Ей часто казалось, что у неё не было детства. Оно действительно слишком рано кончилось. Раньше, чем у большинства её ровесников. Впрочем, какая разница? Рано или поздно всё кончается. В человеческой жизни всё имеет своё начало и свой конец. Всё проходит. А вот Кама хочет создать вечное царство. Мир бессмертных каменных созданий, способных периодически изменять форму, совершенствовать свой облик. Возможно, это будет царство подлинного совершенства… Нет! Ничего этого не будет! Никто, кроме Трёхликой, не хочет этого бездушного совершенства… А почему, собственно, бездушною? Ведь у этих каменных созданий будут души, а существо, наделённое душой, способно любить. Люди жалеют, что нельзя жить и любить вечно. То есть, можно, конечно, но каждая конкретная жизнь коротка. Мало кто помнит прошлую и абсолютно никто не знает, какова будет следующая. Не лучше ли навсегда поселиться в одном вечном и неуязвимом теле?
В последнее время Гинте постоянно снились кошмары. Сны, которые она уже когда-то видела. Круглолицый каменный великан, заглядывающий в пещеру, где она спала… Чёрная рука, которая тянулась к ней из темноты и вслепую искала её, шевеля длинными, похожими на гинз пальцами. Гинте было страшно, но она даже не пыталась спрятаться. Она знала, что её всё равно найдут. «Не бойся, не бойся, — шептал ей чей-то тихий, вкрадчивый голос. — Не бойся вечности, дитя. Вечный сон — не так уж и плохо… А если Трёхликая тебя разбудит, ты сможешь вечно наслаждаться своим бессмертием…» — «Не хочу! Не хочу!» — противилась Гинта, но какая-то невыносимая тяжесть давила ей на грудь и сковывала члены. Она чувствовала, как цепенеет тело, и знала — ей не вырваться. Однажды к ней подбежал золотой зверь и, лизнув ей руку, сказал: «Чего ты боишься? Мы снова вместе. Я так долго по тебе тосковал…» — «Синг! — обрадовалась Гинта. — Где ты был?» — «Как — где? — удивился зверь. — Я столько лет провёл на одном месте. И почему ты называешь меня чужим именем? Неужели ты не помнишь, как меня зовут?» — «Нури…»
Гинта проснулась. В соседней комнате плакал ребёнок. За окном горели огни, и все шторы были разукрашены мутными цветными пятнами. Раньше, помимо фонарей, Ингатам освещали диуриновые и хальционовые статуи. Теперь их обломки устилали границу Ингамарны и Спящих Земель. Слуги пока наставили в саду простых фонарей. Украшать Ингатам было некогда. С этим можно подождать до весны. Главное сейчас — осветить его получше. Вся Ингамарна сияла огнями. И не только Ингамарна. Люди повсюду сражались с темнотой. Ночь, тем более такая длинная и тёмная, — хорошее укрытие для врага. Мало ли откуда он ещё может появиться.
Снегопад, длившийся трое суток, закончился. Теперь хоть в саду не чернели ямы и глубокие борозды, которые оставили здесь ожившие изваяния. Припорошённый снегом Ингатам выглядел если и не нарядным, то, по крайней мере, не производил угнетающего впечатления.
В последнее время Гинте было особенно одиноко. Амнита уже несколько дней как улетела в Эриндорн. Должна же она поближе познакомиться с огромной стальной птицей, которая позволит ей достичь обители Трёхликой и войти туда, несмотря на плотно запертые ворота… Когда Гинта об этом думала, у неё окончательно портилось настроение. Она два раза слетала в Эриндорн, но ненадолго. Она знала, что сейчас её место в Ингамарне. Гинта следовала правилу, которого уже не одну тысячу лет придерживались её облечённые властью предки: в тяжёлое время правитель должен быть со своими подданными. Гинта чувствовала, что они в ней действительно нуждаются. Не только в её колдовском искусстве, но и просто в её присутствии здесь. Её настроение передавалось и воинам, и слугам. Видя, как ей заглядывают в глаза, Гинта старалась казаться спокойной и весёлой, и ей это удавалось, а оставаясь наедине с собой, она подолгу делала упражнения, помогающие снять напряжение. Она часто поднималась в комнату с камином и смотрела на портреты родителей. Ранх и Синтиола умерли, когда им было столько же, сколько сейчас Эрлину и Гинте. Двадцать и восемнадцать…
«Наверное, мне никогда не удастся пожить спокойно и счастливо, — думала она. — Мы с Эрлином никогда не будет сидеть зимним вечером у камина в окружении наших детей. Мне некого было называть матерью, и никто так не назовёт меня. Что ж… Если роду Диннувира суждено прерваться, значит так угодно судьбе. Он вернулся в этот мир, чтобы помочь людям. Возможно, ему… то есть мне… предстоит достигнуть ещё большего могущества, чем в прошлой жизни, но… Неужели, возвращаясь сюда, он втайне не надеялся обрести счастье?»
Нури ей больше не снился. Странно… Тогда у неё тоже был любимец сингал. Его душу вселили в изваяние, стоявшее у ворот царского дворца в Сингатаме. Золотой зверь, который когда-то охранял дворец, потом три тысячи лет охранял одинокую аркону. Недавно он защитил Хаюганну от полчища дикарей, а теперь застыл на берегу замёрзшей Хонталиры, словно размышляя, куда ему пойти и что вообще делать дальше… «Мы снова вместе… Я так долго по тебе тосковал».
Теперь Гинта понимала — судьба настигла её и подошла к ней вплотную. Гуляя в одиночестве по саду, она подставляла лицо холодному зимнему ветру и ощущала дыхание вечности. Вечный сон… Что это? Вечная смерть или бессмертие? Над голыми кронами деревьев призрачно белела Кама. Санты не было видно с начала Великой Ночи.
«Ты уже в каменном плену, — думала Гинта, глядя в чёрное небо. — Но ты всё равно вырвешься. А я?»
Как она обрадовалась, увидев однажды мелькающее среди темных стволов гибкое золотистое тело.
«Синг! Почему ты хромаешь? Где ты пропадал?»
«Скажи спасибо, что я вообще жив», — проворчал зверь, лизнув ей руку.
«Я звала тебя…»
«Да? Я даже не слышал… Я был слишком слаб. Когда ты была за горами, я очень неудачно поохотился. Выследил крупного турна, а он оказался не только силен, но и хитёр. Он меня ранил. А когда я возвращался в наше логово, на меня напал сарван. Зимой они часто спускаются с вершин. Не знаю, как я уцелел и дополз до пещеры… Конечно, не будь я ранен, я бы с ним быстро разделался. Я потерял много крови и очень долго лежал. Наутинге пришлось охотиться, а ведь она ждёт детёнышей…»
«Чего вам здесь не живётся? В горах опасней, чем внизу».
«Это только людям так кажется. Наутинга предпочитает, чтобы детёныши появлялись на свет в горах. Но сейчас мы спустились в нижние леса. В последнее время в горах действительно неуютно. Что-то не так».
«А что именно?»
«Они трясутся».
«Кто?»
«Горы. Там всё движется. Вчера нас чуть не накрыло лавиной. А сегодня мне показалось, что и здесь, внизу, земля дрожит. Но здесь всё равно спокойней… Что такое творится?»
На следующий день толчки стали ощутимы и в Ингамарне, а в Хаюганне трясло так, что кое-кто перебрался к своим родственникам и знакомым, чьи дома стояли подальше от гор. Впрочем, сильного землетрясения не ждали. Белые тиумиды, проводившие много времени в нижних пещерах, сказали, что гинзы и свиды даже не покинули своих нор.
В середине тигма резко потеплело. За насколько дней растаял почти весь снег. Фонари освещали голый почерневший сад, который наполнился журчанием многочисленных ручьёв и ручейков. В этих звуках не было радостного обещания скорой весны. Гинте чудилось, что во мраке Великой Ночи перешёптываются тысячи демонов тьмы. Северо-западную часть сада, находившуюся в низине, затопило так, что можно было плавать на лодке. Деревья стояли по колено в воде. Потом повалил мокрый снег, который плавно перешёл в дождь, после чего ударил мороз, и сад превратился в ледяное царство, сказочно-красивое при свете фонарей. Эта картина навевала на Гинту печаль и тревогу. Казалось, этот хрупкий, призрачный мир вот-вот рассыпется от легкого дуновения ветра. Призрачный мир, созданный по прихоти Камы. По её же прихоти он может исчезнуть…
Морозы держались недолго. Скоро снова зашумели ручьи. Дожди чередовались с мокрым снегом. Горы время от времени трясло. К этому уже привыкли и не особенно боялись. Людей настораживало другое. После битвы с варнами зиннуритовый зверь остался на 6ерегу Хонталиры, и хотя никто не решался подойти к нему близко, его вид давно уже никому не внушал страха. С тех пор, как Диннар остановил статую, она больше не двигалась. Значит, душа зверя спала, а спящий маррунг не опасен. С наступлением Великой Ночи фигура сингала утонула во тьме, и видели её только часовые, когда освещали местность со сторожевых вышек. Теперь уже не помнили, кто из них и когда именно заметил, что каменный гигант изменил позу и оказался немного дальше от берега, чем был раньше. За золотым зверей наблюдала несколько дней и страшное предположение подтвердилось. Он двигался. Сам. Никто из колдунов к нему не подходил. Значит, маррунг проснулся.
— Диннар тут ни при чём, — уверяла Гинта испуганных жителей Хаюганны. — Никто не может воздействовать на душу, заключённую в камень. Никто, кроме Трёхликой. Разве вы не знаете, что в период своей наивысшей активности — а сейчас именно такой период, она способна влиять на камни? Вспомните пять великанов в пустыне за Улламарной. А разве ваши деды не слышали от своих отцов и дедов, что в прошлую Ночь Камы золотой зверь уже пытался встать?
Гинта боялась за Диннара. Ему только начали доверять. Если он опять наткнётся на стену ненависти и страха, он может снова, но на этот раз уже окончательно, отвернуться от людей. А если он ещё и потеряет Амниту…
«Нет, нет, — твердила Гинта. — Этого не будет. Трёхликая, ты не сможешь их разлучить. Злая, бесплодная богиня, ты не умеешь любить, но вечно завидуешь чужой любви. Тебе не одолеть их. Ты знаешь, что тот, кто любит, уязвим. И всё же тот, кто любит, сильнее».
К счастью, никто и не пытался обвинить Диннара. Слишком свежа была память о недавней битве, когда он, возглавив каменное войско, спас Ингамарну и Улламарну от полчища дикарей. А вскоре и золотого зверя перестали бояться. Двигался он редко и очень медленно. Похоже, он хотел вернуться к старой арконе, под которой пролежал три тысячи лет.
— Сингал возвращается на место, — говорила Гинта. — А значит, скоро всё вернётся на круги своя. Сингал Нури, чья душа заключена в это изваяние, был любимцем Диннувира. Он не причинит нам зла.
Гинта не пыталась обмануть людей. Она чувствовала, что этот маррунг действительно не опасен, и верила, что в случае чего она сумеет его остановить, как и тогда, когда была Диннувиром. Нури вспомнит её и подчинится.
А вот с другими маррунгами ей не справиться. Если только она не решится на то, на что когда-то решился Диннувир. Судьба избавила его от необходимости приносить себя в жертву. А вот что судьба приготовила ему сейчас, спустя три тысячи лет?
Когда боевые дайверы бомбили в Валлондоле вражеские объекты, пилоты получили приказ уничтожить гигантскую статую бога, стоявшую возле недавно построенного дворца в Саррондоне. Этот приказ показался бы им смешным, если бы они не знали, что исходит он от Гинты. Величайшая нумада Сантары никогда бы не стала отдавать нелепых распоряжений. Статую уничтожили. Эрлин предлагал разбить и гигантское изваяние Маррона, но Ганга не позволила. Она не хотела пугать марвидов, которые сочли бы это дерзостью по отношению к повелителю камней. Они смертельно боялись его гнева. И была ещё одна причина, которая мешала Гинте уничтожить эту статую. Она поручила нескольким мангартам из школы Аххана днём и ночью охранять зиннуритового исполина.
«Тагай не сумеет к нему подобраться, — думала она. — Ни в плотном, ни в тонком теле. К нему никого не подпустят… Да только вот зря я себя успокаиваю. Тагай не дурак. Если он действительно намерен сделать маррунга, то давно уже нашёл каменного гиганта, которого можно для этого использовать. Но где он его прячет? Где можно спрятать огромную статую? Мы же весь Валлондол прочесали, пока не наступила Ночь. Не говоря уже о Сантаре… Только про восточные леса не подумали. Мы многое упустили из виду. Враги называют нас с Эрлином правителями, которые залезли на трон, едва выбравшись из пелёнок… Что поделаешь, если у нас не было времени повзрослеть и набраться опыта…»
Теперь дайверы постоянно кружили над восточными лесами, освещая хаговые дебри мощными прожекторами. Да и разведчики на вангах были там частыми гостями. Похоже, все уцелевшие дикари вернулись в Валлондол. Разведчики не заметили ничего подозрительного. Ничего и никого. Ни людей, ни варнов, ни тем более гигантских статуй.
Тагай мог сделать маррунгом просто глыбу камня и даже целую скалу, но это было бы не так страшно, как если бы он «оживил» статую. Если верить записям Диннувира, маррунги, не имеющие образа, слишком быстро засыпали. Ваятель, который создаёт подобие живого существа, в каком-то смысле одухотворяет камень, и чем искусней сделана статуя, тем больше она может «бодрствовать», если вселить в неё душу. Многое зависело и от массы изваяния. Маленькие маррунги тоже быстро засыпали, поэтому особенно тщательно сейчас охранялись большие статуи. Некоторые были попросту разбиты. В Сантаре ещё никогда не уничтожалось столько статуй. О том, что колдун Тагай знает страшное заклинание, было известно лишь единицам, но поразительное чутьё сантарийцев, всегда удивлявшее детей воды, подсказывало им: в эту Ночь Камы надо остерегаться каменных фигур. В Сантаре всегда побаивались ваятелей, работавших с камнем. И если один повелитель камней «оживил» статуи, чтобы спасти людей, то где гарантия, что кто-нибудь не оживит их совсем с другой целью. Тем более что Ночь Камы — время господства злых демонов. Трёхликая любит делать фигуры из камня и будит спящих маррунгов. Каменные существа опасны. Особенно в период её господства над миром.
Статую Маррона тщательно охраняли, и Гинта была уверена, что Тагай не сможет ею воспользоваться. А вот она сможет, если что. Но неужели ей всё-таки придётся…
Война подходила к концу. Во всяком случае так считал Эрлин, который всё чаще и чаще прилетал на ванге в Ингатам. Диннар здесь не появлялся. Он летал к Амните в Эриндорн.
— Они постоянно ссорятся, — сказал однажды Эрлин. — Когда бы он ни прилетел, она всё на Агерланде. Он, естественно, сразу туда… Диннара злит, что она не вылезает из дайверана.
— Но он же знает, что летательные аппараты — её слабость…
— По-моему, он что-то подозревает. Мои ребята на Агерланде боятся его, как огня. Даже стараются не попадаться ему на глаза. Вдруг он захочет выведать у них истинную причину столь горячего интереса Амниты к нашей с ней новой игрушке. Они все отличные техники и пилоты, но у них среднее анх, а он…
— Он не посмеет применить запрещённый анхакар, — нахмурилась Гинта. — Теперь он хорошо знаком с этикой нумадов и не захочет стать среди нас изгоем. Впрочем… Твои парни правы. Пусть лучше пока держатся от него подальше. На всякий случай. К сожалению, Диннар иногда бывает непредсказуем.
— Амнита действительно уверена, что у неё всё получится?
— Если говорит, значит уверена.
— Тогда почему она так упорно скрывает всё это от Диннара?
— Потому что он слишком подозрителен и может ей помешать.
— Мне иногда тоже хочется помешать.
— Думаешь, мне не хочется? Но она нам никогда этого не простит… Да и прощать-то будет некого. Ты же знаешь, что тогда произойдёт. Что бы ни случилось с Амнитой, мы вынуждены согласиться с её решением. И возможно, даже принять эту жертву. Хотя принимать такие жертвы ещё труднее, чем их приносить.
— Лучше будем надеяться, что всё обойдётся без жертв, — сказал Эрлин, крепко обняв Гинту. — Если Амнита верит в свои силы, то мы должны верит в неё, и это ей поможет. Она ведь уже не раз попадала в переделки, и ей всегда удавалось выкрутиться.
«Конечно, мы будем надеяться, — думала Гинта, глядя на кусочек звёздного неба, которое смотрело в спальню сквозь щель в занавесках. — Надеяться и верить. Что нам ещё остаётся…»
Она не знала, что сейчас — ночь или уже утро. Когда Эрлин был рядом, она забывала о времени. Он наконец-то уснул. Её супруг, утомлённый войной и любовью… При свете маленькой лампы Гинта любовалась его прекрасным лицом. Быть может, это последняя ночь, которую они провели вместе. Подольше бы она не кончалась.
— Она ещё долго не кончится, — сказал неизвестно откуда взявшийся золотой зверь. — Ведь это Великая Ночь.
— Кто ты? — спросила Гинта. — Ведь ты не Синг…
— Какая разница… Все мы уходим и возвращаемся. Через год или через тысячи лет.
— Нури не может вернуться. Его душа в камне.
— Но он хочет вернуться. И ты тоже.
Зверь исчез так же внезапно, как и появился. А проснулась Гинта от того, что загудел лонгатор. Она поскорей заглушила звук и ушла с аппаратом в другую комнату. Ей не хотелось будить Эрлина. Она чувствовала — случилось что-то страшное. И почти не удивилась, когда услышала в трубке встревоженный голос Даарна.