– А кому поете вы сама, леди? Существует ли в принципе какая-то закономерность, зависит ли выбор от личных предпочтений, или у вас налажено что-то вроде диспетчерской службы?
– Девочки, – ответила она нехотя. – Подростки. Те, кто полагает, будто бы лик смерти хоть сколько-то привлекателен. Будто бы он краше, чем лик, которым повернулась к ним жизнь. К этим иду я.
– И… и что?
– И ребенок совершает ничем не объяснимое самоубийство, друзья и родители оплакивают его, а я вкушаю их горе со вкусом соли и отчаяние с вкусом пепла…
Я уже ожидал чего-то в этом роде, потому что сюда шло, но «твою мать» застряло у меня в горле. Вкус пепла, как же! Это у них вкус пепла, а у тебя вкус бисквита с апельсинами, аромат адского гламура! Великие Силы, как страшно жить.
* * *Я мало помню дней, когда я бывал в худшем настроении. Как приятно и спокойно думать, что баньши никого не убивают, а убивает рок, судьба, «смертная тень». Ведь сами баньши так говорят, и ничем не доказано обратное.
Но кто знает правду? Что первично: смерть или баньши?
Общественный договор, лежащий в основе нашего хрупкого мира. Реши мы, что баньши виновны – или даже только заподозрив! – и мы истребим баньши, потому что таково естественное движение потенциальной жертвы в адрес потенциального хищника. А это прецедент, которого нельзя допускать. Нас слишком много, и мы все такие разные. Возьмем, к примеру, орков – сколь многие из тех, кого я знаю, искренне желали бы, чтобы их не было. Ну ладно, признают они нехотя, чтобы их было сколько-нибудь, чтобы хватило экономике. Должен же кто-то на фабриках работать.
Виновны ли баньши в нашей безнадежности, в нашем отчаянии, в наших беспомощности и страхе? В нашем одиночестве, и, самое главное – в отсутствии у нас сил справиться со всем этим? В том, что кто-то где-то когда-то не научил нас идти по жизни с достоинством, отказал в пяти минутах своего драгоценного времени, не сказал нужных слов в нужный момент… Или они просто подбирают с земли то, что мы уронили?
Разве баньши виновна в том, что Мардж рвало в казенном туалете?
Стоп-стоп-стоп. Это речь адвоката, а между тем, есть существенная вероятность, что Мардж на втором кругу тошнило именно от баньши. Потому что когда я вынуждал директрису сопровождать мою якобы-техническую инспекцию, с Мардж все было в порядке: что на первом кругу, что на третьем. Я пометил эту тему, как нуждающуюся в развитии.
Способны ли сами баньши испытывать душевную боль, или они таким образом излечились?
Кого убить, чтобы не умирать?
И истребим ли мы тем самым «смертную тень»? Непонимание, равнодушие, ежедневная бытовая жестокость – не есть ли они непременные составляющие «смертной тени»? Родителям, которые не могут объяснить, почему их прекрасное дитя сделало роковой шаг с балкона, не стоит ли задуматься в этом направлении – и лучше бы пораньше?
Я немолод, и я вовсе не поборник понятия безусловной невинности ребенка по факту одной лишь незрелости. Я, в конце концов, имел когда-то дело с бандой Марджори Пек! Однако, размышления о непрожитой жизни и упущенных возможностях, о минутах счастья, которых не дождались, потому что не верили в них, или даже не умели быть счастливыми – огорчают меня.
К тому же, справедливости ради, замечу, что баньши сопрягается не только с самоубийством, но с любой смертью – наступит ли она в бою, настигнет ли вас в темном переулке от ножа убийцы, или на эшафоте по приговору суда, как в старые времена. Я уж не говорю о представителях смертных рас, для которых, фигурально выражаясь, песенка звучит в тот миг, когда они являются на свет.
Поэтому мы решили считать, что баньши не лгут, что «смертная тень» существует, что это она, а не песенка безнадежности, толкает жертву сделать роковой шаг с балкона.
Диннем зачем-то протер тряпкой чистый стол и поставил передо мной пиво.
– У вас похоронный вид, господин Реннарт. Не случилось ли плохого?
Я посмотрел на оседающую пену, на конденсат на стенках стеклянной кружки – пиво было холодным. У меня все было хорошо. «Смертная тень» зацепила меня, но я не заразился. Смотрите все, пожилой тролль без высшего образования размышляет о существе смерти. Лучшие философы тратили на это годы своих жизней – иногда бессмертных! – и не сошлись на чем-то одном.
– На мне труп, – сказал я ему. – И много дурных мыслей. Это пройдет.
– Гедеон-то – помните? – написал официальное заявление, что дочка у него потерялась. Нашли живую, в работном доме. Вернули.
– Это хорошо.
– Высылают их, – добавил Диннем. – Нет, я знаю, что все по закону, и плох он, или хорош – это закон. Закон – что цемент, который держит нас всех, если предположить, будто бы мы – камни. Мы, мирные люди и добрые горожане, обязаны чтить закон, иначе мы посыплемся, как стена, которая сделана плохо.
Что-то в его тоне меня насторожило.
– Закон не запрещает тебе ехидничать в его адрес, Диннем.
– Да просто я смотреть на это не могу. Завтра за ними приедут – депортировать, а сегодня у них последняя ночь.
И самого Диннема наверняка оштрафуют за пособничество в нарушении паспортного режима, но из деликатности он про это говорить не стал.
Я сделал то, что должен был сделать. То, о чем меня когда-то попросили, в принципе в мои обязанности не входило, и было, вообще говоря, противозаконно, хотя и не представляло какой-либо общественной опасности. Мы все на что-то закрываем глаза: компромисс – второе имя эффективности.
Но на душе было так погано, словно пресловутая «смертная тень» все же достала меня.
* * *На следующий день я явился к трактиру Диннема, потому что иначе совесть дочиста обглодала бы мои старые кости. Прошел через зал во внутренний двор и уселся там на скамеечке под липой. К легкому своему удивлению я обнаружил, что я не один.
– Был уверен, что застану тебя здесь, Рен, – Дерек сел рядом.
– У тебя были бОльшие шансы вчера в пивняке, – заметил я.
Действительно, мы оба чувствовали себя как-то неловко. Не было стола перед нами, не было фонового гула заведения, по которому так легко и привычно обсуждались дела. Руки тоже хотелось чем-то занять – пивная кружка сгодилась в самый раз. Что нам оставалось, кроме как уставиться на руки, неловко сложенные на коленях?
Дерек тоже выглядел как-то неправильно. Он был выбрит.
– Мардж ушла, – сказал он. – Насовсем.
– Ааа. Сделав несколько шагов?
– Ничего подобного. С чувством безусловной правоты и высоко подняв голову. Через дверь, и от души хлопнула ею.
Он помолчал.
– Она сказала, что мы ничего не сделали для Ландыш. Увлеклись убийством и вынудили Гедеона поступить по закону, а закон его съел. И его, и будущее его детей. Что закон, который служит самому себе, превращается в мертвую букву, нарушить которую – дело чести каждого уважающего себя гражданина.
– Она набралась у тебя новых слов?
– А, нет, это мои слова. Я только перевожу на человеческий. Еще она сказала, что мне следовало больше ценить ее и больше ей доверять.
– В каком смысле – больше?
– Мардж считает, будто бы я должен был позволить ей выкрасть Ландыш с помощью ее магии исчезновения.
– Но она же… – начал я и закрыл рот. Это была предыдущая петля, которую я отменил. Марджори Пек никогда не выворачивало в туалете работного дома, она понятия не имеет о том, как на нее действует баньши-директриса. Марджори гневается и устраивает семейные сцены. Марджори по-прежнему мечтает нести в мир добро согласно его духу, а не мертвой букве.
– Ну вот, и теперь я не знаю, зачем мне все… – Дерек развел руками, словно весь этот мир он купил для Мардж в подарок, и теперь понятия не имел, куда его деть.
– Извини, если я бестактен, – осторожно начал я, – но этого немного мало для окончательного разрыва. Или придется признать, что оно с самого начала стоило недорого… Ну, ты понимаешь, о чем я.
– Это был не первый разговор, – признался Рохля, глядя в колени. – Все о том же: она, мол, больше, чем я думаю, и дальше – про уважение. Ей хочется делать что-то такое, что требует усилий, образования, жара души. Профессиональное. Я теперь думаю, что если б я тогда сказал так, а не этак, она ответила бы на это вот так, а то, может, она вовсе и не это имела в виду, а просто слово неверное прыгнуло на язык, и глядишь – оно могло бы иначе повернуться. Сижу и перебираю в уме, как… как больная одинокая старуха: что бы было, если бы!
Он смолк, потому что во внутренний дворик высыпало семейство цветочных фей, и я не успел сказать ему, что это последнее дело – придумывать правильные ответы за женщин. Никогда не угадаешь. С другой стороны, если бы молодые нас слушали, они б и вовсе не женились.
Рохля присвистнул:
– Сколько их! А это что – все их дети?
– Восемнадцать, – машинально ответил я. – И для них это не имеет никакого значения. Они всех любят и никого не могут потерять. Даже если на кону благополучие всех.
Старшая дочь, уже девушка – красавица. Черные косы до колен, глаза опущены, а ресницы аж на щеках лежат. И еще я заметил прелестные розовые миндальные ноготки. Рядом с нею полдюжины братьев, похожих на стайку возбужденных мышат. Остальные мелкота.
Жена Гедеона держала вновь обретенную Ландыш на руках, завернутую в плед, и выглядела отупевшей от нервной усталости. Похоже, ей действительно было все равно, куда ехать. Она никогда не принимала решений.
Снаружи на улице уже приземлился дракон с зарешеченными окнами, и приставы спешили пройти через зал трактира. Семья фей вся между собой обнялась, истово перецеловалась, а потом – мне показалось, что это Диннем подал знак – дети ринулись врассыпную. Кто обратно – в недра гостиницы, кто-то – в их числе старшая дочь и мальчики – вверх по лестнице, прислоненной к стене дворика, и оттуда – в соседний. Далеко не ушли, я увидел над стеной взъерошенные макушки и сверкающие глаза. Смотрят, чем дело кончится. В точности как я сам. Я ведь не подрядился их ловить.
Но ловить их никто не стал. Пристав подошел к Гедеону, достал бумагу, пригладил пальцем усы, а после тем же пальцем поправил на переносице очки.
– …семья в составе Гедеона, его жены Лилии и дочери Ландыш в возрасте трех лет…
Я понял, что они провернули. Я не знал, хотел бы я поаплодировать находчивости Гедеона (хотя едва ли тут обошлось без совета моего друга трактирщика), или стукнуть его головой о стол. Когда он писал заявление, он знал, конечно, что оно спалит все его планы по нелегальному трудоустройству, а главное – будущее его детей. Он так мечтал, чтобы они работали на фабрике, с машинами и чарами, чтобы в их жизни было что-то кроме сбора лепестков роз. Он указал в заявлении семью в составе трех человек, а остальные разбежались… и пополнят ряды бездомных детей, выживающих, насколько позволит им их природная находчивость.
И мы будем ловить этих воришек и попрошаек, и распределять их в работные дома, где их приставят к полезному делу и научат какой-нибудь несложной профессии. Он не мог этого не знать. Его это устроило.
Когда он проходил мимо меня, не сказав мне ни слова, и даже жестом не намекнув на наше знакомство, когда их с женой и ребенком сажали в салон – может, я ощутил эманацию величия? Не знаю. Величие так трудно распознать вблизи, но я знаю, что любому величию свойственно идти по чужим головам. В какой-то момент мне подумалось, что я никогда не забуду ту красивую девочку: слишком хорошо я знал жернова, в которые влечет это малое семечко.
А день, как назло, был яркий, осенний, золотой.
– Знаешь, Рен, – сказал за моим плечом Дерек, – а ведь меня отстранили от дел… до результатов разбирательства.
Я не понял сперва.
– Ну, пока там, в работном доме были только мы, все шло хоть и со скрипом, но по нашему сценарию. А когда приехала полиция, мне стали задавать вопросы, и первым – почему я тут оказался с проверкой. График аудиторских проверок, ты помнишь, я подделал – и подделка не выдерживала никакой критики. На школьном уровне, так сказать. Подключилось мое нынешнее начальство – ты знаешь, я не лажу с начальством, Рен. И вышло мне предвзятое отношение, преследование по личным мотивам и много чего еще по мелочи. Ну что вы пали духом, Бедфорд? – изобразил он весьма похоже. – Все еще жаждете проверить, кто из нас лучше кидается камнями?
Он ухмыльнулся.
– Глупо попался, как мальчишка. Не умею правонарушать. Да и неважно. Как продвигается дело? Вы собираетесь предъявить ей обвинение или извинились и выпустили?
– Выпустили, – вздохнул я. – Мой нынешний шеф и подписал, пока я бегал по ее делу. Мы не можем держать ее больше тридцати шести часов, если нет оснований обвинять ее в умышленном убийстве брауни. К тому же у нее нет ни малейшего мотива…
– Посади ее, Рен, – отрывисто бросил Дерек. – Раскопай и докажи. Она убийца.
– Знал бы, куда копать – уже б подземный город вырыл на зависть гномам. Доказательства есть?
– Имей я доказательства, стоял бы я тут в драматической позе, а?
Я замолчал, потому что лицо напротив меня стало очень бледным. И еще потому, что вспомнил про горе с привкусом соли и про пищу для бессмертия.
– Спела она мне. Явилась сегодняшней ночью, видимо сразу, как вы ей пропуск подписали. И меня теперь заботит, сядет ли она, потому что нефиг…
Он сбился и замолчал. У меня опустились руки. На третьем кругу нас всех вынесло к пропасти.
– Поскольку я не фаталист, – сказал Рохля ровным голосом, – и не думаю, что мой кирпич ждет меня на всех маршрутах, которые я могу избрать, я бы первым делом выяснил подноготную нашей героини.
– Да, – подхватил я, весь вострепетав и ринувшись в бой, потому что сейчас это стало насквозь, сверху и донизу личным, – и на это у нас с тобой сколько угодно времени! Поехали-ка к моей бывшей снова с поклоном!
* * *Было что-то очень нехорошее в том, что мы теперь оба знали о неупокоенном брауни в валенке, в подвале, и уходили из работного дома с невозмутимыми лицами, ничего не сделав ни для него, ни для малютки Ландыш. Мы оставляли за спиной здание в состоянии полного износа, чрезвычайно опасное для всех, кто в нем проживает, тем самым совершая должностное преступление. Визит сюда в этот раз был только точкой входа, выполненного с единственной целью – отменить предыдущий вариант, и я был намерен наматывать круги столько раз, сколько потребуется, чтобы не позволить Дереку встретиться с баньши и выслушать ее, и по возможности вывести директрису на чистую воду. Мардж продолжала бушевать и требовать себе главную партию. Собирался дождь.
На первый взгляд казалось, будто бы мы обрели инструмент, с помощью которого можем трясти эту мозаику вплоть до удовлетворительного результата. Однако практика разочаровывала.
Вы, без сомнения знаете, что жизнь подбрасывает нам задачки, требующие мобилизации всех сил и сосредоточенности именно тогда, когда вам отчаянно хочется лечь и не шевелиться. Вот и я достиг, наконец, своего предела – ну или подошел к нему опасно близко.
Дело в том, что я не спал. Круг, в котором я вертелся, как белка, начинался в работном доме и заканчивался возвращением в логово моей бывшей. Единственная выпавшая мне субъективная ночь была мною потрачена на похоронный ритуал для брауни, и теперь моя реальность буквально расплывалась перед глазами. Я начал путаться. Если на паре первых кругов мне еще удавалось отследить причины и следствия, что-то наследовать, а что-то менять, то на четвертом меня хватать перестало. Я просто предоставил молодежи ссориться, а сам расслабился на диванчике, обтянутом вытертой и криво заштопанной кожей, и ждал, когда дракси в очередной раз доставит нас к моменту мусикова возвращения с экзамена, и я вновь удивлю своих друзей способностями Драговицы.
Что будет дальше, я не представлял, но чем больше я думал, тем опаснее казалось мне все наше предприятие. Именно теперь я начал понимать, почему вертать время вспять – покруче любой уголовщины.