась. Хох умер у него на руках.
— Где сейчас этот герой? В больнице?
— Нет, дома. В больницу ехать отказался наотрез. Раны, говорит, пустяковые. Карьерист хренов! — с внезапным раздражением добавил Рыков.
— Под вас копает, — понял я гнев полковника.
— Сопля он ещё под меня копать. Хоть и выдвиженец кое-чей. Ты вот что, в сторону не уводи. Короче так. Росомаху надо уничтожить.
— Кому надо? — окрысился я.
— Всем, — веско сказал полковник. — И тебе в первую очередь, Родион. Убитая она будет просто дохлым зверем. Ничьим, диким животным. А пока живая — она твоя. И сто, блин, человек с радостью подтвердят это под присягой. Могут и такие отыскаться, которые слухи о прежних убийствах людей росомахой вспомнят. Понятно?
Я кивнул. Конечно, можно было начать объяснять, что Мурка вовсе не моя. Что она — существо независимое. Но кто бы меня послушал?
— Ладно. Разберёмся.
— Не «разберёмся», Родя. Ты должен сказать: «Есть, товарищ полковник, пристрелить бешеное животное!»
— Слушай, Рыков, — отчётливо проговорил я, уставившись ему в переносицу стеклянным взглядом. — Ты тоже брось тупые солдафонские шутки. Можешь своими ментами командовать. Или женой. А мне ты, в общем-то, никто. Уяснил?
— Вон ты какой, оказывается! — неприятно удивился Рыков.
— Что, не знал?
— Да знал я, Родя, — он расстроенно покачал головой. — Но и ты пойми меня! Куклин, сволочь такая, за это дело зубами уцепится. Ты правильно подметил, у него цель ясная — меня в невыгодном свете выставить. Мне ж его нарочно подсунули, хлыща московского. А он не промах, лезет везде. В каждой бочке затычка. Он уже в курсе, что ты, типа, мой протеже. Что я покрывал тебя, когда слухи поползли, будто росомаха бомжей и наркоманов убивает. Да я не удивлюсь, если Мурка его поцарапала, когда он целоваться на радостях полез. Такой подарок от неё получил!
Я слушал Рыкова, и у меня мало-помалу созревала одна очень любопытная мыслишка. Прямо-таки до крайности любопытная. А если учесть некоторые обстоятельства, то и многообещающая.
— Эй, — он пихнул меня в бок. — Ты чего лыбишься? Я что-то смешное сказал?
— А? А-а, нет… Товарищ полковник, вам, как я понимаю, нужно сейчас обелиться перед начальством. Например, найти настоящего преступника, упыря. Чтобы Куклин со своей выдумкой про росомаху-людоеда оказался полным идиотом. Так?
— Да хрен я уже сейчас обелюсь. Преступник мне тем более не нужен. Я ж за бешеных зверей не отвечаю, на это СЭС существует. А вот маньяк в районе — это уже серьёзно. Нет, парень, выслужиться для меня теперь уже нереально. Погоди, — спохватился он. — Ты сказал — упыря!