Вот так, сидя в захламленной гостиной Драговицы и поглощая ее печенье, я рассказал Мардж все, что она пропустила и признался, что перестал справляться один. Дерек на этот раз «пошел» со мной и все еще был под сильным впечатлением предыдущего «круга».
Эффект наступил сразу. Мардж притихла и теперь посматривала на мою бывшую уважительно: то еще волшебство. Один бац – и не было этого. С этаким-то даром, читалось на ее лице, можно ничего на свете не бояться.
Рохля пил свой чай в отдалении, сделавшись как-то очень уж незаметен. Он частенько так мимикрировал, когда вольно или невольно оказывался главной фигурой дела.
– А скажите, мэм, – спросил он издалека, – сколько раз вы отправляли сына на пересдачу?
Драговица моргнула:
– Четыреста… пятьдесят два.
– А вы, значит, ходите вместе с ним? Иначе ведь вы бы и знать не знали, что возвращали Мусика в прошлое? Сын ушел и вернулся с победой, молодец и отличник, гордость и опора матери. Так было бы дело?
– Ну… да. Должна же я присмотреть, чтобы все правильно получилось! Вы думаете, – голос ее упал, – я сделала что-то очень плохое?
Дерек по доброте душевной не стал повторяться на темы ущерба, нанесенного воспитанию Мусика, даже если предположить, что оное воспитание хоть сколько-то его интересовало. А я как раз хотел задать вопрос: с которого ж раза этот паршивец сдал?
– А нас, – невинно спросил он, – вы в который раз видите?
– А вот сколько раз вы приходили, – парировала Драговица, – столько раз я чайничек-то и кипятила. Кто, может, думает, будто это тьфу что за дело, вошел и вышел, пусть учтет, что за эти два часа я гору белья перегладила. И вторые два часа – еще разок.
Мы все невольно обратили взоры на гладильную доску. Доска гордо стояла на самом видном месте, на ней громоздилась гора свежепоглаженного белья. Всем нам стало слегка неловко. Если бы меня вынудили погладить четыре раза одно и то же белье, я бы, может, и утюгом в кого-то запустил. С другой стороны, не кидаю же я утюгами в Баффина в схожих ситуациях…
– Зачем же тебе самой-то возвращаться?
Я задал этот вопрос без всякой задней мысли, и не ожидал, что он окажется правильным вопросом. Драговица смутилась и полиловела, а мне, к моему удивлению, ответила Марджори Пек.
– Затем, что если отправить вас одних исправлять вашу ошибку-недоделку, и если вы ее вдруг исправите, то у вас не будет повода обращаться за помощью к мастеру времени, и вы сюда не придете. То есть как если бы и вовсе не приходили. А это может быть важно… для кого-то. Почему этот кто-то не имеет права на некое чувство скромной гордости в благодарность за свою помощь?
– А! – я открыл было рот и закрыл его.
– Ну так что, мне готовиться это снова гладить?
Рохля задумался.
– Давайте определим для себя, что именно из того, что случилось, мы хотели бы исправить. Мы должны вернуть ребенка родителям таким образом, чтобы наша совесть не претерпела существенного ущерба. Потому что это важно! Мы должны, – упрямо продолжил он, – так или иначе найти причину, по которой наступила смерть брауни, а также выяснить, при чем тут наша баньши. И если окажется, что при всем – заставить ее ответить по закону. Это обязательно, потому что в заложниках этого дела целый работный дом. А если у них крыша ночью рухнет? А мы знали и ничего не сделали.
– И на все это два часа? – хмыкнула Мардж. – Едва ли это возможно, при всем моем восхищении.
– Я думаю над этим. Единственный способ вытащить Ландыш из лап баньши – сделать, чтобы ее никогда там не было.
– Отмотать назад на три года и обучить Гедеона практическому заклинанию «только не сегодня»? Или лучше – жену Гедеона?
Рохля против воли фыркнул.
– Нет, я не настолько радикален. Всего лишь подобрать ее прежде, чем это сделает социальная служба. Мне нужна неделя, и в этот раз я пойду один. Мэм, вы согласитесь помочь?
– Эээ… – Драговица, кажется, дар речи потеряла. – Так то ж я для себя. То ж никого не цепляет. Капелька к капельке, волосок к волоску, каждое словечко проверяя… Я к тому, что неделя – это много. Вы за неделю, если возьметесь специально, такого наворотите… Видели ж сами, чего Реннарт-то натворил. А если кому-то от этого будет плохо?
– Или хорошо, с равной вероятностью, или никак. Я склонен попробовать. Идти надо, – ответил он. – Я видел ребенка. Ничтожнее существа я не встречал. Вытащить ее, или забыть о ней – для реальности значит меньше, чем на бабочку наступить. Все, что будет сделано или не сделано по этому поводу – только вопрос личной совести. Совесть подвигает нас на поступок, а значит – является учитываемой силой в причинно-следственной цепочке, но это лирика. Все это время я пытаюсь представить себе эту штуку – я имею в виду время – на графике. Смотрите, есть устойчивые ситуации и процессы – нужно значительное стороннее усилие, чтобы их изменить. То есть я не думаю, что за неделю прижму к ногтю эльфийское лобби в Палате Общин, изменю схему бюджетного финансирования и добьюсь принятия нового Закона об эмиграции. Даже и пытаться не стану. Есть, напротив, шаткие: только тронь, и все понесется неведомо куда. Можно, например, перехватить руку, занесенную в гневе – и не случится непоправимое. Реальность при этом и не заметит, что ее поменяли, а с темпоральным шоком я как-нибудь справлюсь. Коли уж я набрел на рояль в кустах, – он широко ухмыльнулся, – так хоть собачий вальс на нем сбацаю.
– Я помню, – сказал я, – однажды тебе вусмерть захотелось попользоваться военно-транспортным драконом…
– И я, – пискнула мисс Пек. – Да, и с чего это вдруг один? – взъелась она шепотом.
– Чем короче и неразветвленнее цепочка повторных действий, тем меньше флуктуации. Чем меньше народу одновременно поправляют реальность на свой вкус, тем больше вероятность того, что получится правильно. Видишь ли, чем больше в деле разнонаправленных сил, тем меньше результирующий вектор…
– Что такое вектор? – спросила мисс Пек.
Рохля незаметно вздохнул.
– Лебедь, рак и щука тянут телегу в разные стороны – представила? Телега, ясное дело, ни с места. Первый поправляет одно, второй – другое и то, что первый поправил, и в результате выходит что-то совсем третье, чего вообще никто не хотел.
– Совсем как в нормальной жизни, – не удержался и вставил я.
– Чем мы рискуем на новом кругу? Сделать хуже, чем было? Да куда уж хуже.
– Ты не понял, – сказала Мардж. – Вдарит не по Гедеону. Гедеон – что, он всего лишь не потеряет ребенка и будет устраивать свою жизнь, как может. Сильнее всех зацепит тебя и меня. Ты не повторишь всю эту неделю в точности, не скажешь всего, что сказано, и не сделаешь всего, что сделано. Ты понимаешь, как все хрупко? А… а давай, я пойду? – нелогично завершила она. – Не говори мне, будто я не способна в условленном месте подобрать потерявшегося ребенка. Ну и я ведь тоже могла бы кое-что не сказать!
– Идти имеет смысл тому, кто лучше считает, – резонно возразил Дерек. – Заодно воспользуюсь единственным случаем сделать то, что не сделано, и сказать, что не сказано. Не беспокойся, я знаю, что должно получиться на выходе. Удержу поди все, что там так хрупко?
– Эх, да как вы держите… – сморщилась Мардж. – Вон, Драговица, наверное, могла бы порассказать.
– Я тебя люблю, – сказал Дерек. – Ты меня… ну, надеюсь. То, что должно быть сделано – должно быть сделано. В остальном… ну, будем мантры читать, а?
– Мисс Пек, – вмешался я, – при всем уважении – вы не остановите баньши. В противном случае я бы вам доверился.
– Миссис Реннарт, мэм, если у меня все получится, исчезнет причина, по которой мы все здесь сидим. Большое вам спасибо.
– Это что же, значит, он, – Драговица указала на меня пальцем, – не зайдет?
Я внутренне содрогнулся. Неужели она б хотела, чтобы меня каждые два часа сюда выносило, и даже готова ради этого одно и то же белье гладить?
– Я запишу на манжете, – Дерек мне подмигнул, – и напомню ему. Я цыкнул на него зубом. Все, что угодно сейчас может себе позволить, после витка – отопрется ведь, не докажешь. Да и манжет он сроду не носил.
* * *Сами они не знали, что тут бывают дожди, и никто, разумеется, не предупредил. Лилия, обвешанная вещами, неуклюже переваливалась, следуя за мужем, который в каждой руке держал по ребенку. Она никак не могла их пересчитать. Проклятое заклинание позволяло видеть многочисленных домочадцев только в упор. Чуть только уходя из фокуса, они расплывались, и удержать их вместе можно было только за руку. Так и перемещались вдоль поребрика, цепляясь один за другого и строго-настрого заказав себе глазеть по сторонам: на эти огромные каменные домища, на пикирующие огнедышащие дракси, на то, как те паркуются, вписываясь на немыслимо крошечные пятачки. Будет время, насмотримся. Надоест еще.
Лилия и всегда-то в глубине души была против этой дурной идеи. Безумие – бросать, что имеешь, рискуя сытостью стольких ртов. Воспитание, однако, не позволяло ей перечить мужу, даже если казалось, будто все тяготы его заморочек выносит она одна.
Лишь бы не расцепились, лишь бы никто не потерялся по дороге! Пойди найди потом ребенка среди множества недружелюбных существ, спешащих, сгорбившись, под проливным дождем.
И вслух перекликать нельзя, только про себя, беззвучно шевеля губами. Не быть видимым, не быть слышимым… Это такая теперь будет жизнь?
Прикосновение к плечу. От неожиданности Лилия чуть не осела наземь под всем, что было на ней навьючено. Рыжий парень, из тутошних, небритый, стоял совсем рядом, и показался ей – с перепугу видимо – очень большим. Сутулясь, поднял воротник суконной куртки, на локтях которой Лилии почему-то запомнились кожаные нашивки, прихваченные швом через край. Темные очки, очевидно, позволяли ему смотреть сквозь их немудреную отводку.
– Мэм, это не ваш ребенок там зазевался?
Лилия, ахнув, метнулась с поребрику, где Ландыш глазела на прохожих, разинув рот и незаметно для себя выпустив ладонь брата. И то сказать, где ей прежде было увидеть столько разных странных лиц? Вот это, например: приснится в кошмаре – вскинешься в холодном поту. Мощные челюсти, обвисшие брыла, хрящевые наросты на коже, величиной с кукурузное зерно, и серые бельма без зрачков. Так и чудится: подойдет и всю тебя выпьет. Оно в сером кожистом плаще и в зеленом платье. Нешто женского полу? Мимо, мимо иди!
Она и прошла мимо, только на рыжего парня приподняла верхнюю губу. А зубищщи-то!
– Бедфффорд? Я вижжу вассс чащщще, чем хотелосссь бы.
– Ну, мэм, мы же все еще выясняем, кто из нас лучше кидается камнями?
Рыжий ухмыльнулся, но как-то нервно, и сделал шаг с тротуара по направлению к дракси. Пелена дождя тут же скрыла его. Лилия дернула Ландыш за руку, суля растяпе выволочку. Страшно подумать: а потерялась бы?
* * *Лейтенант Баффин вызвал нас с моим новым шеф-напарником, посмотрел на нас, пожевал свое бесконечное «ээээ».
– Хозяйственники приглашают нас поучаствовать в одном деле. Разматывали банальное дело о растратах в бюджетном учреждении, а нашли какой-то теоретически невозможный труп. Говорят, без наших специалистов им не обойтись. Съездите, хоть посмотрите.
Мы послушно поднялись. Мой теперешний был бледный безусый новичок, которому все это не нравилось, и он считал дни, когда он смог бы, наконец, оставить обязательную службу и заняться каким-нибудь серьезным и денежным гражданским делом. Стать, например, адвокатом или стоматологом. Наша с Рохлей традиция обсуждать за пивом жизнь и работу с ним не прижилась, так что ничего личного я про него не знал. Я говорил ему, что собираюсь сделать, и отчитывался в том, что сделано. Он давал мне разрешение исполнять. Все.
Мы прибыли на место и оказались во дворе посреди суеты. Две тетки из Детского отдела сажали воспитанников в спецдракси с зарешеченными окнами: вид у них был такой, словно они одни тут заняты делом. Будущие уголовники очень сильно косили налево, и я подумал еще: интересно, сколько-то из них доедут до новых мест, а сколько сбегут по дороге?
Был тут и Отдел по борьбе с хозяйственными хищениями: эти грузили в свое дракси бухгалтерскую и инженерную документацию. Не без удивления, но с радостью я узрел среди них Дерека Бедфорда. Сделав несколько перемещений, надеюсь – изящных, я оказался с ним рядом.
– Привет, – сказал я ему, – давно не виделись. Что тут у тебя?
Он кивнул на директрису, стоящую поодаль с сардонической усмешкой в складках брыл.
– Неужели баньши? – шепотом осведомился я. – Настоящая?
– Ну, должны же и баньши чем-то заниматься в промежутках между плачами, ты согласен? Что ты знаешь о баньши?
Я выразился в том смысле, что рад бы и вовсе ничего не знать, и как можно дольше.
– Здание развалилось потому, что умер их брауни. Домовые духи развоплощаются, если в доме никто не ночует. Брауни был в сфере влияния феи смерти. Предполагается причинение насильственной смерти с помощью магии.
– Может, – предположил я, глядя на мощные брыла, – она его съела?
– Феи смерти едят только яблоки.
– Ты узнавал что ли?
Вопрос остался без ответа. Уже припаркованным во дворе дракси пришлось потесниться для того, чтобы посадить мелкого, но нервозного дракона прессы. Вывалившийся оттуда оператор пошел снимать все подряд – а тут было чем впечатлить добропорядочную публику, работный дом разваливался на глазах! – за ним появился белобрысый эльф, которого я уже видел когда-то. Появился и направился к нам.
Журналист скандальной хроники Альбин, собственной персоной. Муха к трупу, чтоб не сказать сильнее.
– Простите, – сказал я. – Пока ведется следствие, никаких комментариев мы делать не можем. Не рано ли вы?
– Мне нет нужды в ваших комментариях, тролль. Мне нужна только картинка, а комментарии я и свои сочиню.
Знаю я его комментарии. Одно лишь «разворовали», сдобренное рефреном «как всегда».
В общем, я остался дуться, а эльф тем временем подошел к Дереку, и они даже руки друг дружке пожали, и стали рядом, и о чем-то вполголоса разговаривали.
Транспорт с детишками взлетел, во дворе сразу стало ощутимо просторнее. Теперь мы, Отдел магических преступлений, могли работать беспрепятственно, рискуя разве что поймать на голову балку перекрытия.
– Реннарт, – окликнул меня Рохля, – ты бывал когда-нибудь в опере?
Я обиделся. «Как тролль в опере» – это грозило стать новой идиомой.
– Нет, я больше по гоблин-боксу. Мэм, – обратился я к баньши, – я вынужден просить вас проехать с нами. Мы должны задать вам несколько вопросов в официальной обстановке.
– Я очень быстро выйду от вас, – сказала она как будто мне, но я почему-то не обольстился честью, – и тогда, аудитор Бедфорд, вы опять окажетесь с кучей бездоказательных претензий.
Нам часто приходится выслушивать подобные угрозы. И к нашему начальству они пытаются апеллировать, и к прессе, и к общественному мнению.
– Я никогда, – сказал Дерек, окаменевши небритой челюстью, – не оформлял дело на заведомо невиновного. Но сейчас претензии к вам не у меня, а у магического отдела. Вам для кармы хватит неумышленного убийства, или вы могли бы зайти еще дальше?
– Неумышленное убийство? Вам придется это доказывать.
– Полагаю, мэм, это вам придется доказывать неумышленность. Буду искренне рад, если вам это удастся.
– То есть, вы хотите обвинить меня в том, что я удушила беднягу брауни?
– Зачем же непременно «удушила»? Вы, мэм, располагаете более элегантным средством причинять смерть.
– Не могу поверить, – сказала она с ноткой почти человеческой усталости. – Не может быть, чтобы чиновник вашей квалификацией не знал примитивнейшей матчасти. Баньши не располагает своим голосом, но голос располагает баньши.
– Баньши – бессмертное существо, не так ли? – а эльф стоял рядом и внимательно слушал, и у меня сложилось мнение, будто бы он знает о деле больше, чем я вправе ожидать.