Мечты, мечты… Наверное, Город тоже чья-то мечта. Глупая, идиотская мечта об осени. Но при чём тут я?!
— Кыш! — вызверяюсь на воробьёв. — Паскудники! Они улетают.
До магазина метров триста. Мимо детской площадки с грибками песочниц и сломанными качелями, мимо рюмочной на углу, кстати, весьма похожа. Но одной детали не хватает, самой важной — запаха. Паров, мать-перемать, алкогольных да пьяных, дышащих перегаром голосов. Мимо автобусной остановки; на фонарном столбе болтается замызганная табличка — «Маршрут № 2, 11, 17, 49».
— Эй, шеф, — криво ухмыляюсь. — Покатаемся? Я хочу уехать отсюда на хрен и никогда-никогда не возвращаться.
Светофор горит красным, запрещающим светом, и я нарочито медленно перехожу дорогу. Ну, где вы, машины? Какого рожна мигает эта кретинская штука? Красный, жёлтый, зелёный. Да хоть фиолетовый! Автомобилей-то нет.
Магазин на той, противоположной стороне. В витринах отражается утреннее солнце; пошлые рисунки на стёклах — булочки, молоко, мясо, овощи, — как всегда, раздражают. Еда здесь только консервированная. Ладно, не привыкать, один фиг готовить не умею. Хихикаю: да если б и умел? Газовой плиты нет. Ещё в магазине можно разжиться одеждой; мне чертовски повезло, что тогдая наткнулся на него, всего час проблуждав по Городу.
Замёрзший, голодный, с мокрыми ногами. Есть в жизни счастье, подумал я, решительно сжимая в руке арматуру и готовясь разбить витрину. Ха-ха, дверь оказалась открытой. Да, в тот день я наелся от пуза, а потом заснул в подсобке на мягких пыльных мешках. Довольный, будто кот, сожравший банку сметаны.
Оказывается, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливым, не обязательно быть миллионером. Достаточно набить брюхо, одеться потеплее и крепко выспаться.
* * *Не возьмусь утверждать, что моя квартира — одна такая. Но в этом районе — таки да. Я все тут облазил. Домик, конечно, неказистый, двухэтажный, зато крепкий. Повезло, короче. Чисто случайно её обнаружил, а то до сих пор жил бы в магазине. Неудобно там, да и большой он; а по ночам страшновато бывало: звуки всякие, шумы, скрипы. Дождь за стеклом — бам, бам, словно рота по плацу шагает. В квартире — тише, в квартире — занавески, можно укутаться одеялом с головой и представить, что ничего этого нет — дождя, Города, одиночества.
Ой плохо мне было, ой хреново в первые-то дни. Тыкался слепым щенком: туда, сюда. Люди, где вы?! Ответьте! Обвык позднее. Сейчас даже смешно. Вспоминаю: бледный, всклокоченный, пруток где-то ржавый подобрал. Иду, озираюсь по сторонам, страшно до чёртиков. И ни фига не понимаю. Впрочем, и теперь — не понимаю. Знаю — что, где, как. Не могу уразуметь — зачем?
Кто ты, Город? Что ты? Откуда? Где твой хозяин? Или ты сам по себе?
Я тоже хочу быть сам по себе. Давай так: ты в одну сторону, я — в другую. Я не нужен тебе, а ты — мне. Разбежимся? Гуд бай, будь здоров, не кашляй. Гуляй под руку с осенью, не возражаю, но верни меня в лето. Видишь — я ложусь спать, закрываю глаза. Это только сон, правда? Пусть холодная дождливая ночь станет последней, станет мостом — из осени в лето.
Я прикрываю веки. Сплю. Продолжая надеяться в глубине души.
Но в самом глубоком, потаённом её уголке дремлет глухое разочарование завтрашнего утра.
Я знаю. Я много-много дней играю в эту игру.
Однако человек, сказавший «Надежда — это та сука, которая умирает последней», весьма мне симпатичен. Прорвёмся. Главное — не сдаваться.
* * *Встаю, хмуро потягиваюсь, зеваю. Солнце настырно лезет в комнату — сквозь шторы. Обычно тусклое, сегодня оно налилось ярким чахоточным румянцем, но небо по-прежнему выцветшее, линялое. Гнусного бледно-голубоватого оттенка. Чёртово небо похоже на застиранный домашний халат, перепачканный яичным желтком.
Сплёвываю на пол. Ну что за дерьмо! Гляжу на свои электронные часики «Montana» — девять двадцать. Утро, мать его. Ни хрена не выспался. Дождь, с-скотина, лил и лил, ведро пришлось выносить раз десять, а надежда в очередной раз сдохла. Странное чувство, оно — как Феникс. Вновь и вновь возрождается из пепла. Сегодня вечером все повторится. Прочту, блин, ритуальный свой монолог и завалюсь спать. Чудак человек — верит в несуществующее, в Бога, например, в то, что где-то есть лето.
Я одеваюсь, задумчиво меряю шагами комнату. Большая, да, а толку? Ни кухни, ни ванной с туалетом. Стены в розовых с цветочками обоях, скрипучая кровать, стол, два стула, пыльная люстра. Мятое железное ведро.
Не-на-ви-жу, раздельно, по слогам, произношу я. Ненавижу! Пинаю ведро, добавляя ещё одну вмятину. Оно с грохотом катится по коридору. Второе ведро стоит неподалёку от входной двери, воняет, зар-раза. А куда прикажете ночью нужду справлять? Не под дождём же. Ладно, сейчас вынесу. Попью и…
Беру со стола полупустую бутылку минералки. Делаю глоток, облизываю потрескавшиеся, обветренные губы. Плещу воду на руки, умываюсь, протираю глаза. Пожрать бы. Но еды нет — утром она всегда исчезает, сколько ни приноси из магазина. А вода остаётся. Я понял это на третий день. То, что Город фальшивый, я понял гораздо раньше.
Термометр за окном показывает +15. Безусловно, врёт — нагрелся на солнце, тупая стекляшка. По правде не больше семи-восьми градусов. Днём теплеет, но утром и вечером — жуткая холодина. Бр-р. Одна радость — центральное отопление работает исправно, а то бы давно протянул ноги. Замёрз как бобик.
Я вообще не понимаю, откуда здесь это — горячие трубы, магазин с едой и одеждой, фонари на улице. Наглые юркие воробьи. Что они жрут, гады? Насекомых ведь нет! Нет! Теряющие листву тополя, клёны и берёзки давно должны стоять голыми. Ни фига! Ш-ш-ш — листья падают, как из рога изобилия. Они что, вырастают заново? Сухими и пожелтевшими? А треклятый дождь, льющий по ночам, почему он не затопил все к чёртовой матери? Тысячи вопросов толкаются в голове. Миллионы. Будто стайка сперматозоидов, рвущихся оплодотворить яйцеклетку. Когда они достигнут цели — родится ответ.
Я и так знаю его.
Город — ненастоящий! Муляж! Бетонные блоки с нарисованными дверями и окнами — словно кубики в детском конструкторе. Кто-то построил из кубиков дома, школы, офисы, кинотеатры. Натянул сверху синее полотнище — небо, запустил в него жёлтый шар солнца и поселил тут… меня. Этот «кто-то» — мерзкий вонючий ублюдок. Изощрённая сука. Надо полагать, с тонким чувством юмора. В Городе царит вечная осень, опавшие листья кружат по мостовой, стылый ветер пронизывает насквозь, в лужах с грязноватой водой отражаются неопрятные космы облаков, а ночью все окрест взрывается мириадами пузырей. Постоянной, нескончаемой пыткой отверзшихся небес. Боже Всемогущий, ты свалил в отпуск на Канары и забыл закрыть кран? Старый маразматик.
Назойливое «кап-кап-кап» скоро сведёт меня с ума.
Я не люблю осень. Не люблю облака, лужи, ветер и дождь.
Я их ненавижу.
* * *День начался скверно, а продолжился ещё хуже. Гулял я, значит, по улицам шатался, маясь от безделья. Забрался невесть куда. Дома — незнакомые, улицы — неизменно пустынные. Дворы мрачные. Только солнце блестит надраенным пятаком, усиливает контраст. Неизвестный какой-то район. Существовал ли он вчера!Впрочем, я во многих районах не был. Так что — без разницы.
Ну, послонялся, стало быть. Ничего особенного и полезного не нашёл. Собрался уж домой валить. Все хорошо в меру, знаете ли. И тут… увидел её.
Девушка сидела на скамейке, бросала хлебные крошки суетящимся подле воробьям. Те радостно копались в прелой листве и мерзко чирикали.
Маленькие засранцы, выругался я, облегчив душу. Ненавижу. Ладно, хрен с вами. Всё-таки здорово, что я встретил другого человека, что не один здесь.
— Э-эй! — завопил, привлекая внимание. Замахал руками.
Девушка обернулась.
Около минуты я напряжённо вглядывался в такое знакомое — до боли! до скрежета зубовного! — лицо.
— Ты-ы… — протянул разочарованно. — Уродская осень и так стоит поперёк горла, а тут ещё ты!
Я не удивился — это же Город. Встреться мне мумия фараона, я бы просто-напросто буркнул «здрасьте» и потопал дальше.
Катька встала, взяла со скамейки книжку в строгой чёрной обложке. Подошла ко мне, задумчиво склонила голову набок. Миниатюрная рыжеволосая девчонка, с веснушками и длинными пушистыми ресницами. С пухлыми чувственными губами. Помню, раньше я любил целовать их.
— Валерк… — прошептала она. — Как хорошо, что ты здесь. Я так рада.
Солнце падало на рыжие волосы, подсвечивало сказочным ореолом. Нимбом… Ветер трепал подол лёгкого ситцевого платья. Задирал его, оголяя сильные загорелые ноги с длинными пальцами и нежным пушком на щиколотках. Розовые босоножки с пряжками в виде бантиков оставались сухими и чистыми, хотя я отчётливо видел, как она шла по грязи этой, по лужам, среди месива гниющих листьев.
— Валерка, — Катька провела рукой по моей щеке. — Милый, любимый. Ты ведь не виноват, правда?
— Конечно, — сказал я, отстраняясь. — С чего бы мне быть виноватым? Если такая невнимательная, рассеянная дурёха, как ты, не смотрит по сторонам, перебегая дорогу, то какого дьявола нужно считать меня виноватым?!
— Я не считаю, — опечалилась девушка. — Просто… хотела быть рядом с тобой. Всегда… Вместе…
— Ты, — процедил я. — Неужели это… все ты?
— Что?
— Это все! — заорал я. — Вот! Вот! И вот! Это все подстроила ты!!!
* * *Расстались мы недавно, примерно месяц назад. Хорошо помню тот день, её зарёванное лицо; Катька плакала и говорила: «Я же люблю тебя, люблю». А матушка её, училка средней школы, рвала и метала не хуже портового грузчика. Короче, скандал дикий. А ниче потом, устаканилось. В гости даже заходил. Иногда.
Они внешне смирились, но тем не менее старались охомутать. Жаждали до умопомрачения, чтоб мой паспорт украсился фиолетовым штемпелем в графе «семейное положение». Может, у Катеньки ребёнок будет, хитро прищурив глаз, заявляла Зоя Степановна. Не будет, возражал я и доставал из кармана пачку презервативов. Что я — дурак какой? Видите — электронный контроль, спермицидная смазка. Фирма опять же гарантирует. Знаете, сколько стоят? Я ими постоянно пользуюсь. Училка краснела, смущённо прятала глаза.
В воскресенье, кажется, четырнадцатого июля — или тринадцатого? впрочем, неважно, — Катька позвонила, зазвала в гости. Долго нудила в телефонную трубку тонким извиняющимся голоском. Просила: Валер, зайди, пожалуйста. Чёрт меня дёрнул. Согласился. Ну и что в итоге? Рассорились, как обычно. На самом деле Катька просто невыносима. Я нагрубил ей, наговорил кучу гадостей и громко хлопнул дверью напоследок. Когда уже выходил из подъезда, на лестнице послышались торопливые шаги.
— Валера! — её голос нагнал меня во дворе. — Подожди, слышишь? Не уходи!
Я угрюмо шёл дальше. Руки в карманах сжались в кулаки. Ещё бы — разозлился жутко, как никогда. Не девчонка, а тряпка. Сейчас виться станет, увещевать, зубы заговаривать. Окручивать, короче. Скажет: прости, это я во всём виновата.
Бип! — машины на дороге неслись сплошным потоком. Я не стал дожидаться зелёного, перебежал перед самым носом белой тарахтящей «Оки». Ругнулся на водителя, мол, куда прёшь, козёл. Старался оторваться от Катьки, чтоб не догнала. Нужна ты мне, ага. Как же. С булочками своими, с тортиками. С очкастой мамой-училкой. Две набитые дуры. Интеллигентки, блин.
Угораздило же познакомиться на дискотеке. Наверное, ты первый раз здесь, спросил я тогда. И угадал, в яблочко самое попал. Мать, старая клуша, дрожала над дочкой, словно та была бриллиантом в десять карат. А я был булыжником, хе-хе, такие часто валяются в придорожной пыли. Обыкновенный рабочий парень. Пьяный и добродушный — принял, естественно, на грудь по случаю дискотеки. Небрежно обнял её за талию, бросил: девушка, разрешите вас пригласить? Валерий, представился. А вас как? Катя, пролепетала она, пытаясь стряхнуть мою руку. Ты мне нравишься, Катька, с чувством произнёс я и поцеловал её в щёку. Она, видимо, не ожидала, даже не уклонилась.
Ну вот, так и стали встречаться. Мамаша, Зоя Степановна, разумеется, стервозничала поначалу. Ворчала: да кто он такой? Слесарь на заводе. Но позже ничего, успокоилась. Нравились ей дорогие подарки — г- кольца, серёжки. Я мог себе это позволить. А Катька простой оказалась, скромной. Но малость шизанутой. На стихах повёрнутой, на высокой литературе, музыке. Что там ещё? Меня все пыталась в это болото затащить. В книжный клуб, ага. Вот смехота.
Ни хрена у неё не вышло. Зато я затащил её в постель. К моему удивлению, Катька в свои девятнадцать умудрилась сохранить девственность. Она визжала, царапалась, кричала «нет!». Бесполезно. Я ломал и не такие бастионы. После секса, как ни странно, она ещё больше в меня втюрилась. А мне, честно говоря, эти муси-пуси уже надоели. Я ей так и сказал. Не люблю скрытничать. Т-ты, ты разве на мне не женишься? — едва не разревелась она. Конечно, нет, дурёха, рассмеялся я. Ладно, бывай. Звони, если захочешь перепихнуться, но не чаще раза в месяц.
Ну, расстались и расстались — нет, названивала постоянно. Докучала. Вот и тогда, четырнадцатого. Я вообще с друзьями на шашлыки собирался ехать. Дзинь — брякнул телефон. Дзи-инь. Валер, приди, пожалуйста, если сможешь. Че-ерт. Зачем согласился? Попил, блин, чайку да плюшками побаловался, ага — разругался в пух и прах. Мамашу чуть на три буквы не послал. В общем, полный пэ.
Я злобно уставился на яркий оранжевый мяч, подкатившийся к ногам. Малыши, игравшие на детской площадке, кричали:
— Дядя, дядя, кинь мячик! Пнул со всей дури.
— Валерка! — неслось со спины. — Прости меня! Гудели сновавшие по проезжей части машины.
Я ускорил шаг, побежал почти. Сзади раздался визг тормозов, протяжные завывания клаксонов, скрежет сминаемого металла. Чей-то пронзительный вскрик. Затем всё утонуло в невообразимой какофонии звуков — мат-перемат, рычание моторов, нетерпеливые гудки, галдёж, бабские ахи-причитания. Даже собачий лай.
Авария, решил я. Человека сбили. Или столкнулись меж собой. Точно. Ну и район. М-мать! Не стал оборачиваться, пошёл себе — в новостях городских потом можно посмотреть. Мимо, по улице Гаврилова, спеша к перекрёстку, промчалась «Скорая». Надсадный вой сирены ещё долго преследовал меня. Вот дебилы! Приехали, а выключить не озаботились.
Вечером позвонила Катькина мама. Сначала я думал, что это Катька. В трубке долго молчали, хлюпали носом. Наконец охрипший, зарёванный голос сказал:
— Гад ты, Валерка. Сволочь. Из-за тебя Катюху машина сбила. «КамАЗ». Слышишь меня?!
— Слышу-слышу, — успокоил я несостоявшуюся тёщу. — Только я-то при чём? Я домой шёл.
— Скотина! Она в реанимации сейчас. Если не умрёт, на всю жизнь останется инвалидом.
— Сочувствую вам, Зоя Степановна, сочувствую, — произнёс равнодушие — Ну? Что-то ещё? Зачем вы позвонили?
— Ах ты… ах… — задохнулась училка. — Проклинаю тебя! Проклинаю!!! Чтоб ты сдох, мерзавец! Чтоб…
Я просто повесил трубку.
* * *— Тебе не нравится осень? — спросила Катька. — Ах да, извини, забыла.
— Не нравится?! — прорычал я. — Да ты!., ты!..
— Я ничего не подстраивала, — она качнула головой. — Нет. Помню… машина… большая, гудящая. Я… потеряла сознание. Очнулась здесь.
— Врёшь! Врёшь! — я не слушал её. Кричал, брызжа слюной.
— А я мечтала. Всегда. В раю, наверное, тоже вечная осень.
— В аду! В гробу самое место этой дерьмовой непогоде!
— Природа успокаивается, замирает. Люди собирают урожай после летней страды; на морских курортах — бархатный сезон.
— Отвратительное, сволочное время года. — Я немного успокоился. Чуть-чуть. — Будь оно проклято!
— Посмотри на синее бездонное небо, на яркое ласковое солнце. Видишь — золотая осень вокруг, бабье лето. Как вкусно пахнут палые листья, — она нагнулась, подхватила в охапку бурый осклизлый ком, прижала к лицу.
Меня передёрнуло от омерзения.