Вечерами Вика спускалась в сад, окружавший дом, и подолгу гуляла. Днем выходить она не рисковала – в любой момент в комнату к девочке мог придти хозяин, и ему вряд ли понравилось бы ее отсутствие. Вечерами он никогда не появлялся, и она наслаждалась тишиной, чистым воздухом и легким шумом листвы над головой. В такие минуты она часто вспоминала свой приход к странному человеку с седой бородой и то, что произошло тогда, в маленькой квартире. Со временем это стало ее любимым воспоминанием, она берегла и лелеяла его, с удовольствием вспоминая каждую деталь и каждое слово, – его и свои.
В этом саду и случилось вскоре неприятное происшествие, едва не изменившее ее дальнейшую судьбу.
Один из мордатых охранников хозяина давно выказывал ей свое расположение: заглядывал без причины к ним в комнату, пытался заговорить и даже однажды – прижать ее в углу коридора. Тогда она, без затей, смазала ему по физиономии, охранник сдавленно охнул, отскочил и посмотрел на нее так, что Вике стало не по себе. Однако охранник, оглянувшись по сторонам, отступил, и скоро она забыла о случившемся. Зря.
…Он, видимо, давно наблюдал за ее вечерними прогулками и выбрал момент, когда она забрела в самый дальний и глухой угол сада. Подкрался он незаметно; сильные руки вдруг обхватили ее сзади: одна держала ее поперек туловища, вторая зажимала рот. Потом ее потащили в сторону – к широкой стальной двери подвального гаража.
Ошеломленная и испуганная, она поначалу не оказала сопротивления. Потом попробовала кричать, но даже мычания не прорвалось сквозь широкую стальную ладонь, намертво запечатавшую ей рот. Тогда она стала лягаться и раз все-таки попала каблуком – сзади зло зашипели.
– Будешь дергаться, голову откручу! – зло прошептали у нее над головой, и этот злой шепот внезапно привел ее в ярость. Со студенческих времен у нее сохранилась привычка носить в кармане халата остро заточенный скальпель (ей часто приходилось возвращаться домой поздними вечерами) и сейчас она вспомнила о нем. Недолго думая, она выхватила скальпель и с размаху вонзила его в толстую стальную руку, сжимавшую ее тело.
Сзади завыли, и она ощутила свободу. Сделав несколько торопливых шагов вперед, она оглянулась. Охранник, сжимая раненую руку другой, выл и раскачивался. Между пальцами ладони блестела в тусклом свете фонарей узкая рукоятка скальпеля; густая темная капля скользнула с раненой руки на землю, затем вторая, третья… Она повернулась и побежала к себе…
* * *Утром следующего дня человек с не запоминающимся лицом вызвал Вику к себе.
– Зачем вы ранили моего человека? – резко спросил он, едва она робко переступила порог.
Она с удивлением и страхом посмотрела на него, и он понял немой вопрос, содержавшийся в ее взгляде.
– Я знаю все, что происходит в этом доме, а также – за его пределами, – еле заметная улыбка разжала его тонкие губы. – Итак, почему?
Эта самоуверенная улыбка вдруг заставила Вику забыть страх.
– Еще раз полезет – получит еще! – с вызовом в голосе ответила она.
Человек за письменным столом пристально посмотрел на нее. И она невольно заметила, что взгляд его стал иным – не таким, как раньше. Ей даже показалась, что в этих холодных серых глазах промелькнуло нечто новое, незнакомое ей прежде.
– Понятно, – наконец вымолвил человек с не запоминающимся лицом снова еле заметно усмехнулся. Только (и она отметила это) усмешка в этот раз была иной. – Но меня интересует больше другое. Почему вы оставили девочку одну? И надолго?
– Я была ей не нужна.
В глазах у него промелькнуло нескрываемое недоверие.
– Я сделала ей укол, и девочка спала, – торопливо пояснила Вика. – Следующая инъекция понадобилась только через несколько часов.
– А если бы она проснулась?
– Это исключено.
– Так, – человек за столом задумался. – Хорошо. Когда Вете нужно сделать очередной укол?
Вика взглянула на часы:
– Через двадцать минут.
– Посмотрим, – он встал из-за стола. – Идем!
В комнате Веты он не стал садиться, а только подошел к кроватке. Девочка спала, разбросав по одеялу исхудавшие прозрачные руки. Вика подготовила шприц и стала рядом. Так прошло несколько минут. Вдруг девочка вздрогнула и легонько застонала. Лицо мужчины у кроватки исказилось.
– Пора! – Вика отбросила одеяло и легко перевернула худенькое тельце на бочок. Быстро и ловко сделала укол. Вета вздохнула и задышала ровно. – Проснется она через два часа, не раньше, – пояснила Вика, накрывая ребенка одеяльцем.
Человек у кроватки кивнул и снова посмотрел на нее странным взглядом.
– Я хочу вам кое-что показать, – вдруг сказал он необычно теплым голосом. – Это близко. Едем?..
Это действительно оказалась недалеко. Вскоре они уже ходили по сверкающим паркетным полам похожей на игрушку квартиры. Мебель, ковры, занавеси на окнах – все здесь было новым и нарядным. Но больше всего поразили Вику большие полки вдоль стен, сплошь уставленные видеокассетами, телевизоры во всех комнатах. Даже в туалете (ее спутник любезно показывал ей все) был телевизор на специальном кронштейне под потолком. Недоумевая, зачем он привез ее сюда, Вика бродила по этим конфетным комнатам, с невольным женским любопытством разглядывая их убранство.
– Нравится? – спросил ее спутник, когда они, наконец, покончили с осмотром и уселись на громадный мягкий диван с высокой удобной спинкой.
Она молча кивнула.
– Все это, если захотите, будет вашим.
Она удивленно посмотрела на него.
– Все просто, Виктория Аркадьевна, – улыбнулся он, и это была совершенно иная улыбка. – Я мужчина, а каждый мужчина мечтает о доме, где бы его любили и ждали. Там, – он мотнул головой, и она поняла, что это он о кирпичном особняке, – я больше работаю и принимаю партнеров. Мне нужен уголок, где было бы совсем иное. Этот уголок здесь, и хочу, чтобы хозяйкой его были вы.
Она молчала.
– Вы ни в чем не будете нуждаться, – продолжил он. – У вас будут квартира, деньги, машина и возможность делать, все, что вам хочется. Единственное мое требование – вы всегда должны быть готовы окружить меня теплом и лаской и, – он возвысил голос, – только меня одного. Ясно?
Она молчала, ошеломленная этим предложением, и не зная, что ответить. Он тоже молчал. Тогда она встала, прошлась по мягкому ковру, укрывавшему пол этой просторной гостиной и медленно обвела взглядом все вокруг. И ей вдруг безумно захотелось обладать всем этим, валяться на этом диване или этом ковре, смотреть эти фильмы на кассетах, пить вино из высоких хрустальных бокалов, что стояли сейчас за стеклом зеркальной горки, и забыть о мрачном больничном коридоре, обшарпанной ординаторской, хнычущих больных детях и своей, давно требующей ремонта, постылой и крохотной квартирке на девятом этаже бетонного дома.
Она невольно бросила взгляд на человека на диване, тот перехватил его и улыбнулся. Вика поняла, что он прочитал эти ее мысли и покраснела. Чтобы скрыть смущение, она отвернулась и машинально открыла створки платяного шкафа.
Шкаф был пуст. Только на дне его валялось что-то белое. Вика машинально нагнулась и подняла то, что вначале показалось ей тряпочкой.
Это был бюстгальтер – кружевная и очень дорогая вещица, как сразу определила Вика. Она недоуменно повернулась к дивану. Человек, сидевший на нем, перестал улыбаться. Вскочив, он подбежал к ней, выхватил у нее из рук находку, забросил ее в шкаф и закрыл дверцы.
– Говорил же убрать! – яростно прошипел он, и Вика невольно отшатнулась – голос спутника в эту минуту напомнил ей другой – тот, что она слышала вечером в саду. И она вопрошающе посмотрела ему в глаза.
– Да, Виктория Аркадьевна, здесь жила другая женщина, – хмуро ответил он. – Но она нарушила условие договора – то, которым возбраняется принимать здесь других мужчин. Я же говорил вам, что знаю все, что происходит вокруг меня…
Она молчала.
– Не беспокойтесь, ничего плохого ей не сделали, – досадливо сказал он, – даже не выгоняли. Сама собрала вещи и ушла.
– К нему?
– В том-то дело, что нет! – сморщился мужчина. – Так было бы хоть понятно.
– А кто он?
Человек с не запоминающимся лицом ответил не сразу.
– Вы его знаете. Тот, что вас лечил.
– У них была любовь? – спросила Вика и сама не узнала свой голос – он стал пронзительно тонким.
– Она сказала, что нет. Она, мол, хотела, поэтому и затащила его сюда, а он даже не прикоснулся к ней. Только устроил ей какой-то необыкновенный сеанс. Какой – я так и не понял. Да и она толком объяснить не могла – все плакала… Но мне не важно – прикасался он к ней или нет. Она не должна была его сюда приглашать – вот главное!
Она взглянула на часы:
– Нам пора!
– Вы все-таки не спешите отказываться, – со вздохом сказал он. – Подумайте. Я не буду вас торопить.
– Слушайте! – она глянула на него в упор. – А почему вы до сих пор не пригласили его к Вете? Несколько шарлатанов уже приводили, а его нет. Почему?
Она говорила и сама удивлялась себе. Больше она не боялась этого человека.
Произошло странное. Он не выдержал ее взгляда и опустил глаза.
– Один человек сказал мне, что делать это не стоит, – наконец нехотя ответил он, – а этому человеку я всегда верил. Теперь вижу: или он ошибся или же по непонятной причине обманул меня…
Обратной дорогой они не проронили ни слова…
12.
События последних дней настолько утомили Панова, что он решил взять отпуск. К тому же вот уже два месяца он работал без выходных и практически не выходя из стен – и чувствовал себя по этой причине весьма скверно. Плохо спал, а, просыпаясь ни свет ни заря, бездумно глядел в белый потолок, не чувствуя в себе сил даже для того, чтобы просто встать…
Он попросил Мишу объявить очереди, что примет только тех, кто успел записаться заранее, и работал еще два дня. А наутро третьего самолично уложил в сумку то, что счел необходимым, и поехал на автостанцию. Несколько дней назад он вспомнил о приглашении Фадея Егоровича (так звали гостившего у него старичка-лесовичка) и решил им воспользоваться.
Лесовичок встретил его радушно. С удовольствием принял подарки себе и супруге (Панов не поскупился на них и понял, что угодил), а потом повел показывать свое хозяйство. Жил Егорович (так звала его супруга и как-то сразу стал звать Панов) в большом рубленном доме-пятистенке, на самом краю деревни, у леса. Значительную часть этого не нового, но еще крепкого дома, занимала огромная русская печь; вокруг нее на прибитых к потолку шестах висели пучки трав, наполнявшие дом легким душистым ароматом. Егорович долго объяснял ему, какая трава от чего помогает; Панову это было неинтересно, он почти не слушал, поэтому ничего и не запомнил.
Поразила его кладовая Егоровича: стены ее от пола до потолка закрывали полки, сплошь уставленные бутылками всех форм, видов и цветов.
– Вот, Димитрий, погреба мои, – торжественно сказал лесовичок, довольный произведенным впечатлением. – Настоечки, наливочки, водочки – такого нигде больше не увидишь и не попробуешь. Только у меня!
– Что, сами делали? – спросил изумленный Панов.
– Вот этими самыми руками! – потряс Егорович ладонями. – Все – от начала до конца!
– Так это самогон? – протянул разочарованный Панов.
Егорович обиделся.
– Самогон у бабок, которые им людей травят, а у меня водочка домашняя – почище казенной. Народ, милый ты мой человек, обленился и забыл, как предки делали. Ему сегодня лишь бы побыстрее: бросил сахар в воду, добавил дрожжей – и уже аппарат тянет. А какая из сахара может быть водка? Ром, разве, так здесь не Ямайка, а мы не негры – делать его не умеем. Вот и получается сивуха. А я вот не ленюсь зерна ржаного прикупить – заметь, именно ржаного, другое для такого дела не годится – прорастить его, как положено, смолоть и брагу заварить, – Егорович аж раскраснелся, объясняя. – Аппарат у меня хотя и хороший, но не промышленный – ректификация не та. Поэтому продукт затем чищу. И не марганцовкой, как бабки наши – и то, если они его еще чистят, часто и этого нет – а угольком, как положено. Знаешь, сколько наши предки способов очистки водки придумали? – лесовичок схватил его рукав. – Сотни! Сам в книгах читал. Даже яичным белком. Но лучше всего – древесный уголь. Березовый. Сам жгу, получается – лучше не надо! Два-три раза водочку сквозь уголь процедишь – она, как ключевая вода, без запаха, мягкая. У меня ее даже ОТК проверяло – высшим сортом отметило.
– Какое ОТК? – удивился Панов.
– Самое настоящее, – Егорович аж засветился от удовольствия. – Когда у нас тут борьба с пьянством была, приехала раз из района милиция – самогонщиков шерстить. Наш-то участковый меня не трогал – хороший человек. Нальешь ему стакан с закусочкой, с собой бутылочку дашь – вот и все дела. А эти навалились: сдавай, говорят, дед все добровольно. Ну, аппарат не нашли – он у меня постоянно в лесу, а водку забрали. Ее тогда мало было, но "козла" своего полного нагрузили. Протокол составили. Через месяц вызывают повесткой, – лесовичок снова захихикал, – говорят: так, мол, и так, Егорович, экспертиза признала, что у тебя был не самогон, а водка высшего качества. Так что дело против тебя прекращаем. А сами мнутся. Извини, говорят, дед, тут тебе изъятое положено вернуть, а хлопцы наши раньше этого ОТК разобрались – только посуда осталась. Подпиши бумагу, что претензий не имеешь…
– И подписали? – улыбнулся Панов.
– Подписал, – махнул рукой Егорович, – пусть им на здоровье. Если ко мне по-хорошему, то и я…
За обедам они отдали должное и настойкам, и наливочкам, и водочкам; Панов, которому никогда в жизни не приходилось пробовать ничего подобного, пришел в полный восторг. Особенно понравилась ему анисовая: она просто таяла во рту, оставляя легкую сладковатую свежесть. Егорович прямо лучился от удовольствия.
– Это тебе, Димитрий, не городское пойло, что у вас по магазинам стоит, – вдохновенно комментировал он. – Понавезли из-за границы, этикеток красивых налепили, а попробуешь – тьфу! Ну, ректификация у них может и хорошая, но гонят ведь из чего? Хорошо еще, когда из пшеницы заплесневелой. А то ведь – я узнавал – из картошки и буряка. Потом водой разведут дистиллированной – ни вкуса, ни мягкости. Или бухнут еще сиропа – вот тебе и ликер. А в ликере том один сахар. У нас, русских, своя наливочка лучше всякого ликера – на свежей ягодке настаивается. И аромат тебе и вкус…
– И покрепче, – поддакнул Панов, успевший снять пробу с наливочки лесовичка.
– Это само собой. Крепость у хлебного вина должна быть 40 процентов. И по весу спирта, а не по объему, как за границей. Дмитрий Иванович Менделеев, тезка твой, формулу открыл. Ученый был человек, царствие ему небесное, во всем знал толк…
– А как вы ее взвешиваете? – полюбопытствовал Панов.
– Зачем взвешивать? У меня спиртометр есть. И не тот, что у вас на базарах продают, а настоящий, лабораторный. Я в спирт водицы ключевой добавлю, замерю – все путем. Хорошая настоечка, милый ты мой человек, это не только радость, но и лекарство – испокон веков на Руси ею лечились. И коли употреблять умеренно – только на пользу здоровью. По себе сужу. В газетах вон пишут, что на мужскую способность это дело влияет. А ты спроси у Петровны моей: как на меня повлияло?
– Да ну тебя, дед! – засмущалась Петровна, пухленькая, милая старушка с не по возрасту румяным лицом.
– Нет, ты скажи! – настаивал порядком захмелевший Егорович, и Петровна, плюнув, выбежала из-за стола. Панов хохотал, Егорович вторил ему мелко и часто…
Вечером они отправились к лесной речушке, протекавшей неподалеку, – ладить обещанную Егоровичем уху. Там, у полощущих длинные ветви в воде кустов, стояли две плетеные из лозняка верши. Они вытащили их кошкой и набросали ведерко золотистых жирных линей и коричневых толстых щук. Егорович позволил ему только выпотрошить и почистить рыбу. Уху в черном закопченном казане варил сам, время от времени бросая в кипящее варево очередную порцию рыбы, которую вскорости вылавливал же обратно большой алюминиевой шумовкой. Готовую рыбу он складывал в эмалированную миску величиной в средних размеров тазик.