Странно, что обо всём этом лучше всего думается именно сейчас. Неуместно. Или как раз очень уместно — на краю-то гибели?
— Что ты узнал? — спросила Аштия, подходя сзади, беззвучно, как дух.
— Кое-что. Кое-что, что мы должны принять во внимание… Знаешь, я раньше считал, что не верю в бога. А сейчас жалею об этом. Лучше бы верил — было бы хоть на что опереться.
— Рассказывай, что смог узнать. Успокойся и рассказывай.
— Их очень много, Аше. И они практически везде. Ещё одна крупная армия разворачивается на востоке. Пленники не смогли сказать мне точно, где именно, потому что им проще ориентироваться на Бабушкино болото или Лесок имени сосны, сломанной прадедушкой по пьяни. А мне трудно соотнести привычные мне топонимы с такими вот. Но очевидно, что нас берут в клещи, как я понимаю. И у нас на пути — тоже враг.
— Серге — рановато паниковать.
— Думаешь? Мои лорды не предупреждены. Эта мощь просто сметёт моё графство. Не оставит даже головешек. Мы брали Хрустальный вдесятеро меньшими силами, я отлично это помню.
— Тут есть небольшое различие. Мы с тобой тогда отстаивали законную власть. Поэтому были те, кто нас всецело поддерживал, и те, кто колебался, и те, кто выступал против. А сейчас твои вассалы стоят перед лицом чужеземного вторжения. Вторжения из чужого мира, что у нас всегда ассоциируется с нападением из мира демонов, не забывай об этом. Необходимость всемерного противодействия подобному врагу никто в Империи не подвергнет сомнению.
— Этот враг передушит моих людей поодиночке, как котят. Эта огромная масса внезапно и всей своей мощью навалится на тех, кто ничего подобного не ожидает, и прекрасная организация вторжения сыграет роль. И, разумеется, нам теперь нельзя идти на Айбихнэ. Там тоже враг. Я не знаю, что делать.
— Я понимаю эти минуты слабости, — сделав короткую паузу, произнесла Аштия. — У меня такие тоже бывали, как они бывают у всех, поэтому я готова тебя поддержать. Выговорись и успокойся. Нам придётся придумать, что делать, но это следует делать на свежую голову.
— Но что, что мы можем придумать?!
— Можно рассмотреть варианты. К примеру: отыскать гнездо этих бандитов, пообещать им прощение, привлечь их на свою сторону. Укрыться у них и переждать в самом безопасном, потому что в самом непредсказуемом месте.
— Эти шакалы пошлют нас в баню с нашим прощением, особенно сейчас, когда моё графство без малого не захвачено. А если даже для вида они и согласятся, то потом дождутся нужного момента и прирежут всех.
— Согласна, вариант отбрасываем. Но я сейчас готова обсудить всё, что придёт в голову. И, наверное, это правильно. Тебе советую сделать то же самое. Если ситуация безвыходна, надо рассмотреть абсолютно все варианты, в том числе и безумные на первый взгляд, и может быть, отыскать выход.
— Ты неисправимая оптимистка.
— Я совсем не такая, какой хочу казаться. Но давай подождём, пока ты будешь готов обсудить ситуацию. Может быть, тогда и у тебя прибавится оптимизма.
— Давай подождём. Только я не вижу выхода. Какой уж тут оптимизм.
— Ладно. Поговорим позже… Фалак, будь аккуратнее, иначе твоя жертва своими воплями перебаламутит весь лес.
— Хоть кто-нибудь слышал хоть один вопль? — пропыхтел оруженосец. — Прошу прощения, госпожа.
— Ничего. Мы в особом походе, можно позволить себе вольности. Заканчивай и следи, чтоб было тихо.
— Если ты действительно хочешь соблюсти тишину, может, начнёшь с себя? — тихо спросил я, постаравшись поморщиться как можно незаметнее.
— Да, ты прав, орать не стоит. — И она ушла, должно быть, пересказывать государю последние новости.
Я пожалел ещё и о том, что никогда не курил. Правда, вот вопрос, как бы я стал добывать тут табак, но, может быть, какой-нибудь заменитель в Империи известен. И сейчас немного никотина мне бы не помешало… По крайней мере, так я мог себе это представить по чужим словам.
Но такова уж ситуация, что придётся самому выгребать из бездны отчаяния, никто мне не поможет. Допустим, мои худшие предположения верны, и всё пропало. Что я могу сделать? Только спасти свою семью. Но для этого надо всё бросить и кинуться их искать, спешно собирать, вытаскивать на юг жену вместе с малышами Илюшей и Таей, с пятилетним Никиткой, семилетней Юленькой, восьмилеткой-Славиком, Борькой и Олежкой, которые тоже не особо велики — им по девять. Да и десятилетний Глеб по большому-то счёту ещё совсем ребёнок.
Мда-а, караван получается приличный.
И я не могу этого сделать. Даже не из соображений долга, чёрт его побери! Что уж там врать самому себе, изображать из себя ярого сторонника Империи, которым в глубине души не являюсь! Вырос я в другом мире и до конца жизни сохраню въевшееся в плоть и кровь представление, что первый и основной мой долг — перед семьёй, женой и детьми. Всё остальное теснится на второй план. О патриотизме можно много и красиво говорить, однако жить-то не со страной, а с конкретными людьми.
Но получается так, что от возможного нового порядка пока не приходится ждать ничего хорошего. Если даже император не доберётся до своей столицы и сложит голову здесь — у него имеется законный наследник, армия и всё прочее, что способно поддержать прежнюю власть и прежний режим. В отличие от рядовых граждан изменникам моего уровня никогда не прощаются государственные преступления, и за меня будут отвечать также и жена, и сыновья — это при самом лучшем раскладе.
А значит, я обязан выполнять свой долг — ради своей же семьи. Или того, что от неё останется после этой войны.
Погоревав ещё немного о сигарете, я вернулся на стоянку, где, судя по выражениям лиц, все уже успели войти в курс дела. Самым невозмутимым был, конечно, государь — но, собственно, от него никто ничего другого и не ожидал. Его долг будет побольше моего.
— И мы станем предполагать, как самое худшее, что о моём пребывании в этих краях враг осведомлён, — сказал он. — Что ж. Всё, что мы пока можем — стремиться к тому, чтоб нас не поймали. Звучит красиво. На время этого путешествия требую временно забыть о титулах и положении. Сейчас мы все равны перед опасностью. Я буду нести дозоры вместе со всеми и разрешаю обращаться ко мне на «ты».
— Государь…
— Фалак, я вполне могу отдать и такой приказ. И тебе придётся подчиниться.
— Да, государь, конечно.
— Я думаю, нам всем надо лечь отдыхать, — сказал я. — Кроме тех, конечно, кто будет беречь нашу безопасность. Быстро перекусить — и лечь.
— Согласен. Я буду первым, — заявил император, и с ним никто, разумеется, не стал спорить.
На этот раз мы отказались от идеи развести костёр, даже маленький и тщательно спрятанный от посторонних глаз. Всем нам было жутковато и очень нервно, но здоровому отдыху, впрочем, это нисколько не помешало. Мне лишь стоило коснуться головой свёрнутого подобием подушки края плаща, чтоб рухнуть в сон. Даже страх перед будущим, даже опасение, что вражеские разведчики уже шарят за ближайшими стволами, едва ли чего-то стоит, когда ты настолько устал! На всё наплевать, если хочется спать!
И если бы не тихое звучание знакомого голоса, на равных вступившее в моё небытие, то, наверное, я так бы и пронежился в этой бездне до самого рассвета, вместе со всеми. Но привычка хоть как-то реагировать на знакомые голоса была воспитана годами службы. Хотя бы сосредоточиться на том, что слышишь!
Говорила Аштия. Правда, совершенно не приказным тоном. Очевидно, что она решила мне присниться именно потому, что накануне я слишком много думал о ней и её идеях, её лихом стремлении раскусить беду, как молоденький орешек.
— Да, наверное, я слишком оптимистична. Жизнь научила. — Женщина тихонько рассмеялась, и мне показалось, будто я понимаю, отчего именно. Словно отвечая моим догадкам и тем подкрепляя предположение, что всё это происходит во сне, она продолжила: — Тот путь через демонический мир, в сопровождении двух средних бойцов, без снаряжения и припасов… Тот путь должен был привести к неминуемой смерти, а привёл к неожиданному спасению.
— Ты никогда не рассказывала о том путешествии, — ответил ей голос государя. Тоже вполне логично, что он здесь — ведь последние дни я только и думаю о долге перед ним, который повязал меня по рукам и ногам. — Как вам удалось выжить? Не уверен, что я с моим опытом смог бы.
— Не рассказывала. О многом я никогда и никому не рассказывала, что верно, то верно. А на вопрос, как сумели выжить, у меня нет ответа. Стечение множества обстоятельств и огромная, запредельная удача. Как и бывает обычно в подобных обстоятельствах. Нам везло, хотя казалось, что наоборот, худшее невезение трудно себе представить, и мы продолжали барахтаться. То, чему меня научило опасное приключение в нижнем мире, а потом и в нашем: не следует сдаваться. Никогда. Пока ты жив, остаётся надежда, и не стоит ещё от неё отказываться.
— Разве я собираюсь сдаваться? У меня тоже было в жизни множество случаев, когда я цеплялся за последнюю ниточку надежды и всё-таки выигрывал. Хотя, конечно, это подбадривает меньше, чем хотелось бы.
— Не смею просить государя рассказать, — снова легонько рассмеялась Аштия.
— Я рассказал бы, наверное. Когда-нибудь потом. Многое из того, что было у меня в юности, сложно объяснить человеку, выросшему в человеческом мире.
Ненадолго воцарилось молчание, и по его оттенку я внезапно осознал, что, кажется, не сплю. Приоткрыл один глаз, обнаружил — уже начинает светлеть, ночной мрак блекнет, хоть пока ещё и не сдаётся. Уже начинаешь чувствовать себя иначе, чем пленник этой ночи с плотной повязкой на лице. Видно было, что совсем рядом сидят его величество и её светлость, завёрнутая в его плащ. Он как раз протянул руку, взял её пальцы в свои.
И мне стало ясно, что обозначать сейчас своё пробуждение — ставить всех нас троих в крайне неловкое положение. Да это ещё мягко сказано! Получается, что мне придётся и дальше изображать спящего и слушать, потому что трудновато будет уснуть по-настоящему, когда тебя пробивает потом в смятении перед таким открытием.
— Я помню, как ты говорила о том, что близость смерти учит не терять ни единого мгновения своей жизни. Поразительно, насколько этот принцип созвучен моим собственным мыслям и желаниям. Но не поступкам, увы.
— Государь…
— Вместо того чтоб добиваться своего, я ждал тогда и ждал впоследствии. Глупо. Очень глупо. Наверное, каждый раз требуется, чтоб меня встряхнуло, и только тогда я начинаю следовать своим же собственным принципам. Понятно, сколь двусмысленно и некуртуазно выглядит то, что сейчас я говорю только о себе, не спрашиваю тебя ни о чём. Но выслушай, прошу. Я всегда чувствовал к тебе восхищение, которое запоздало осознал как любовь. Странное чувство, которого ни к кому другому не испытывал. Но ты никогда не давала мне даже малейшего повода намекнуть о своём к тебе отношении.
— Звучит как комплимент, государь.
— Не знаю, комплимент ли это. Но к добродетельным от природы женщинам отношение всегда особое. К ним трудно подступиться. А уж к беспрецедентно самостоятельным, как ты — тем более. Я всем кажусь скалой и комком мощи, но мне тоже знакомы сомнения. Особенно в вопросах отношений. Я умудрился осознать, что могу предложить тебе брак, лишь в тот момент, когда ты объявила о свадьбе с Гаджетом. Вполне в моём духе. И что мне было делать на том этапе? Ведь это был твой выбор, а значит, ты выходила замуж по любви.
— Я очень любила Раджефа, государь.
— Поэтому я даже не попытался поговорить. Но теперь его нет, давно уже нет. И я сам решил, что пусть и временно, но нас ничто не разделяет, и можно наконец поговорить откровенно. Потому говорю тебе — люблю, любил и буду тебя любить. Я взял в жёны твою дочь в надежде, что она заменит мне тебя. Она — удивительная, очень умная и сильная женщина. Она идеальна на своём месте, лучшая мать, которую я мог бы пожелать для своих детей. Твёрдости её характера и уверенности манер любой бы позавидовал. Даже если бы я решился её короновать и дать ей равную с собой власть, подданные поняли и приняли бы это, потому что она смогла бы повести себя единственно правильным образом…
— Джайда — копия прабабушки, — сведёнными губами произнесла госпожа Солор. — Она как мать моей матери: всегда видит тропку, ведущую сквозь топь.
— Но она — не ты. Как бы идеальна она ни была, она не способна мне тебя заменить. Я долго пытался. Бесполезно. Я люблю именно тебя и желаю именно тебя. Ты станешь моей женой?
— Государь… — Она произнесла это — и замолчала. Может быть, задумалась, может быть, пыталась сформулировать?
Он ждал, недвижимый, как клок мрака. Утро медлило, лишь чувствовалось, как сгущается между стволами туман, как сквозь плотный суконный плащ добирается до плеч и ног ночной холод, собирающий последние силы. Он не так уж докучал в темноте, а сейчас, навёрстывая упущенное, взялся за нас всерьёз. Я хотя бы лежу скукожившись, завернувшись, а каково этим двоим? Они ведь южане, они ж непривычные. А может, настолько увлечены разговором, что ничего не заметят, даже адову бездну?
— Джайда — моя дочь, государь.
— Надайр.
— Что?
— Так меня назвала мать. Надайр. Думаю, ей казалось, будто это что-то значит. Что-то особенное. Я тоже так считал, пока не поселился здесь.
«А я ведь всё-таки узнал, как его зовут, — мелькнуло в голове. Через миг появилось и ещё одно соображение, чуть менее приятное. — Интересно, что он сделает, если узнает, какую именно информацию я ненароком умудрился перехватить… Значит, я ничего не слышал. Ничего же? Ну да…»
— Я не могу предать свою дочь.
— Джайда прекрасно понимает, что не будет единственной женщиной в моей жизни. Мы говорили об этом. Кстати, по её инициативе. Она требовала одного — своего приоритета и соблюдения приличий. Но повторный брак вполне соответствует и тому, и другому.
— Я не могу выйти замуж за зятя. Сам по себе такой брак грубо нарушает второе условие, он скандален по своей сути. И это, конечно, будет оскорбительно для дочери.
— Других возражений нет? — Он снова завладел её руками, сжал их, потом поднёс к губам. Ласка, не больно-то привычная для имперцев. Моресна, помнится, очень смущалась, когда я так делал. Потом привыкла и к большему.
— Государь…
— Надайр.
— Я не могу звать его величество так. А вдруг забудусь при посторонних.
— Чтоб ты забылась? Не могу поверить. Невозможно. Аше, я не хочу на тебя давить. На этот вопрос ответь мне, как обычному мужчине, не своему государю.
— Как обычному мужчине? Что ж… Скажу, что я уже оставила за плечами возраст, в котором прилично вести разговоры о любви.
— Человек открыт чувствам, пока он жив.
— Я не желаю делать то, что моя дочь может счесть предательством.
— А если она даст своё согласие?
— Разве она когда-нибудь решится противоречить тебе?
— Это неформальное обращение — бальзам для моих ушей. — По тону чувствовалось, что он мягко улыбается.
— Я никогда не говорила его величеству «ты». Жутковато.
— Когда-то надо было попробовать… Ты неверно представляешь себе наши с Джайдой отношения. Она достаточно свободна духом, чтоб противоречить мне в вопросах, которые считает важными. Я могу предложить ей полюбовную сделку и в самом деле наделить правами, лишь немного уступающими моим. Это разумно, она лучше, чем кто-либо, сможет соблюсти интересы нашего наследника. И в этом случае даже мой повторный брак с легендарной госпожой Солор не нанесёт ей политического ущерба.
— Слишком высока оценка моей особы. Но вряд ли подобную сделку между супругами можно назвать полюбовной. Просто «сделка». От мужа всё равно мечтаешь дождаться любви. И если муж предпочитает тебе твою же мать, да ещё столь демонстративно…
— Если мы с Джайдой сумеем построить свою любовь, то совершенно особым образом, и иные мои привязанности, а равным образом моя страсть к тебе, этому не будут помехой.
— А ты хотя бы пытаешься?
— Поверь — от всей души и всем сердцем. Я очень уважаю Джайду. Но настоящей страсти к ней не испытаю никогда. Однако же существует на свете немало пар, сумевших построить успешный и приятный брак на основе дружбы, взаимоподдержки, уважения. Я стремлюсь к тому же, и, как мне кажется, жена — тоже.