Элидор
Наехал на черную башню Роланд.
1
"А в четверг родился кто..."[1]
— Ну хорошо, — сказал Николас. — Тебе надоело. И мне тоже. Но здесь нам все-таки лучше, чем дома.
— Там было теплее, — возразил Дэвид.
— Это тебе так кажется. Помнишь, как мы в прошлый раз переезжали? Пол в газетах, сидели на ящиках. Нет уж, спасибо!
—У нас не осталось ни пенса, — сказал Дэвид. — Даже на чашку чая не наскрести. Что теперь будем делать?
— Не знаю. Придумай что-нибудь.
Они сидели на скамейке за памятником Уатту[2]. Скульптор изобразил его человеком строгим, однако голуби сделали свое дело, и теперь его лицо выражало лишь отвращение к Манчестеру.
— Можно еще покататься на лифте в магазине Льюиса, — предложила Хелен.
— С меня хватит, — возразил Николас. — А потом, они нас все равно заметили: выставят, и все тут.
— А на эскалаторе?
— Охота была, в такой толпе...
— Ну, тогда пошли домой, — сказал Дэвид.
— Слушай, Роланд, ты кончишь крутить эту схему?
Роланд стоял поодаль и крутил ручки уличной схемы города. Это был высокий аппарат с освещенными и расчерченными на квадраты панелями, колесиками и прочим.
— Вот это да! — сказал он. — Идите сюда, поглядите. Видите это колесико? Это указатель улиц, у каждой своя буква и цифра. Любую улицу в Манчестере можно найти. Проще простого! Смотрите...
Роланд крутанул колесико, и указатель под стеклом завертелся с такой скоростью, что буквы слились в одно пятно.
— Здорово отлажено! — заметил Николас.
В пятне появились пробелы — указатель понемногу замедлял бег.
Роланд прижал палец к стеклу.
— Где остановится, туда и пойдем, — сказал он. Указатель крутился все медленнее — замелькали названия улиц, и он остановился.
— Четверговый переулок, — прочитала Хелен. — Ну-ка, отодвинь палец. Десять-семь "Л".
— Десять — это, должно быть, почтовый индекс, — предположил Роланд. — Теперь надо повернуть колесико так, чтобы семерка попала в красный квадрат на стекле, — и тогда Четверговый переулок окажется в клетке "Л". Вот так.
— Я его там не вижу, — возразил Николас. Квадрат на схеме был испещрен переулками, среди которых попадались такие коротенькие, что их названия не уместились бы на карте даже в сокращенном виде. Поискав, дети нашли все же в ряду других сокращений пометку "Чет. п.".
— Да уж, короче некуда, — заметил Дэвид.
— Смешное название, — сказал Роланд. — Четверговый переулок. Пойдем посмотрим, какой он?
— Что?
— Это недалеко. Гляди, мы вот тут стоим, на Пиккадилли, а Четверговый переулок отсюда направо, за улицей Олдхэм. Найти нетрудно.
— Вечно ты какую-нибудь глупость придумаешь, — отозвался Николас.
— Нет, давайте правда пойдем посмотрим, — возразила Хелен. — Прошу тебя, Ник. Если мы не пойдем, вы с Дэвидом тут же начнете цапаться. Найдем этот переулок — и тут же домой. Так никому не будет обидно.
— Ладно, — согласился Дэвид. — Я не возражаю.
— Все равно глупо, — сказал Николас.
— А ты что предлагаешь?
— Ну ладно, ладно... Это ты придумал, Роланд, ты и веди. А как туда пройти, ты знаешь?
— Мне кажется, да. Сначала по улице Олдхэм, а потом прямо туда задами.
И они отправились. Дэвид и Николас тут же повеселели — у них появилась какая-то цель.
— Вот наш поворот, — сказал Роланд немного спустя. — А теперь нырнем в этот проход.
— Н-да, — протянул Николас. — Что-то мне здесь не очень нравится.
Дети раньше никогда не бывали на задах магазинов; здесь все было совсем не так, как с фасада.
— Фу! — сказала Хелен. — Такие роскошные витрины и ковры, а сзади просто помойка!
Они шли по проходу между складами и площадками для разгрузки товаров, освещенными холодным электрическим светом, жестяная закраина у прохода была невысокой; пахло гнилыми фруктами и досками. Через вентиляционные отверстия, затянутые паутиной грязи, в лицо им дышал теплый затхлый воздух.
Выйдя из прохода, они зашагали тесными грязными переулками, где в дверях домов стояли старухи, подвязанные вместо фартуков мешковиной, а на ступеньках сидели мужчины в шлепанцах. В канаве рылись в мятых бумажках собаки, а на булыжной мостовой лежало ржавое колесо от велосипеда. Какие-то парни на углу болтали с девушкой в ярких бигуди из пластмассы.
— Ник, мне здесь не нравится, — сказала Хелен. — Может, вернемся?
— Нет, нельзя, а то подумают, что мы испугались. Сделаем вид, будто знаем дорогу, просто решили пройти прямиком — и все тут.
Они чувствовали на себе взгляды, в которых не было ни интереса, ни враждебности, и все же детям было не по себе, и они старались держаться поближе друг к другу. Девушка на углу засмеялась, впрочем, возможно, она смеялась не над ними, а над тем, что сказал ей один из парней.
Они продолжали свой путь.
— Может, зря я это затеял, — сказал Роланд. — Хотите, вернемся домой?
— Ты что, заблудился? — спросил Николас.
— Нет, но...
— Что это? — воскликнул Дэвид.
На уходящих вдаль улицах стояли пустые, разрушенные дома.
— Странно, — произнес Николас. — А ну-ка, вперед! Похоже, Роланд не зря нас сюда привел.
— Вернемся, — сказал Роланд.
— С чего это? Только-только что-то интересное начинается. Разве мы не туда идем?
— Да вроде туда... Так мне кажется.
— Тогда пошли.
Дома стояли пустые — не один и не два дома, а ряд за рядом, улица за улицей. Меж булыжниками и в трещинах асфальта пробивалась трава. Двери в домах покосились. Окна были забиты досками, кое-где торчали осколки стекол. В некоторых окнах виднелись занавески, и они дрожали, когда дети шли мимо, но видно никого не было.
— Жутковато что-то, — произнес Дэвид. — Почему-то хочется говорить шепотом. А что, если нигде никого нет — и на Пиккадилли тоже?
Хелен заглянула в окно какого-то дома.
— Там полная комната помойных ведер! — удивилась она.
— А что на двери мелом написано?
— "Почту оставлять в доме номер четыре".
— Дом номер четыре тоже пуст.
— Не хотела бы я здесь ночью оказаться, — заметила Хелен. — А вы?
—У меня такое чувство, будто за нами следят, — произнес Роланд.
— Не удивительно, — ответил Дэвид. — Здесь столько окон.
— Я это почувствовал, еще когда мы стояли у карты наПиккадилли, — продолжал Роланд. — И потом... когда шли по улице Олдхэм.
— Кончай, Роланд, — сказал Николас. — Всегда ты что-нибудь придумаешь.
—Смотрите, — Дэвид указал вперед. — Вон там дома уже начали сносить. Вот бы увидеть, как это делают. Знаете, рабочие разбивают дома большим железным ядром. Оно у них на таком кране подвешено.
Улица, на которой они стояли, сильно пострадала: здесь остались одни фасады, в окна просвечивало небо, с лестничных пролетов, ведущих на чердаки, свешивались обрывки обоев.
В конце улицы дети остановились. Дальше шли мостовые и тротуары с уличными фонарями, но домов там уже не было, одни развалины.
— Но где же твой Четверговый переулок? — спросил Николас.
— Вот, — сказал Дэвид и указал на уцелевшую дощечку, лежащую на куче кирпича. На дощечке было написано: "Четверговый переулок".
— Ну и ну! Ты нас прямо на него вывел, Роланд, — признал Николас. — Тут все разрушили подчистую. Поневоле задумаешься, правда?
— Вон рабочие! — сказала Хелен.
Посреди развалин возвышалась одинокая церковь. Это было простое викторианское[3] здание с контрфорсами[4] и стрельчатыми окнами, с высокой крышей, но без колокольни. Возле церкви стояли экскаватор и грузовик.
— Я никого не вижу, — заметил Роланд.
— Рабочие, должно быть, внутри. Пойдем, спросим, можно ли нам посмотреть.
Дети двинулись вдоль дороги, где раньше пролегал Четверговый переулок. Они подошли к церкви. Вокруг царила мертвая тишина, все было недвижно.
Даже Николас не смог скрыть своего разочарования.
— Мы бы их услышали, Ник, если б они там работали. Они ушли домой.
Дэвид повернул железную ручку на двери. Гулкое эхо отозвалось внутри, когда он загремел тяжелым засовом, но дверь оказалась заперта.
— Они бы машины так здесь не оставили, — сказал Николас — Может, у них перерыв?
— Мотор у грузовика еще теплый, — крикнул Роланд. — А в кабине куртка.
— И задний борт опущен. Они еще не все доски сгрузили.
— А что это за доски?
— От скамеек в церкви и от полов.
— Тогда подождем, — предложил Николас. — А еще что там есть?
— Ничего... Нет, что-то есть: за переднее колесо мяч закатился.
— Давай его сюда, поиграем.
Роланд вытащил из-под грузовика белый футбольный мяч из пластика. И вдруг замер.
— Что такое?
— Слушайте, — сказал Роланд. — Откуда эта музыка?
— Какая музыка? Тебе померещилось.
— Нет. Слушай, Ник. Он прав.
Это была скрипка. Негромкая, грустная мелодия на высоких нотах. На углу улицы под разбитым фонарем стоял старик в мятой шляпе.
— Зачем он здесь играет?
— Может, он слепой? — предположила Хелен. — Надо сказать ему, что он не там стоит. Он, верно, думает, что здесь кругом дома.
— Слепые такое по отзвукам чувствуют, — возразил Дэвид. — Не трогай его, он, может, репетирует. Давай, Роланд! Мы ждем.
Роланд подбросил мяч и с лета ударил по нему ногой.
Он стоял шагах в тридцати от остальных и бил с тем расчетом, чтобы отпасовать мяч сразу к ним. Однако мяч вдруг взлетел вверх, да так стремительно, что дети и глазом моргнуть не успели. Мяч набрал скорость, поднялся выше, выше — и вдруг с силой ударился в среднее стекло западного витража.
Дэвид присвистнул.
— Вот это да! Роланд, ну-ка дай еще разок!
— Тише, — сказала Хелен.
— Чего ты испугалась? Церковь все равно сносят, разве не так?
— Я и ударил-то не сильно, — произнес Роланд.
— Ну уж, конечно!
— Не волнуйся, — сказала Хелен, — я сейчас пойду гляну: вдруг туда можно залезть.
— Пойдем все вместе, — предложил Дэвид.
— Нет, — возразила Хелен. — Вы стойте здесь — а то вдруг рабочие вернутся. — Она завернула за угол церкви.
— Без этого ты у нас не можешь, — проговорил Николас. — Обязательно тебе надо окно разбить.
— Я не хотел, Ник, честное слово, не хотел. Я просто ударил по мячу, а он вроде как сам взлетел.
— Сам взлетел! — повторил Ник. — Да хватит тебе притворяться!
— Но так оно и было, — настаивал Роланд. — Когда я ударил по мячу, скрипка... скрипка все тянула одну ноту. Разве вы не слышали? Она мне прямо в голову вонзалась. Все глубже... глубже... пока мяч не разбил стекло. Ты что, не слышал музыку?
— Нет. И теперь не слышу. И твоего скрипача что-то не видно. Он куда-то исчез.
— Да, странно все это, — произнес Дэвид. — Мяч из пластика, а пробил свинцовый переплет в окне.
—Просто старина Роланд ударил его как надо, — сказал Николас. — Слушайте, а старик опять запиликал.
Мелодия была все та же, но сейчас она увлекала сердца: это был необузданный танец... он звучал все быстрее, все выше... пока звуки не слились в один, улетевший за предел слышимого. Какое-то время эхо его еще дрожало в воздухе. А потом — смолкло.
— Что это Хелен там застряла? — спросил Николас. — Неужели еще не нашла мяч?
— Небось не может вылезти, — сказал Дэвид. — Пойду взгляну.
— Скажи ей, пусть поторопится, — крикнул вдогонку Николас.
—Ладно. Николас с Роландом остались ждать.
— Я и не знал, что существуют такие кварталы. А ты, Ник?
— Должно быть, вот это и называют "очистка трущоб", — сказал Николас. — Знаешь, в войну много домов разбомбили, а те, что остались, теперь сносят, чтобы построить новые. Вот, видно, потому здесь никто и не живет. Эти дома на слом.
— А где же люди живут, пока новые дома строят? — спросил Роланд.
— Не знаю. Только ты заметил? Там дальше по улице ещеживут. Может, те люди переедут в новые дома, которые здесь строят. И тогда тот квартал можно будет сносить.
— А вот и скрипка снова заиграла, — произнес Роланд. Скрипка звучала опять где-то вдалеке, но с той же необузданной страстью.
— А окрика я что-то не вижу. Где он?
— Что это с тобой сегодня, Роланд? Перестань дергаться — он где-то здесь.
— Да, но где? Секунду назад он стоял под фонарем, а оттуда до тех домов целая миля, не меньше. Ни услышать, ни увидеть его мы не могли бы.
—А я бы хотел знать, куда задевались Хелен и Дэвид, — сказал Николас. — Если они не поторопятся, мы не успеем найти мяч — рабочие вернутся.
— Слушай, а с ними ничего не случилось?..
— Да нет. Они нас просто разыгрывают.
— Может, они где-то застряли или дверь захлопнули, — предположил Роланд.
— Они бы нам крикнули, — ответил Николас. — Нет, тут какой-то розыгрыш. Покарауль-ка здесь — а то они еще попробуют сюда прокрасться... Я им сейчас покажу!
Роланд уселся на сломанный табурет, стоявший на земле. Его пробирал озноб.
И вдруг снова зазвучала музыка.
Роланд вскочил, но скрипача нигде не было видно; понять, откуда раздается музыка, было невозможно.
— Ник!
Музыка стихла.
— Ник! Ник!
В свете дня, клонившегося к закату, пустырь казался огромным, темнеющий воздух замер, дома стояли будто нарисованные. Они выглядели нереальными, словно берег, когда на него смотришь с моря. Где-то вдали брела женщина, толкая перед собой коляску.
— Ник!
Роланд обошел церковь, осторожно ступая по битому кирпичу. Он увидел распахнутую настежь дверь, повисшую на петлях; поперек дверного проема были прибиты две сорванные половицы. Роланд протиснулся внутрь: от двери шел коридор, по бокам от него виднелись какие-то комнаты. Вода сочилась из трещины в стене. Пахло сажей и кошками.
В комнатах не было ничего, кроме обычных вещей, которые бросают при отъезде. Несколько заплесневелых классных журналов Воскресной школы; Библия с медными застежками; выцветшая коричневая фотография церковного шествия на Троицу 1909 года; традиционный экземпляр "Стихов о Трезвости" Керстона — "подарок Джону Бедоузу от группы "Надежда", февраль 1888 г.". Разбитое блюдце, банка из-под джема, позеленевшая от давно высохшей воды.
— Ник!
Роланд вышел из коридора под церковные своды.
Пол в церкви был разобран, балки и все, что возможно снять, подняты и увезены — под ногами осталась обнаженная земля, вокруг — битый кирпич. Церковь была голая, как пещера. Над головой у Роланда три стрельчатых окна, глядевшие на запад, пламенели, словно свечи, огнем заката. Самое высокое, центральное, окно было разбито, на полу лежали осколки стекла. Но мяча нигде не было.
— Ник! Хелен! Дэвид! Где вы?
Сумерки, словно пыль, повисли в церкви.
Роланд вернулся в коридор. В конце его виднелась лестница. Перила с нее были сорваны, однако ступеньки уцелели.
— Дэвид! Ник! Спускайтесь! Ну, не прячьтесь, пожалуйста! Что за шутки!
Никто не отозвался. Шаги Роланда гремели по ступеням. Наверху на площадку выходили двери двух комнат; обе были пусты.
— Ник!
Эхо гулко разнеслось по церкви.
— Ник!
Крик Роланда прозвучал в церкви, а за ним вдруг возник какой-то гул, словно ветер в трубе: что-то поднялось, напряглось, стена задрожала, а пол под ногами заходил ходуном. Церковь наполнилась гулом, бьющимся о стены. Роланд услышал, как отворилась тяжелая дверь, закрылась, и шум стих. В церкви стало совсем тихо; лишь внизу в коридоре послышались чьи-то шаги.
— Кто это? — спросил Роланд.
Шаги приблизились к лестнице и стали подыматься.